Римская сага. Далёкие степи хунну

– В городе говорят, что все чиновники боятся новых экзаменов по пяти канонам.

– Не надо об этом! Я устал! Все говорят об одном и том же, – лицо императора скривилось в досадной гримасе. – Ладно, иди! Передай императрице, что я сейчас приду, – он отвернулся и подошёл к небольшому столу, на котором лежал доклад губернатора Сяо. Под ним виднелись ещё несколько донесений министров и других чиновников. Обычно их читал главный секретарь дворца, но сегодня пришлось всё отложить из-за разговора с главным министром. Юань Ди всё время думал о том, что отцу было намного тяжелей и успокаивал себя этой мыслью. Тот неожиданно стал императором в семнадцать лет. И был к этому совсем не готов. Но рядом с ним всегда были верные и преданные люди – простой тюремщик Би и евнух Чжан Хэ. Тюремщик Би спас отца от смерти, когда тому был всего год, а евнух Чжан Хэ воспитал и научил всему, что должен знать настоящий император.

Юань Ди вздохнул. Воспоминания были грустными и радовали его больше, чем мысли о судьбе империи. Ему было уже двадцать шесть, прошёл год после смерти отца, а он никак не мог привыкнуть к новой жизни во дворце и тяготился её ритуалами.

В раскрытые двери зала виднелся коридор. Там сквозь высокие окна лился на стены яркий солнечный свет. Здесь, в зале для приёмов, они были слишком высоко, поэтому свет рассеивался и не казался таким ярким, как там. Дождь за окном неожиданно закончился, и у него сразу поднялось настроение. Вечер можно будет провести с любимыми наложницами Фу и Фэн… А пока его тянуло к свету. Поэтому император некоторое время стоял у окна, наслаждаясь приятным теплом и красотой садов внутреннего двора. Когда он ушёл, два стражника встали с коленей и снова заняли свои места у дверей. Лежавший за дверями на полу раб-уборщик почувствовал их движение и тоже осторожно встал. Затем прошёл в зал и затушил все светильники. Дым тонкими струйками стал подниматься к потолку, извиваясь в лучах солнца, как пронзённый копьём дракон. В это время другие драконы, золотые, медленно покачивались на жёлтом халате императора, приближаясь к женской половине дворца.

Императрица Ю Ван считалась очень красивой девушкой не только в своём богатом роду. Она ещё в детстве привлекала взгляды мужчин, посещавших дом её отца, которые сравнивали её с девушками других родов и приходили к выводу, что Ю Ван всё равно лучше всех. Именно за это её и выбрали в жёны самому Посланнику Неба. Однако помимо красоты, она обладала исключительным умом и проницательностью, которые вместе с образованностью сделали её незаменимым советником и другом. И хотя она чувствовала, что император любил её не так страстно, как своих наложниц Фу и Фэн, в постели он всё равно проводил с ней больше времени, чем с ними. Но Юань Ди был этому рад. Потому что наложницы не любили слушать его тревоги и волнения, требуя только развлечений, а жена, наоборот, терпеливо выслушивала, жалея его, чем постепенно снимала внутреннее напряжение, в котором его слабая и добрая душа не могла долго находиться. А те блестящие советы, которые она давала ему под конец беседы, приводили императора в такой восторг, что он с радостью поддавался её нежным ласкам и никогда не жалел о проведённом вместе времени. Она была его самым преданным другом, с которым приятно было поговорить и отвлечься от проблем… два-три раза в неделю.

На этот раз Ю Ван тоже не обманула его ожидания и предложила сначала отправить посла к Хуханье, а потом к Чжи Чжи. Если два брата почему-то встретились, значит, они уже готовы были терпеть друг друга. А для империи Хань это было опасно. К тому же, никто так и не узнал, зачем Чжи Чжи понадобилось такое количество строительного инструмента. О его новых рабах из Парфии ходили самые странные слухи. Поэтому новый посол должен был сначала узнать всё у преданного Хуханье, а потом у его брата Чжи Чи. Для того, чтобы усыпить бдительность хитрого Хуханье, она предложила подарить ему пять самых красивых девушек империи. Это был знак уважения и признания заслуг. А его заносчивому брату посол должен был предложить самые выгодные условия торговли. Цену за скот, шкуры и шерсть она предлагала увеличить вдвое, чтобы у Чжи Чжи сложилось впечатление о желании императора задобрить его. Что, на самом деле, было недалеко от истины, потому что им надо было выиграть время. Пока посол будет посещать оба лагеря хунну и отвлекать их внимание, императору надо будет отправить послов к усуням и сообщить им о том, что Чжи Чжи готовится на них напасть. Больше ничего обещать им не надо. Это племя и так всегда было готово воевать с хунну за территории между большой пустыней и горами на севере. Им тоже негде было пасти свои стада. Если усуни смогут напасть на хунну и победить Чжи Чжи, то потом на эти земли можно будет вернуть его брата, Хуханье, удалив этих многочисленных и опасных кочевников подальше от Великой Стены.

Император был приятно удивлён таким совпадением взглядов своей жены и главного министра. Он с радостью согласился отправить её брата Ван Мана к хунну в качестве посла и решил, что в этот вечер больше не будет думать о проблемах за границами его империи.

Однако поездка брата императрицы к двум вождям племён хунну оказалась не такой спокойной и безмятежной, как она предполагала. Эти действия привели совсем не к тем результатам, которые они ожидали, и ещё больше осложнили положение внутри императорского двора, заставив самого императора Юань Ди сосредоточиться на скрытой борьбе за его влияние внутри страны. Что, впрочем, ему не всегда удавалось.

ГЛАВА IX. МЫСЛИ О ПОБЕГЕ

Очередной день закончился для Лация так же спокойно, как и все предыдущие. Тихое дуновение ветра со стороны холмистой равнины, за которой, по словам хунну, располагалась большая пустыня, было уже не таким тёплым, как раньше. Дни становились прохладнее, хотя ночью ещё можно было спать под открытым небом и не кутаться в шкуры, но наступление осени чувствовалось во всём: хунну пригоняли свои стада поближе к стоянке, женщины валяли шерсть и делали из неё войлок, укладывая вторым и третьим слоем поверх шестов; невысокие травы в степи и предгорьях пожелтели и перестали пахнуть разными ароматами цветов; рыбы в поймах стало меньше, и солнце садилось теперь за вторую вершину горы, а не за первую, как летом, и, к тому же, быстрее.

В этот день римляне, как всегда, устало вернулись к палаткам-гэрам своих хозяев. Атиллу встречали Саэт и крики малышей, а Лация – Павел Домициан, который научился валять шерсть и этим всё лето отрабатывал своё проживание в жилище лули-князя. Услышав шум у входа, он, кряхтя, вышел им навстречу и стал расспрашивать, как прошёл день. Но рассказывать было нечего, и они быстро замолчали, каждый устало думая о своём.

– Может, пойдём посидим на камне? – неожиданно предложил Павел Домициан. – Внутри так душно. А у меня есть лепёшка. Саэт дала днём. Я не успел съесть, – соврал он, и Лаций сразу догадался, что слепой певец хочет поговорить. Ему редко доставалось много пищи, и он уже давно не ел вдоволь. Только вечером друзья делились с ним своей едой и ещё на праздники приносили куски мяса. Но это было редко.

Выйдя из гэра, они молча сидели на широком тёплом камне, вытянув ноги и жуя сухой хлеб.

– Строить ещё долго, – наконец, произнёс Лаций. – На наши склады уйдут месяца два. До зимы, может, и успеем. На стены, ров и заграждения – год, не меньше. Потом надо будет дом для Чжи Чжи делать. Много работы… – он устало откинулся спиной назад и зажмурился. Тепло медленно проходило сквозь длинную шерстяную рубашку и приятно нежило кожу.

– Я понимаю, – вздохнул Павел Домициан. – Но ты же не об этом думаешь, – он замолчал, глядя вдаль своими белёсыми глазами.

– Не об этом.

– Вот видишь! И я – тоже. Прости, что в Парфии не поддержал тебя. Но здесь я умираю. Больше не хочу тут оставаться! Не хочу! – неожиданно с искренней болью в голосе произнёс Павел. – Я здесь за год всего два раза пел. Всего два раза! Скоро совсем вши заедят, и дым горло прожжёт. Не могу, когда они свои костры внутри разжигают. Горло першит, нос забивает… Умру я тут… – еле слышно закончил он.

– Мы давно не приносили дары нашим богам, – не зная, как утешить друга, ответил Лаций.

– Боги забыли нас!

– Не знаю… Как отсюда вырваться? Лошадей нет. Дороги мы не знаем. А без лошадей и проводника никуда не уедем. Я только строю с утра до вечера. И тоже терплю. Ведь даже если лошади будут, куда мы поскачем?

– Куда угодно, – с отчаянием произнёс слепой певец. – Лишь бы вырваться отсюда. Не поверишь, я готов на всё… я себя чувствую, как связанный.

– Поверю, почему не поверю? Сам такой.

– И ещё у меня стали болеть зубы. Саэт приносила раньше какую-то траву и варила по вечерам. А сейчас её к волам отправили. Я с детьми сижу, ты видел, на верёвке их держу, чтобы не отползали. И никаких трав теперь нет.

– Потерпи немного, – сочувственно произнёс Лаций. – Завтра Атиллу отправим за травами и ветками. Ещё служанок Тай Сина спрошу. Они ко мне хорошо относятся. Может, что-то подскажут. Потерпи, прошу тебя. Не знаю, почему, но сердце подсказывает мне, что скоро всё изменится, – он старался вложить в эти слова как можно больше теплоты и искренности, чтобы Павел Домициан поверил ему, но сам Лаций не верил ни единому своему слову. Нет, он не отчаялся, но надежда в его душе по-прежнему оставалась запертой внутри толстых стен безысходности, которые с каждым днём становились всё неприступнее. – Пой для детей, может, это поможет?

Они снова замолчали. Со стороны лагеря слышался обычный шум: хунну ели, пили и кричали, обсуждая одну единственную тему – свои стада. С разных сторон доносились хлопающие, ухающие и скрипящие звуки, что-то шлёпало, трещало и падало – шум в большом кочевье обычно затихал не сразу после захода солнца, а когда сытые мужчины, наконец, добирались до женской половины и бросали остаток сил на продолжение рода. Эти звуки были уже другими и нередко сопровождались ссорами. Обычно это происходило, когда муж выбирал не жену, а рабыню. В тёплые ночи хунну занимались любовными играми не только внутри жилищ, но и снаружи, прямо под открытым небом, возле гэров или чуть дальше, рядом со своими стадами. Лаций много раз ловил на себе любопытные взгляды рабынь Тай Сина, но даже молодость их лиц и страсть в глазах не вызывали в нём приятного желания женского тела. Почти все женщины хунну были низкорослые и ширококостные. У них были крепкие плечи и бёдра, а талия полностью отсутствовала. Короткие и мускулистые ноги ничем не отличались от мужских, а руки – тёмные и иногда даже волосатые, с сухими, мозолистыми ладонями и широкими, натруженными костяшками пальцев – не вызывали никакого желания. Но неприятней всего были тоненькие, в юности похожие на пух, усики над верхней губой, которые со временем превращались в редкие усы. Расцветая к двенадцати – четырнадцати годам, девушки хунну сразу же выходили замуж за тех мужчин, которых заранее выбрали для них родители, и уже через два-три года превращались в единообразных безликих существ, которые наравне с волами и мулами таскали грузы, быстро старея и умирая от многочисленных неизвестных болезней.

Лаций вздохнул и закрыл глаза. Тепло камня приятно грело спину, голод ненадолго отступил, и ему хотелось ещё немного побыть в этом странном состоянии нежного одиночества. Вдали слышались крики выходящих на охоту ночных животных и шуршанье травы. Издалека донеслись тихие равномерные удары, как будто кто-то стучал палкой по земле. Лаций не обратил на это внимания, но Павел Домициан неожиданно привстал и позвал его:

– Ты слышишь? – тревожно спросил слепой певец.

– Что? – нахмурился он, но оторвал от камня только голову, повернувшись в его сторону.

– Ты слышишь стук копыт?

– Копыт? – переспросил Лаций и прислушался. – Ты думаешь, это лошади? – наконец, сказал он через некоторое время.

– Конечно, лошади! Кто-то скачет. Сюда. Надо быть осторожным. Это могут быть плохие люди.

– Кажется, их немного… – пробормотал Лаций.

– Да, ты прав, – взволнованно согласился Павел Домициан. – Думаю, не больше десятка.

– Ночью они не нападают. Так что это не враги. Скорей всего, свои, из этого племени. Другие обычно не рискуют. Ночью здесь никто не воюет.

– Ты говоришь уверенно. Но я всё равно боюсь, – вздохнул слепой певец. – Пойдём лучше к гэрам. Там спокойней.

– Отсюда будет лучше видно. Луна светит ярко. Всё видно. Скоро они покажутся у реки. Так что мы первые всё увидим.

– Это ты всё увидишь, – недовольно произнёс Павел. – А я только услышу.

– Я тебе всё расскажу. Только сиди тихо. И молчи. Смотри, вон они! – взволнованным шёпотом добавил он, увидев у реки десяток силуэтов всадников на лошадях.

– Куда смотри? Это ты говори! – возмущённо прошептал Павел. – Ну же! Говори, говори, – схватив его за руку, попросил слепой певец. Но Лаций вынужден был какое-то время молчать, потому что говорить было не о чем – всадники переходили реку вброд, и на фоне отблесков в воде он видел пока только какие-то неясные очертания. Ему удалось сосчитать их. Всадников было двенадцать. Когда они поднялись на берег, от камня их отделяло не более двадцати шагов. Но даже на таком расстоянии Лацию не удалось ничего увидеть. Когда они проехали, он с сожалением прошептал:

– Кажется, у них острые шапки с разрезами для ушей, как у рыжих варваров.

– И всё? А почему не было слышно звона мечей и ножей? Ты слышал, как тяжело храпели лошади? Долго скакали… Они большие или маленькие?..

– Хм-м, ты слышишь лучше, чем я вижу, – вынужден был признаться Лаций. – Зачем спрашиваешь, если я не могу ответить? Пошли в лагерь. Здесь уже становится холодно.

– Пойдём. Помнишь, Саэт говорила, что вчера один буйвол подвернул ногу? Может, его убили и сегодня будет мясо… – с надеждой произнёс Павел Домициан.

– Ну, и что? Нам всё равно достанется только запах, – раздражённо пробурчал Лаций, чувствуя, как голод снова скручивает пустой желудок. Однако спокойно поесть и поспать ему так и не пришлось.

Ещё на подходе к гэру Тай Сина он увидел, что у входа толпится много хунну. По интонации и некоторым словам стало ясно, что они говорили о всадниках у реки. Сам Тай Син стоял у коня и что-то говорил склонившемуся в поклоне слуге. Это был кутлуг Ногусэ.

– Кажется, они собираются куда-то уезжать, – негромко произнёс Павел Домициан.

– Почему? – спросил Лаций.

– Главный Тай Син говорит, чтобы позвали его сына и приготовили свежих лошадей. Это неспроста.

Внутри гэра никто ничего не знал. Саэт не успела ещё поговорить со служанками и жёнами лули-князя, а Атилла тоже ничего толком не мог объяснить. Он только разводил руками в стороны и повторял одно и то же:

– Как муравьи прибежали сюда… как муравьи. Бегают, бегают все… как муравьи…