Волк

У нас в доме тепло и уютно. В печи горит огонь, потрескивают дрова. Чай с целебными травами разлит по стаканам, остывает. В такие минуты дядю, как никогда, тянет на разговоры. Хлебом не корми, только дай что-нибудь рассказать, чему-нибудь научить. А учитывая, что он только что выпил за здоровье нового человечка, тем более. Я уже школьник, самое время постигать дядины науки. А так как все местные полезно-целебные травы и их свойства я уже знаю, дядя мне объясняет более серьезные вещи, хотя посторонний слушатель примет их за сказку: как задобрить домового, как обмануть лешего, что делать при встрече с оборотнем.

Мы сидим за столом, друг против друга, дуем на чай, обжигаем руки.

– А русалок ты видел? – спрашиваю я.

– Русалок? – улыбается дядя, – Нет, не видел. Наверно, их и не существует в природе.

– А они мне сегодня приснились, – говорю я задумчиво, – у них такие красивые хвосты, на солнце переливаются.

– Ну, если приснились, может где-то и обитают, – как бы соглашается дядя, – только чему там переливаться – рыба она и есть рыба, даже если наполовину.

– И песни поют красивые, – продолжаю я, – в сердце проникают, за душу берут.

– Завлекают путников неразумных, – ломает дядя мне весь романтический настрой, – опасные существа. Коварные. Так в сказках говорят.

– А зачем завлекают?

– А кто же этих женщин поймет? Особенно хвостатых, – отмахивается дядя, – вот в следующий раз приснятся – спроси.

Какое-то время мы сидим молча, пьем чай, думаем о чем-то своем. Я – о русалках. Вдруг дядя, что-то вспомнив, резко поднимается со стула и идет в свою комнату. Выходит оттуда, держа в руках длинную коробочку. Коробочка светло-коричневого цвета, покрытая лаком. На ней изображена молодая пара – красна девица с коромыслом и ведрами полными воды и парень, видимо рассказывающий свежий анекдот. Причем парень не спешит помогать девушке. Оно и понятно – не мужское это дело, тяжести таскать. Уж лучше поддержать морально.

Дядя осторожно ставит коробочку на стол, открывает ее, достает оттуда нож. Самый обыкновенный нож, без лишнего изыска. Никаких разноцветных камней на рукоятке, ни настоящих, ни искусственных. Обмотана рукоятка черной кожаным шнуром, чтобы руки не скользили. Лезвие без желобка, обоюдоострое, немного искривленное. Обыкновенный такой, простой ножик. Ручная работа. Разве что – очень старый. Сразу видится печать времени, как на всех старинных вещах, прошедшие через два-три века.

– Вот, Серега, смотри, – начал он с воодушевлением, – какая вещь интересная.

Я молчу, вопросительно смотрю на дядю.

– Выковал ее давным-давно наш с тобой предок. Звали его… – дядя посмотрел на потолок, мучительно вспоминая имя, – звали его.… Да и неважно, как его звали, но человек, видимо, был хороший. Сам выковал, сам и заговорил.

Дядя опять уставился в пустоту:

– Как же его звали-то…

Минуты две я наблюдал, как дядя находится в прострации.

– И что этим ножиком делают? – оборвал я нить его мучительных воспоминаний.

– Да нет, Серега, – очнулся дядя и серьезно посмотрел на меня, – рано еще тебе знать. Пока имя не вспомню, не стоит. Уж больно опасная вещь. Да и зима сейчас холодная, без одежды замерзнешь, прыжка не успеешь сделать. Летом расскажу, когда потеплеет малость. Школу как раз закончишь. Поумнеешь от полученных знаний. Да и спать уже пора.

Дядя аккуратно положил нож обратно в коробку и ушел к себе в комнату.

Честно говоря, я абсолютно ничего не понял из сказанного. Причем тут нож и моя одежда? Да и что может эта «уж больно опасная вещь»? Может хлеб режет, не оставляя крошек, улыбнулся я. Пожал плечами. Ладно, подождем лета.

Я подошел к окну, долго и заворожено смотрел на падающий снег. Он летел беззвучно, осторожно опускаясь на белую землю. Ветер утих, калитка перестала хлопать, а деревья раскачиваться. По селу разлилась ночная тишина. Волшебная, таинственная. Будто ангел летит над нашим селом и природа не осмеливается мешать его полету. По нашему двору, напрямую по заснеженным грядкам, проскакала небольшая длинноухая фигурка.

Заяц-провокатор, подумал я. Друг Степаныча. Эдакий паскудник.

История про Сепаныча

Некоторые люди сходят с ума. Печально, но ничего нельзя с этим поделать.

Степаныч начал сходить с ума давно и делал это постоянно.

Еще в безоблачном детстве он находил забавным кидать пойманных рыбешек об бетонное перекрытие запруды, разрушать муравейники и кидать червяков (они же дождевые!) в огонь. Но это можно было списать на возраст, когда нормальные игры для мальчишек скучны и неинтересны.

Первые серьезные заскоки начались у Эдуарда Степановича в годы его председательства. Уже тогда, слушая его пламенные речи о враждебных элементах и недобитой контре, многие заметили, что Степаныч родился с опозданием лет так на пятьдесят. А желание вернуть кровавый террор, и это – в годы перестройки, послужило поводом о снятии его с руководящей должности.

Обидевшись сразу на всех, Степаныч увлекся охотой. Вот тут-то и проявилось его безумие во всей красе. Все туши зверей представляли из себя раскуроченные куски мяса. Павловна, скупавшая у охотников добычу, долго смотрела на этот ужас, принесенный довольным Степанычем.

– По крайней мере, они не мучились, – тихо сказала она.

Отказ Павловны приобретать у него мясо, нисколько не смутило Егорыча. Он даже не обиделся. Сидя зимними вечерами возле печки, слушая треск горящих поленьев, он боялся, что однажды захочет убить человека. Ладно еще мужика какого, не страшно. Ну, или не так страшно, как убить беременную женщину, или ребенка. Вот этого он бы себе ни когда не простил бы. Но и неконтролируемую спонтанную ярость не укротить. На то она и неконтролируемая, и к тому же – спонтанная. Но теперь все решилось. Безропотные звери несли себя в жертву ради безопасности людей. Кровавый террор повернулся к лесу.

– Однажды какой-нибудь заяц вернется по твою душу, – пошутил Егорыч.

– За вас же беспокоюсь, – пробурчал Степаныч, поправил шапку, закинул двустволку за спину и отправился в лес.

Но видимо, его охота не нравилась не только людям.

Ослепительный зимний день выдался. Если бы не густой лес и тени от деревьев, на мир было бы больно смотреть. Именно в такие дни душа отогревается от всей копоти цивилизации, что лежит толстым закостенелым слоем. Даже в минусовую температуру. Степаныч вдыхал чистый воздух полной грудью и благостно улыбался.

Лыжи оставили на снегу многокилометровый след. На очередном приглянувшемся ему месте Степаныч снимал лыжи, прислонял их к дереву, а сам не спеша обходил округу. Потом опять вставал на лыжи и двигался дальше. В тот ему попались пять белок и один заяц. Их прострелянные тельца падали на снег, обагряя его кровью. Собака, давясь слюною, приносила хозяину дичь, похожую на изжеванную красную тряпку. Невелик урожай, но дело не в количестве.

За час до заката Степаныч, умиротворенный и в ладу с собой, повернул к поселку. Его путь пролегал по достаточно знакомой местности, чтобы свернуть в другую сторону. Оттого его удивление было неизмеримым, когда он наткнулся на предыдущее место стоянки. Трудно было перепутать свои следы со следами чужого охотника.

Степаныч строго взглянул на собаку:

– Ну давай, оправдывайся.

Та виновато молчала.

Долго думать – себе дороже. Обещай ночи все бриллианты мира и вечную любовь, все равно наступит по расписанию. Она уже давно не верит людям.

– Домой! – скомандовал Степаныч и на пару с собакой они пустились в путь, на этот раз взяв немного правее.

И опять вокруг все знакомое. А этот лес еще помнил крик маленького Эдика. Никак не возможно здесь заблудиться. Хотя нет, возможно.

Степаныч ошарашено смотрел на знакомое до боли место, не зная, плакать ему или смеяться. Три лыжных следа шли сюда, два уходило. Говорил же ему Егорыч, как выйти из западни лешего. Что-то надо было сделать, но что – он не помнил.

В лесу заметно потемнело, а значит – надо или разводить большой костер и ждать утра, или выбираться отсюда любыми средствами. В темноте разжигать огонь будет проблематично. Если он не дойдет до дома, искать его начнут тогда, когда обнаружат его отсутствие, а это будет не скоро. Жена ушла, друзья отстранились, спасибо приступам неконтролируемого гнева.

– Отпусти! – крикнул он лешему, немного подумал и добавил, – Пожалуйста!

И отправился в путь.

На этот раз все шло гладко, без выкрутасов. Дорога домой была открыта. Впереди лежал чистый, нетронутый снег. Собака устало бежала рядом. Степаныч тоже ощущал дрожь в ногах. Слишком долгим выдался день. Перед ними возник овраг. Свой, родной, но все же – препятствие. Чтобы облегчить остаток дороги, Степаныч выбросил на дно оврага связку белок. Что еще раз характеризует его, как нерадивого охотника. Потом наступил черед зайца. Обезображенный зверек покорно полетел в темноту. Следом отправился Степаныч. Собака тяжело вздохнула, осмотрелась по сторонам и только собралась сделать шаг вперед, как услышала внизу крик хозяина.

То ли сказалась усталость, то ли лыжи наехали на корягу. Степанычу было не до выяснения причин падения. Он открыл глаза и замер в испуге. Перед ним, припав к земле, как перед прыжком, сидел заяц. Ночь почти полностью расположилось на небе. Но, тем не менее, было трудно не видеть серого зверя на белом снегу. Его уши лежали на земле, а тело, перебитое пулей в хребте, наглядно показывало страдания несчастного животного и его оправданное желание отомстить.