Записки старого студента

Всякому приходится бывать в затруднении и пользоваться услугами товарища. Но у Колтухина это сделалось постоянным. Он вечно был в затруднении, и вечно ему нужна была какая-нибудь помощь. Жалко было смотреть на него, и, конечно, не виноват он был в своих несчастьях. Все это очень хорошо понимали, но не все умели быть деликатными и тактичными, и у многих в обращении с ним проглядывало скрытое пренебрежение. Иной, увидев печальное лицо Колтухина, прямо говорил:

– Ну, сколько тебе, Колтухин? – намекая этим на его постоянную склонность просить денег.

Колтухин, в таких случаях, окатывал товарища мрачным взглядом и молча уходил. Но всё же ему приходилось просить, без этого он не мог обойтись. Самолюбие у него было большое, но был и характер. Он понимал, что ему поскорее и, во что бы то ни стало, надо кончить курс и получить диплом, что только это одно может избавить его от унизительной бедности. И, решив так, он уже сознательно терпел все оскорбления. О нём составилось мнение, как о человеке неспособном, неуживчивом, бестактном. Но это была неправда. Ему просто не везло, адски не везло.

И не только среди товарищей была плохая репутация у Колтухина, но и среди профессоров и начальства. Не проходило месяца, чтобы Колтухин не подал ректору прошения, в котором по общепринятой форме писал: «находясь в крайне стеснённых обстоятельствах, покорнейше прошу выдать мне единовременное пособие», и так дальше. Ему сперва выдавали маленькие суммы, десять-пятнадцать рублей, но когда просьбы сделались постоянными и частыми, стали отказывать. А стипендий было мало, и он никак не мог получить её, так как и отметки у него были плохи.

Колтухин был с виду человек мирного нрава, с товарищами не ссорился, но и не сходился с ними близко. Пробовал он сойтись с тем, другим, но едва только замечал пренебрежение, как тотчас же отходил прочь и больше не делал попыток. Только с одним Смуровым он был более или менее близок, и то лишь потому, что они были из одного города и вместе учились в гимназии.

Смуров знал его историю и жалел его, но помочь не мог, потому что сам еле сводил концы с концами. Но даже и Смуров не знал, что делалось в душе у Колтухина. А между тем в душе его зияла страшная рана уязвлённого самолюбия, рана эта с каждым днём увеличивалась и, наконец, дошла до таких пределов, что он не мог справиться с ней.

И вот заметили, что Колтухин уже несколько дней подряд не появлялся в кухмистерской, где иногда за него платили товарищи, и ни у кого не просил денег.

Это было странно. В университете он появлялся, слушал лекции и, вообще, ни в чём не изменил своего поведения.

– Ты, должно быть, нашёл занятия, Колтухин? – спрашивали его.

– Да, нашёл! – отрывисто отвечал он и больше не хотел давать никаких разъяснений.

– Урок?

– Да, урок.

– Хороший?

– Ничего… жить можно…

Очевидно, он не желал быть откровенным. Но, наконец, эту перемену заметил и Смуров.

– В самом деле, Колтухин, ты получил урок? – спросил он однажды у товарища.

– Разве это так невозможно? – промолвил Колтухин не совсем дружелюбно.

– Нет, отчего же? Я очень рад, если ты, наконец, получил… Но… но тебе так долго это не удавалось.

– А теперь удалось. Вот и всё.

– Где же? У кого?

– Не всё ли это равно?

– Странно, что это может быть секретом. Извини…

– Не секрет, а только что тут интересного? Все уроки одинаковы… Так, в одном семействе… У чиновника…

– Со столом?

– Да, и со столом…

– Ну, слава Богу… Я очень, очень рад за тебя, Колтухин.

– Спасибо…

Смуров рассказал товарищам, что у Колтухина в самом деле есть урок за стол и комнату, и все порадовались этому. Очень скоро можно было заметить, что среди товарищей начало исчезать прежнее отношение к нему. Это делается как-то само собой, незаметно. Скверное свойство человеческой натуры – невольно относиться с уважением к удаче, а сожаление к неудачам ближнего очень скоро переходит в пренебрежение к нему. Впрочем, Колтухину помогло и то, что он больше никого не беспокоил просьбами, прекратились и его прошения ректору о пособиях. Словом, Колтухин, по-видимому, стал на ноги, и все уже начали забывать о том, как прежде он постоянно надоедал всем.

Прошло около месяца. Однажды Смуров, встретив его в университете, обратился к нему:

– Послушай, Колтухин, ты как-то взял у меня немецкий лексикон, он у тебя?

– Да, у меня…

– Он мне необходим сегодня.

– Сегодня? Так я тебе принесу.

– Зачем же тебе беспокоиться? Я сам зайду к тебе. Только ты скажи мне адрес.

– Адрес? Нет, зачем же? Мне не трудно занести… Я занесу…

– Но и вообще, – продолжал Смуров, – хочется иногда побывать у тебя. Разве твой адрес тайна?

– Ну, вот. Почему же тайна? Каким образом адрес может быть тайной? Но просто… просто неудобно… Видишь ли, они, мои хозяева, тяжёлые люди… А чтоб попасть в мою комнату, надо пройти через… через столовую… Ну, они этого не любят… Знаешь, странные люди, дикие…

Смурову уже тогда показалось, что в его тоне есть какая-то неправда. Но он не мог догадаться, в чём тут дело. Он не настаивал. Колтухин необыкновенно аккуратно исполнил своё обещание и принёс лексикон к четырём часам, как тот ему назначил.

Прошло ещё две недели. Колтухин по-прежнему появлялся на лекциях. Но в его лице заметны были признаки как бы усталости. Он похудел, щёки его ввалились, в глазах появился блеск.

– Ты болен, что ли? – спрашивали его товарищи. – У тебя нехороший вид.

– Чем не хороший? – отвечал Колтухин, нахмуривая брови. – Вид обыкновенный… просто, не доспал вчера… Заболтался, вот и всё.

Но Смуров заинтересовался. Вообще поведение Колтухина казалось ему странным. Он как-то избегал оставаться с ним наедине, как будто боялся расспросов. А когда тот спрашивал о чём-нибудь, относившемся до его урока, отвечал кратко и смотрел в сторону. Теперь его лицо испугало Смурова.

– Послушай, Колтухин, это дурно, если ты болен и не принимаешь мер… Что у тебя? Может быть, что-нибудь серьёзное, так лучше же вовремя принять меры; можно поместиться в больницу, тебя примут бесплатно…

– Глупости! Вовсе я не болен. Я совершенно здоров… – отрывисто ответил Колтухин и, не прибавив больше ни слова, ушёл.

Но лицо его становилось всё хуже. На нём появились какие-то пятна, а в глазах – невыразимая усталость. Смуров заметил даже, что иногда на лекции он закрывал глаза и как будто засыпал на минуту.

«Нет, – сказал он себе, – тут что-то не так. Колтухин что-то скрывает; надо этим заняться».

И вот в один зимний вечер, наступивший рано, Смуров решил не упускать из виду товарища. Последняя лекция кончилась поздно; Смуров сидел рядом с Колтухиным и три раза пробудил его от забытья. Тот встряхивался, поднимал голову и говорил:

– Я просто задумался, вот и всё.

Но Смуров уже не верил этой задумчивости.

«Он болен, он не спит ночей, в его жизни совершается какая-то драма», – объяснил себе Смуров.