В двенадцать часов по ночам

– Чего за фигня? – удивляется Виталя.

– Так должно быть? – уточняю у него я.

– Один-один-три, – повторяет механический оператор. – Один-плюс-один-плюс-три-равно-пять. Пять. Пятый этаж. Они идут за вами. Они проходят один-плюс-один-плюс-три-равно-пять-пятый этаж. Чтобы получить помощь, наберите внутренний номер один-один-четыре. Шесть. Шестой этаж. Они проходят шестой этаж. Чтобы получить помощь…

Я вырубаю телефон. Больше всего мне хочется забраться под рабочий стол, вжаться в грязный ковролин, свернуться в комочек и трястись пока все это не кончится.

– Дверь! – шепчет Виталя. – Нам нужно закрыть дверь! Помоги!

Я не могу пошевелиться. Звукач тормошит меня, но без толку. Он бежит к двери в студию, распахивает её – я почти жду, что оттуда высунутся мертвецки-бледные руки и утащат Виталика в темноту коридора. Но нет. Он проворно достает ключ (мы обычно оставляем его в замке снаружи) и захлопывает дверь обратно. Запирается. Оглядывается вокруг, тащит гостевой стул, пытаясь пристроить его так, чтобы не дать двери открыться. Вот только это бесполезно.

Оживают динамики. Слышен треск старой пластинки. Затем низкий протяжный хрип труб. Пауза. Снова трубы. Пуууууууууум. Кажется, где-то в Библии было про трубящего ангела, который призывает мертвецов подняться из могил. Но это явно не наш случай. Кто-то или что-то ставит запись – запись, которой точно нет в нашем треклисте. Я смотрю на пульт у своего рабочего места. Ползунки скользят вверх-вниз сами собой. Раздается голос – оперный, хорошо поставленный, но такой же скрипучий, как и вся запись – ведь его владелец давно мертв. Так же, как и те четверо, что, уверен, уже стоят в коридоре. Голос тянет:

В двенадцать часов по ночам

Из гроба встает барабанщик;

И ходит он взад и вперед,

И бьет он проворно тревогу.

Почему двенадцать? Мы сколько тут сидим? Уже утро! Уже должно вставать солнце! Но за окном все еще темно, а часы в студии (старые, советские, электронные, с кроваво-красными цифрами) на моих глазах отматывают время обратно к нулю.

– Выключи! – хрипит Виталик. – Выключи немедленно!

Несмотря на оцепенение, я нахожу в себе силы дотянуться до пульта и выкрутить звук в ноль. Музыка смолкает. Слишком поздно. Я вижу, как из ушей Виталика начинает идти кровь, а глаза словно кипят, пока зрачки не исчезают, оставив только белок. А потом он разевает рот – и из него, с тем же противным пластиночным хрипом, раздается музыка, которую я так пытался вырубить. Только слова уже не на русском.

Und um die zw?lfte Stunde

Verl??t der Trompeter sein Grab

Und schmettert in die Trompete

Und reitet auf und ab.

Я не знаю немецкий! Я не знаю, что говорит этот шипящий жуткий голос, который звучит несмотря на то, что звука нет и мы не должны его слышать! Я не должен этого знать, но понимаю – он говорит, как в двенадцать часов трубач покидает могилу.

– Мы здесь, – шепчет голос из разинутой глотки звукорежиссера. Нет, даже не голос, а целый чертов хор, в котором я слышу женские голоса, и старческий хрип, и тоненький писк ребенка. – Мы поднялись. Мы ждем тебя. На темной лестнице нет света. В темном коридоре нет света. Выйди к нам. Поиграй с нами. Мы играем в прятки. Ты водишь. Мы стоим в коридоре. Мы стоим в темноте. Выйди к нам. Посмотри вокруг. Посмотри в темноту. Мы стоим в темноте. Мы стоим в темных углах. Мы смотрим на тебя из темных углов. Ты видишь? Выходи поиграть. Мы играем в прятки.

Я смотрю на свои руки. Они дрожат. Ладони сжимаются и разжимаются. Мне начинает казаться, что в них что-то есть. Я вижу лицо. Лицо девушки под водой, а в руках – её горло. И я сжимаю его со всей силы.

– Мы играем в прятки. Мы водим. Ты прячешься. Мы идем искать.

Горло в руках сменяется рулем. Я в машине. За окнами пролетают городские улицы, на спидометре – 120 километров в час. Вечер. Улицы должны быть пустыми, к черту светофоры. Какая-то дура переходит дорогу! Черт! Она же видит, что я здесь еду! Она должна меня видеть! Она не может меня не видеть!

– Мы идем искать. Мы видим тебя. Мы видим, где ты. Мы пришли за тобой.

Машину заносит, она вылетает на перекресток. Его пытается проехать скорая. Слышится визг тормозов, водитель неотложки выкручивает руль. Столкновение. Меня разворачивает, я судорожно давлю на педали и каким-то чудом возвращаюсь на дорогу. Скорая влетает в фонарный столб – и остается далеко позади.

– Мы пришли за тобой. Мы за дверью. Открой нам. Открой нам. Впусти нас.

Это мертвецы! Или менты? Или мертментцы! Ха-ха-ха! Не важно, кто! Важно, что они пришли за мной. Нет-нет-нет! Все из-за этой суки! Лена! Леночка, Ленусик! Сука! Куда?! Куда, черт, мне от них деться?! Окно! Окно-окно-окно! Последний выход, там они меня не достанут.

Я стою у окна студии. Подо мной – ночной город. Я не хочу делать шаг, но другого выхода просто нет. Поворачиваюсь только для того, чтобы увидеть, как Виталик, добрый друг Виталик, с оскаленной улыбкой и услужливостью опытного портье, распахивает дверь в студию. Они заходят. Лена, которая не должна была меня бросать! Или хотя бы остаться на дне гребанной реки, где ей самое место! Лена, сука, ТЫ ЖЕ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ НОРМАЛЬНО! А кто рядом с тобой? Старикан? Вот к кому ехала скорая! Она не успела. Из-за меня?! А при чем тут я? Наверняка водитель сам осёл, не справился с управлением! А эта парочка – мама с ребенком?! Дамочка, вы вообще слышали, что, переходя дорогу нужно, блядь, смотреть по сторонам, особенно если ребенка с собой тащите! Все из-за вас! За мной менты пришли из-за вас! Я из окна сиганул из-за вас! Я ни в чем не был виноват! Вы меня заставили! Вы сами виноваты, что сдохли! Не подходите, черт, не подходите!

Я делаю шаг в окно, опять, опять – и лечу вниз. Земля приближается. Я зажмуриваюсь в ожидании удара. Но его все нет. Открываю глаза. Я завис в метре от асфальта, но непреодолимая сила словно куклу тащит меня обратно, вверх, и втягивает в окно, словно в пасть удава. Я снова оказываюсь в своем удобном кресле перед микрофоном, в душной студии с грязным ковролином и стертой от времени пупырчатой звукоизоляцией на стенах. Кроваво-красные цифры на часах мигают – и 0:00 на них сменяется на 0:01.

– Привет-привет, мальчики и девочки! С вами передача «В двенадцать часов по ночам»! Жаркие летние ночи имеют дурную привычку заканчиваться, как бы нам не хотелось, чтобы они длились вечно! Особенно – в хорошей компании. Сегодня ваша компания – я, и, как говорил незабвенный Михаил Боярский, «никуда-никуда-никуда мне не деться от этого». Каналья! Это, кстати, единственное слово, которое я знаю по-французски! Хотя нет, вру! Шарль Азнавур стучится к нам в студию и говорит, что до утра с нами должно случиться что-то абсолютно «формидабль»!

Я вырубил звук на микрофоне и выпустил в эфир чарующие звуки «For Me Formidable». Судя по гримасе Виталика-звукача за стеклом – слишком резко. У меня чувство дежа вю – в который раз я уже так косячу?