Гений и злодейство. 26 рассказов авторов мастер-курса Антона Чижа в честь 225-летия А. С. Пушкина

Когда в очередной раз Матвей Николаевич отказался переезжать в город, жена забрала дочь-подростка и ушла к пожилым родителям. А он продолжал «сеять разумное, доброе, вечное» и раз в месяц приносил алименты.

Дочку Любаву видел только в школе. Но и она с ним перестала разговаривать: или мать настроила, или тоже мечтала о городе. Не помогли даже золотые янтарные серьги, которые подарил ей на шестнадцатилетие. «Ничего, повзрослеет, поймёт, – утешал себя Матвей. – Всё наладится. Буду внуков нянчить».

Перед выпускными экзаменами смешливая Любава притихла, на уроках смотрела в окно. Матвей понимал: волнуется. Экзамены через неделю. Но дочь вдруг перестала приходить в школу.

Бывшая супруга дальше сеней его не пустила:

– Уехала! С хахалем, Егоркой Полуниным. Такая своевольная стала, а я с ней одна бьюсь, – Галина скривила губы и зло прищурилась: – Скатертью им дорога!

Видно было, что обижена сильно. Дочкой она гордилась, наряжала как картинку и любила повторять, что не для сельских ягодку растит. Выдаст замуж за богатого городского. Надеялась, что заберёт её Любава из опостылевшего села.

Через неделю он, как всегда, принёс конверт. Галина деньги пересчитала и обрадовала: есть весточка. Молодые в городе устроились, расписались чин чином. Но адрес не дала. Сказала, что дочь не велит.

Так и повелось. Шестнадцать лет он приносил деньги, а бывшая супруга скупо докладывала: «Доча родилась, Варей назвали. Егор на хорошую работу устроился, но деньги им нужны: детский сад платный. Сын родился, Серёжа. В новую квартиру переехали. В долги влезли. И ремонт дорого стоит. Дети в платной гимназии учатся. Отличники. Адрес не дам. Сказала, что потом сама с внуками к тебе приедет». Матвею денег было не жаль: радовался, что Любава от помощи не отказывается.

* * *

Прямо с автобуса Матвей побежал к Галине.

– Ну и что? – с усмешкой ответила. Словно ждала этого разговора. – А ты хотел, чтобы я соседям призналась, что дочка непутёвой выросла, из дома сбежала? Пусть все думают, что замужем. Не вздумай сболтнуть, что не так это.

Он пошёл в сельмаг, купил водки, но всю ночь не мог заснуть. Ворочался, подслеповато щурился на окна, в которые светила луна. Сна не было. На табурете возле кровати нащупал очки и, пошатываясь, вышел на тёмное крыльцо. Почти полная луна обрисовала края подкрадывающихся к ней облаков. Где-то завыла собака. «Что же это? Мороз и солнце, – больно стукнуло в висках и за грудиной. – Была бы жива, давно бы матери весточку прислала».

Он закрыл дверь на засов, сел к столу и задумался. Что он упустил? Все эти годы жизнь в Медвежьем шла без происшествий. Мужики работали: лесопилка, рыбалка, охота. Женщины хозяйничали. Всё как у всех: свадьбы, крестины, похороны.

Он плеснул остатки водки в кружку. Никогда столько не пил. Вспомнил! Да, лет пять назад была драка. Мужики крепко побили заезжего охотника. Тот в сельмаге начал хвастать, что недавно застрелил двух медведей.

Матвей удивлялся: охота на медведей разрешена, а местные добывают росомаху, зайца, лося, а медведей никогда. Он даже спросил у школьного завхоза, заядлого охотника, почему табу на медведей. Тот пожал плечами: «Сам посуди. Жи-ши нельзя через „ы“. А почему? Потому что нельзя. А у нас нельзя медведей убивать. Не мы придумали, не нам и рушить».

Матвей лёг, закрыл глаза. За открытым окном зашелестела трава. Придержал дыхание, прислушался. Тихо. А когда пропала Любава, тоже казалось, что под окнами кто-то ходит. Вроде даже тихий рык слышался и приглушенные постанывания, словно зуб у кого-то болит. И малинник возле дома полёг. А что ж удивляться, лес рядом. Может, барсуки или еноты какие неподалёку норы обустроили. Вроде снова шорохи? Или уже снится? Спать, спать… Завтра на работу.

Утром он с отвращением посмотрелся в зеркало: пригладил волосы, поправил очки, на всякий случай в третий раз почистил зубы и, с онемевшим от едко-мятной пасты языком, вышел из дома.

«Мороз и солнце», – словно пульсирующая боль в висках. Хорошо, что сегодня у него всего три урока.

После литературы в 11 классе спросил у Алёши Елизарова:

– Что-то долго братья твои болеют. Месяц уже. Как экзамены сдавать будут?

Тройняшки Михаил, Илья и Алёша учились в одном классе и вместе ходили на секцию самбо. На фоне крупных спокойных братьев Алёша выглядел мелковато. Зато был шустрым и звонкоголосым, как его Любава в детстве. И глаза такие же – искрящийся на солнце тёмный гречишный мёд.

Алёша не торопился с ответом, потрогал кожаный шнурок на шее, потом потянул за него и зажал что-то блестящее в кулаке:

– Не будет их на экзаменах. Отец их в город отвёз, лечиться.

– Что там у тебя? Крестик?

– Оберег. Мама вчера подарила, – на мальчишеской ладони искрилась большая капля янтаря.

Захлестнуло, стукнуло в виски: «Мо-роз-и-солн-це». Захлестнуло так, что оборвалось дыхание. Точно такие янтарные капли дрожали на серьгах, подаренных им дочери.

– Мама? Маму Любавой зовут?

– Нет, Софьей.

Сердце ухнуло вниз. Но снова забилось: а вдруг имя поменяла?

– Адрес, адрес у вас какой?

«День-чу-дес-ный», – повторял он, спускаясь по ступеням школы.

– Ты куда, Матвей Николаевич? – из-за угла школы выглянул завхоз, пряча в рукаве синего халата дымящуюся папиросу. – К кому пошёл? К Елизаровым? А что случилось-то? Ты там поаккуратнее. Завуч сказала, что ноги её там не будет. Мать-то нормальная, а отец-охотник заговаривается. Не наш он, приезжий. Или болен, или пьёт. А по-хорошему, его бы Знахарке показать, пока беды какой не случилось.

Матвей остановился:

– А Знахарка… она только лечит? А рассказать, почему человек пропал, может?

– Она всё может. Только верить нужно. Даже в больнице лечение не поможет, если не веришь. Вот в медпункте нашем сельском шаром покати, а к Знахарке очередь. Потому что верят, что она лучше докторов кривошею у младенца поправит, поясницу мужику залечит, бабе травяной сбор даст, чтобы дети рождались, а ещё… – завхоз только начал курить и был не прочь побеседовать, пока папироса не закончится, но Матвей был уже далеко.

Он почти бежал, и дорога не заняла много времени. Окна большого дома скрывали кусты отцветающей сирени. Во дворе, огороженном некрашеным штакетником, между бревенчатой баней и курятником расхаживали куры. Матвей покосился на пустую конуру и прошёл к крыльцу.

На стук открыла женщина, нисколько не похожая на Любаву. Светловолосая, стройная, глаза синие.

– Здравствуйте. Из школы? Так Алёша там ещё, – удивилась она. – Братья его? В городе они. Мы с мужем решили, что лучше им пока у моей сестры пожить. – Женщина отвечала чуть слышно, словно боялась кого-то разбудить. Зябко потянула вниз рукав шерстяной кофты, но он успел заметить свежие синяки на тонком запястье. Четыре тёмных пятна в ряд. Такие следы оставляет крепкий захват.

– Серёжки… янтарные… – он не успел спросить.

– С кем ты там? – оттеснив женщину, выглянул небритый мужик в полинялом спортивном костюме и уставился на Матвея мутными глазами. – Что надо?

Матвей снова представился.

– Аааа. Учитель? – мужчина пьяно усмехнулся и запустил пятерню в спутанные волосы. – А мне учителя здесь не нужны. – Он вдруг уставился за спину Матвея остекленевшими глазами и хрипло зашептал: – Зачем пришла? Уходи, Христом Богом прошу. Уйди! Отдам я его!

Мужчина покачнулся, и Матвей увидел белое лицо и полные страха глаза стоявшей за ним женщины. Она смотрела на Матвея и беззвучно повторяла какое-то слово. Дверь захлопнулась.

«Мо-роз-и-солн-це. Что она пыталась сказать? Сходить к участковому? И что скажу? Что родители своих сыновей в город отправили? Имеют право. Что увидел кусок янтаря, похожий на тот, что подарил дочке? Так таких серёжек, может, тысяча. Что отец Алёши допился до белой горячки? Так ему тогда врач нужен. Врач?»

Матвей подвигал ртом, повторяя движения губ женщины. Может, она просила позвать к ним Знахарку?

Настасью Петровну односельчане только за глаза звали Знахаркой. А лично обращались уважительно, по имени-отчеству. Дом её стоял на той же улице, что и дом Матвея. Если шла по их улице молодуха с младенцем или ковылял мужик, держась за поясницу, все знали: идут к Знахарке. Да и его жена тоже к ней Любаву носила. Потом несколько дней была как не в себе. Вздыхала невпопад, от Матвея отмахивалась. Не твоё, мол, дело, сама разберусь.

Знахарка встретила Матвея неласково, но в дом, пропахший травами, пустила.

– Что за беда? Садись за стол, – показала она на табурет, сама села напротив.

Матвей не знал, с чего начать, но потом из него как полилось. Выложил всё, что наболело. Старуха не перебивала, только лицом потемнела, когда рассказывал, как встретил Егора в городе и как Галина посмеялась над ним.

– Помогите дочь найти. Сердце болит, спать не могу.