Музыкант контуженный. Повествование о сэр Гене и его пособниках

Загудели двигатели, лопасти пошли по кругу, рассекая на куски солнечные лучи, началась погрузка вещей.

– Ну чего, понял теперь, – крикнул я на ухо Артуру, – почему улан?

– Понял-понял. А за молокососов ему следует впаять…

Мне никогда не доводилось летать на вертолете, и я с беспокойством прислушался к своему желудку, когда один из вертолётчиков, заходя в кабину, насмешливо обратился с вопросом:

– Пакеты у всех имеются?

– Какие пакеты? – не поняла Алёна.

– А мы в шапки свои, – сказал Улан Мефодич и, поворотясь к Добиже: – Твоя не годится – с дырками потому что.

Наш Эскадрон погладил свой живот и уткнулся головой в чью-то сумку – очевидно, не нравился ему вертолёт. Алёна попросила меня поменяться местами – ей в открытое окно удобнее было снимать, но вскоре аннулировала обмен, потому как её чуть ли не сдувало с сиденья. Мне, впрочем, тоже пришлось лечь грудью на свои колени, но воротник рубашки хлестал по шее так больно, что я сел на корточки. Хотел закрыть окно, но духота была невозможной… Ладно, сорок минут – не четыре часа. За Тереком, вода которого напоминала вязкое какао, от брюха вертолёта стали отлетать нечто напоминающее сигнальные ракеты. Их первый отскок слегка насторожил всех, кроме Эскадрона, который всё также упирался лбом в сумку.

– Чего такое? – спросила Ганна. Ей объяснили: для отвода ракет, которыми боевики могут в нас запулять, и она повернулась к окну – сторожить очередной залп, при этом приоткрыла ротик.

– У-ти-ти, моя крошка! – пропел Улан Мефодич, стараясь при вираже коснуться плечом её плеча.

Гад-Улан! – беззлобно подумал я. – Уведёт-таки бабу из-под мужниного носа. Ох уж эти пис-сатели! – я посмотрел на Павла. Но он, как мне показалось ещё раньше, был безучастен к играм своей супруги, или привык. Впрочем, я тут же обнаружил ещё одно заинтересованное лицо: Алёна глядела на Ганну с ревнивой, что ли… ну не скажу ненавистью, но достаточно обжигающе.

А вертолёт мчался над землёй так низко, будто желал сбрить кусты и даже траву, взмывая лишь над проводами электропередач и уходя то влево, то вправо, будто с очередным отстрелом ракет из-под брюха его отбрасывало в противоположную сторону. И прямоугольники распаханных и кое-где уже зеленеющих полей раскачивались сообразно этим маневрам.

Интересно, чем засеяны? – почему-то подумал я.

На аэродроме в Ханкале нас ожидали броневичок и бронированный микроавтобус. Вещи в кузов «Урала» помогали грузить солдаты. Их небрежность повергла Виквика в негодование.

– Вы же сами себе сорвёте концерт, – попытался он срывающимся голосом перекричать шум вертолёта. – Ап-паратура любит бережного отношения! Это ж…

– Да то винтом сдуло, – ответили ему.

Артур, заметив свой чемодан в пыли на боку, скорбно заметил:

– Так новые вещи превращаются в старьё.

– И уже не радуют глаз, – не без язвительности согласился с ним Улан Мефодич.

– Отвали, Мефодя! – понял я по губам Артура.

– Мало того, – подсуетился Паша Куренок, – у некоторых они вызывают приступ стенокардии.

– Молчи, – одёрнула его Ганна.

– А то побьют, – заключила Алёна.

– По коням! – скомандовал Эскадрон. – Глотнём местной пыли. Она тут что извёстка – едкая-а!

– А что это за дым кругом, даже горы едва проглядываются? – озирал Паша окрестности.

– От стингеров. По разведданным у чехов ещё четыре «иглы» осталось, – ответил один из встречавших нас офицеров. – Вот и зажигают дымовые шашки. Слыхали, может быть, анадысь борт шибанули.

– С людьми?

– Ну не с баранами же, – бросил раздражённо Улан Мефодич и даже ощерил зубы. Ему Паша явно не импонировал своей смешливостью и способностью удивляться всему, что было в диковинку.

Мне показалась странной такая реакция Мефодича. Но Паша не обращал внимания на выпады в свой адрес – это было либо свойством его натуры, либо какой-то ущербностью в психике. Такой, по крайней мере, вывел предварительный диагноз Артур:

– Обрати на это внимание, – сказал он мне.

– А мне-то зачем?

– На всякий случай. Ганка наводит на тебя лорнет, сэр.

– На меня? Хоть ты и джин, но чутьё тебя подводит. Её кокетство меня мало волнует.

– Это ты будешь объяснять травматологу.

Я внимательно посмотрел вслед Артуру (он побежал поправить свой багаж в кузове): меня всегда беспокоят настойчивость, с какой мне делаются предостережения – причём, остерегаться, как правило, следует того, кто остерегает…

– Это Терский хребет, – загибал пальцы Паша. – А это?

– Сунжинский, – подсказал я. – Ты лучше записывай. А то я заметил – лишних вопросов тут не терпят.

– Спасибо.

– Жара предполагает раздражительность, – заметил я безотносительно к кому-либо. – Щас умоем рыло, поваляемся с полчасика и всё будет о-кэй. Да, Саша?

Эскадрон обернулся, уже занеся ногу в броневик:

– Концерт в восемь вечера. Потом ужин у командира. Таков предварительный план.

– Фазан, – буркнул Мефодич, – фазан и есть. Ни слова попросту. Сплошной устав и циркуляр. Даже скушно становится. – И отвернулся.

– А чего же скушного, если ужин у командира? Чай, коньячком побалует.

– Ну разве что это одно и радует.

Я посмотрел на его затылок с редкими волосами и не сумел определить – какие на самом деле чувства вызывает во мне этот помятый и потный писатель. Мне-то как раз наш Эскадрон понравился: атлетичен, уверен в себе, глядит в глаза внимательно и спокойно, мыслит чётко и быстро… Как-то надёжно за ним. Улан же брюзжит потому, очевидно, что у него просто исчерпались спиртные запасы.

«А вот выпьем вечерком и всё наладится…»

– Это было бы замечательно, – точно расслышал мою мысль Мефодич и потёр ладонь о ладонь.

В этот момент с моей головы сорвало кепи, и она спланировала за полутораметровый ров. Я прыгнул и едва не сверзился в канаву: ноги оказались ватными. Ай-яй-яй, совсем забыл… про контузию. Однако с высадкой на Чеченскую землю я почувствовал себя на удивление здоровым, такое со мной уже случалось однажды – когда я приехал в Крым, – климат, целебный воздух тому ли причиной. Или же истина крылась в том, что начинали разворачиваться некие события – они захватывали, тормошили, придавали вкус существованию…

– По машинам!

И попылили.