Сказки для Евы

Ева не успевала получать подарки! А они были замечательные! Книги Гайдара, Катаева, Маршака, Житкова; сборник русских сказок, кукольный мебельный набор, настольные игры – от «Советского лото» до «Литературных викторин». А ещё чашка с блюдцем, детский фартук для кухни, набор открыток «Артек», мягкие игрушки – коричневый медвежонок и белая собачка. Какой-то чистюля подарил коробочный набор «Мойдодыр», в котором лежали – зубной порошок, зубная щётка, кусок цветочного мыла и одеколон.

В «Альбоме юной портнихи» находились картонные фигурки мальчика и девочки, которые нужно было одеть в разную бумажную одежду – от пилотки и сапог до платья и туфель.

В ответ Ева преподнесла каждому гостю по самодельному сувениру. Все были довольны.

Начали программу Дня рождения с традиционного «Каравая». Гости взялись за руки и повели хоровод вокруг именинницы:

– Как на Евкины именины
Испекли мы каравай —
Вот такой вышины,
Вот такой нижины,
Вот такой ширины,
Вот такой ужины!
Каравай, каравай,
Кого любишь, выбирай!

– Я люблю, конечно, всех, – отвечала Ева, – Ну, а Лёвку – больше всех!..

Он становился на её место, после него кто-то другой, и хоровод продолжался до тех пор, пока всем не надоест.

Затем гости сели за столы. Чтобы не оставлять детей хоть на минуту одних, на веранде по очереди дежурила чья-нибудь мама.

Никто из детей не боялся этих знакомых тёть, но всё же, когда рядом с тобой находится взрослый человек, чувствуешь себя немного скованно, словно внезапно попадаешь из школьных каникул обратно на урок или даже в детский сад. Эти «воспитательницы и учителя на час» непререкаемым тоном требуют вести себя чинно, не кричать, не размахивать руками, громко не смеяться, словно ты пришёл не на День рождения, а на похороны соседской кошки. Да еще есть при них нужно аккуратно, ничего не роняя с вилок на стол, а уж тем более, на пол, и, конечно же, не испачкать костюм или платье!

Даже Ева, хозяйка стола, была немного не в своей тарелке, особенно, если «на посту» стояла тётя Лиля-Большая. Та говорила только приказным тоном: «Не вертитесь!», «Тише!», «Ешьте!», «Жуйте!», «Я сказала, тише!», «Марик, не горбись, сядь прямо!», «Почему руками? Где вилка?!» «Тише, я сказала!», «Когда я ем, я – что?.. Я – глух и нем!»…

«Даже Лёвка присмирел, – огорчилась Ева. – Его совсем не слышно. Ведёт себя, словно, воды в рот набрал… Это на него не похоже…».

Она посмотрела по сторонам, чтобы увидеть за столом брата, но на веранде его не оказалось.

– Вы не видели Кудряшку? – спросила она девочек, сидевших напротив.

– Ещё нет, – ответила Надя Пинкензон.

– А где он? – спросила Элла Боград. – Может, во дворе?

– Один, да? – фыркнула Ева, зная, что Лёвка любит играть в компании

– А может, спит? – предположила Тата.

– Его и в полночь в постель не загонишь. Наверно, в нашей комнате. Пойду, посмотрю. А то будет ныть, что самое вкусное без него съели…

Только Ева собралась встать из-за стола, как на веранде появился довольный Лёвка с невысохшей акварелью в руках.

– Привет, Лёв! – крикнул ему Шурик Холодов, сын дворничихи тёти Зины. – Ты где прятался?

– Я не прятался, – важно ответил Лёвка, – я работал. Рисовал Евке подарок.

– Этот, что ли?.. – заглянул ему через плечо Вова Боград, внук Михаила Менделевича. – А что здесь?.. Каракули какие-то!

– Сам ты каракуля! – возразил Лёвка.

И в этот момент на веранде появилась бабушка Берта – наступила её очередь сменить тётю Лилю-Большую, которая, отдежурив своё, вернулась в гостиную. Увидев внука, бабушка громко запричитала:

– Вэй из мир! («Горе мне!») Какой ужас! Что ты с собой сделал, газлэн?

Праздничный костюм «разбойника» Лёвки, светлый в полоску, с такой любовью сшитый бабушкой, был испачкан всеми цветами красок, отчего любимый внук напоминал собой ходячую палитру.

– Дарю! – поспешно сказал Лёвка, кладя рисунок на стол, возле Евы.

Все дети на веранде замолчали и даже перестали жевать.

На возгласы бабушки Берты прибежала тётя Сара с тётей Идой.

– Что здесь происходит?! – закричали они ещё громче.

– А разве не видно?! – не унималась бабушка. – Посмотрите, что он с собой сделал!

Обе посмотрели и ахнули «Аз ох ун вэй!..», что означало на идиш: «увы и ах!».

На их крики уже бежали дедушка Павел с папой.

– Что случилось?!

– А вы сами не видите! – вопила Берта. – Этот ребёнок сведёт меня в могилу!

– Не кричи на него, Бэтя! – пробовал утихомирить её дедушка Павел.

– Это не ребёнок, готэню, это чёрт знает что! – ругалась бабушка.

– Помэлэх, Берта! – успокаивала её тётя Ида, что означало: «осторожно, не нервничай». – Я сейчас же постираю костюм. У вас есть простое мыло?

– Это же тончайшая шерсть! – с мукой в голосе возразила Берта. – Всё, фэртиг! Его можно выбросить к свиням собачьим!

В отличие от верующих евреев, она почему-то очень любила этих домашних животных и посылала к ним в гости кого угодно, хотя сама не знала адрес.

– Иди, переоденься, – сказала Лёвке Ева.

– Не пойду! – он уже чуть не плакал, апеллируя ко всем на веранде. – Разве вы не видите, что я нарисовал?

– Всё видим! – строго сказала тётя Сара. – Ты испортил дорогую вещь и расстроил бабушку! Ты нехороший мальчик! А я ещё хотела научить тебя играть на фортепиано «Амурские волны».

– Не хочу «Амурские волны»! Я плавать не умею! – завопил на весь дом Лёвка. – Неужели вы не видете, что я спас всех вас от японцев?!..

И со слезами на глазах убежал в детскую.

…Запершись на крючок, Лёвка с ненавистью стал вылезать из праздничных брюк.