От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России

Осмысление «женского вопроса» самими женщинами состоялось позднее. Изменение своего положения рассматривалось женщинами-дворянками, женщинами из разночинной среды, тех, кто в данной работе определены как женщины среднего класса, как результат развития общества. Эти женщины выступали против понимания «женского вопроса» как явления привозного и модного, придуманного «петербургскими сочинителями». Они выступали против восприятия своих стремлений к участию в делах общественности, к знаниям, науке и труду как «наваждение лукавого духа властолюбивого Запада, утратившего нравственный идеал женщины, который может дать только русская натура»[169 - Цебрикова М. К. Предисловие // Милль Дж. С. О подчинении женщины. С. IX–X.].

Одна из этих «новых женщин», М. К. Цебрикова, видела в женщине актора социальных процессов, утверждая, что женщина делом может доказать, «что для нее прошло время быть одалиской и бесправной рабой»[170 - Там же. С. XXXVI.]. На пути «новых женщин» к собственной социальной субъективности она видела такие препятствия, как религию, законы и строй жизни, и определила их «внешними препятствиями». В то же время она едва ли не первая обнаружила специфические женские проблемы на пути к свободной личности – «носить в себе самом врага», по ее выражению[171 - Там же. С. XXI.]. Это были проблемы психологического и духовного свойства. Для того чтобы идти по новому пути, женщинам требовалось переосмыслить отношение «старого общества к женскому вопросу» и противостоять устаревшим взглядам. Эти препятствия Цебрикова определяла как препятствия «внутренние»[172 - Там же. С. XX.]. Главным источником их преодоления она объявила «веру в себя».

В определении значимости «женского вопроса» М. К. Цебрикова ссылалась на О. Конта, который видел в нем «один из основных социологических вопросов, вопросов о главном, элементарном основании всякой общественной иерархии»[173 - Там же. С. III.]. Она видела в решении «женского вопроса» необходимый шаг на пути прогрессивного развития общества:

Так называемый женский вопрос есть вопрос о правоспособности и освобождении целой половины человечества и, следовательно, вопрос о разумном устройстве жизни всего человечества[174 - Там же.].

«Внутренние» женские проблемы Цебрикова рассматривала как проблемы социально значимые.

В начале ХX века «женский вопрос» наполнился политическим содержанием. Русские феминистки активно использовали этот термин для обоснования своих притязаний. Неизвестная авторша на страницах Первого женского календаря написала по поводу «женского вопроса», что его характеризует «положение полного бесправия и экономического рабства» женщин, которые обладают меньшими способами и путями для борьбы за существование, работа которых оценивается дешевле, существующие паспортные законы и положение в семье унижают ее, а в плане политическом она приравнена к слабоумным и преступникам[175 - Движение женского дела // Первый женский календарь на 1912 год. СПб., 1912. С. 104.].

Таким образом, в 1860?е годы начало складываться представление, что решение проблем женщин является важным шагом для демократического переустройства общества. «Чем развитее цивилизация, тем сглаживается более видимое неравенство между мужчинами и женщинами, хотя суть этих отношений во многом удерживается», – писал А. С. Гиероглифов[176 - Гиероглифов А. Указ. соч. С. 521.]. В дальнейшем эта тенденция только набирала силу. Критик, публицист, либерал по убеждениям и кадет по партийной принадлежности В. А. Гольцев (1850–1906)[177 - Гольцев В. На старую тему // Друг женщин. 1894. № 5. С. 67.] утверждал:

В действительности нет изолированного женского вопроса, потому что он составляет одно из звеньев неразрывной цепи жизненных вопросов нашего времени.

Генерализированные убеждения женщин и мужчин 1860?х годов напрямую корреспондировали определенным типам коллективных действий. Основным каналом их распространения, в том числе и в женской среде, было подцензурное печатное слово.

Формирование дискурса движения

Для понимания специфичности российского женского движения представляется важным определение и описание дискурса движения, с тем чтобы воссоздать «профиль эпохи» (по М. Фуко), то есть реконструировать основные смысловые категории, в которых «работало» движение. Дискурс не является некой текстовой или диалогичной структурой. Это сложное коммуникативное явление, которое включает в себя социальный контекст, дающий представление об участниках коммуникации, о процессах производства и восприятия текста. Дискурс движения выступает одновременно как фактор его развития, как внешний ресурс движения и как канал мобилизации его участников.

Понятие «дискурс» имеет множество интерпретаций и пониманий. По Ю. Хабермасу, дискурс – вид речевой коммуникации, ориентированной на обсуждение и обоснование любых значимых аспектов действий, мнений и высказываний их участников. По Ю. Кристевой – элемент практики, включающей в себя ансамбль бессознательных, субъективных, социальных отношений, находящихся в состоянии борьбы, присвоения, разрушения и созидания, что и есть «литература» или текст. По М. Фуко – определенные интеллектуальные практики и стратегии[178 - См.: Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003. С. 249–278; Кристева Ю. Разрушение поэтики // Кристева Ю. Избранные труды. М., 2004. С. 5–30; Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине: По ту сторону власти и сексуальности: Работы разных лет / Сост. и пер. С. B. Табачникова. М., 1996. С. 47–96.]. Принимая во внимание все приведенные выше трактовки, в данной работе в качестве рабочего инструмента используется определение дискурса Т. А. Дейка как «единства языковой формы, значения и действия»[179 - Дейк Т. А. ван. Анализ новостей как дискурса // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989. С. 121–122.]. Это значит, что дискурс – это есть и специфический язык с его понятиями, терминами, определениями, и идеологические построения, и коммуникативное действие одновременно, воздействующие на реальность и конструирующие ее. Это «социальный диалог, происходящий посредством и через общественные институты между индивидами, и организациями, а также и между самими социальными институтами, задействованными в диалоге»[180 - Дука А. В. Политический дискурс оппозиции в современной России // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. № 1. С. 92.], включенными в этот диалог социальными институтами, организациями движения, партиями, политическими группами, индивидами.

Дискурс – одна из характеристик исторического контекста, на фоне которого развивалось общественное движение, и в то же самое время составляющая движения, его внешний ресурс.

Основная категория политического дискурса женского движения – концепция женщины, то есть основная идея для описания феномена. Концепция женщины менялась на протяжении всего существования движения: от зарождения до его ликвидации.

На первом этапе движения (1850–1905 годы) продуцировалась концепция женщины, стремящейся найти свое место в «общем деле», в едином строю с мужчиной, то есть общедемократические установки были приоритетными. Для второго этапа движения (1905–1918) характерны гендерные приоритеты: концепция женщины, обнаружившей дискриминацию по признаку пола в самих демократических движениях и в ходе демократических преобразований с дальнейшим определением гендерного неравенства как основы социальных конфликтов. На первом этапе движение не носило протестного характера, это пришло позже с появлением оппозиционного сознания, выработкой протестной идеологии.

Интерпретация концепции женщины, моделей женственности в различных дискурсах – официальном, либеральном, радикальном – была различна. Согласно А. Дуке:

в ситуации сохранения понимания при сложностях взаимодействия, а то и при отсутствии прямой коммуникации между субъектами социального процесса, говорит именно о различии дискурсов взаимодействующих субъектов[181 - Там же.].

И о противостоянии их друг другу, добавим от себя. Таким образом происходит языковая демаркация, свойственная любому общественному движению и являющаяся качественной характеристикой протестного движения.

Если женское движение в начале своего становления использовало политический дискурс зарождающихся либерально-демократического и радикально-демократического движений, которые в то время разнились мало, и он вполне удовлетворял потребности в описании и объяснении, мобилизации, то, начиная с 1890?х годов, движение начинает продуцировать собственный дискурс. Это повлекло за собой изменение в постановке проблемы, в ее описании и в дальнейшем конструировании, привело к изменению мобилизационного потенциала движения – новшества отпугнули одних и привлекли других. А. В. Амфитеатров зафиксировал этот процесс в своей блестящей полемической статье «Женщина в общественных движениях России»[182 - Амфитеатров А. В. Указ. соч. С. 43.], в которой он ядовито констатировал тот факт, что русские писатели – «жорж-зандисты 40?х годов», поддерживавшие женщин в их стремлении к эмансипации, – «сплоховали» и отступились, когда русская женщина всерьез взялась добиваться своих прав, не дождавшись ответов от Рудневых и Лаврецких. К этому же выводу пришла М. К. Цебрикова, анализируя творчество А. Ф. Писемского – одного из первых разработчиков «женской» темы в русской литературе (1840?е годы), которого она обвинила в отречении от своего детища – темы эмансипации женщин[183 - Цебрикова М. К. Гуманный защитник женских прав // Отечественные записки. 1870. № 2. С. 227.].

Происходило это потому, что «печальники женского вопроса» проблематизировали и конструировали ситуацию в рамках господствующего патриархатного дискурса, «работая» в рамках существующих концепций и стереотипов женственности, и при всем своем искреннем желании помочь женщинам они не могли предложить им какого-либо реального пути. Потому что реальный путь женского освобождения пролегал через ломку этих самых концепций, стереотипов и моделей женственности.

Концепция женщины, создаваемой и поднимаемой мужчиной до своего уровня (изваянной Галатеи), и концепция мужчины (ваятеля Пигмалиона) соответствовали уровню понимания проблемы и определили пути ее решения российской общественностью в 1830–1860?е годы.

Процесс осмысления женских проблем был двусторонним и взаимообусловленным. Не только представители мужской интеллигенции видели специфичность и «недостаточность» положения женщины в обществе, ущемленность ее прав и думали о необходимости изменения такого положения, что зафиксировано отечественной исторической наукой, но и образованные русские женщины, переживая кризис идентичности, также размышляли на эту тему и развивали ее – то, что российская наука еще практически не исследовала.

Провинциальная писательница Е. А. Ган в 1837 году написала:

кажется, будто мир Божий создан для одних мужчин; <…> для них свобода и все таинства жизни <…> <а если надежды женщины. – И. Ю.> на семейное счастье не сбудутся, что остается ей вне себя? Ее бедное ограниченное воспитание не позволяет ей даже посвятить себя важным занятиям, и она поневоле должна <…> до могилы влачить жалкое бесцветное существование[184 - Ган Е. А. Идеал // Русская романтическая повесть. М., 1992. С. 231.].

Только современные исследования, проведенные с позиций гендерной методологии, позволяют обнаружить «женскую» составляющую социальных процессов. Образованные женщины-дворянки переосмысливали в 1840?е годы модели женственности, предлагаемые им обществом. Они искали новой идентичности и отходили от прежних моделей женственности[185 - Савкина И. Л. Кризис идентичности: мужская и женская версии. Дневники и письма Александра и Натальи Герценов (1841–1846) // Женщина в российском обществе. 2000. № 3. С. 27.].

Официальный дискурс: 1830–1840?е годы

У прогресса с старым веком спор великий рос.
«Уходи, старик, без злости», – говорил прогресс:
Мы твои положим кости под тяжелый пресс.
Мы в способность женщин верим, в их гражданский путь,
Не запрем их в душный терем, им дадим вздохнуть.

    Обличительный поэт

Тема «русской женщины в российском обществе» впервые была поднята в 1830–1840?е годы в среде «мыслящих людей», стремившихся к умственному и нравственному развитию[186 - Корнилов А. А. Курс истории России XIX века. Лекция XVIII. М., 1993. С. 174–187.], то есть российской интеллигенции в самом широком смысле слова. Позднее, в 1860?е годы, она стала предметом национальной дискуссии.

В целом 1830–1840?е годы отмечены подъемом интеллектуальной и духовной жизни русского общества. Деятельность студенческих кружков с начала 1830?х годов, в том числе кружков Н. В. Станкевича и А. И. Герцена, развивалась в обсуждении разного рода этических, философских, социальных и политических проблем. Например, проблемы «нравственного государства» – не подавляющего, а охраняющего личную свободу, что общеизвестно. Или «проблему женщины» – ее роли, предназначения, моделей женственности, что не очень известно. П. Н. Милюков писал:

Женщина играла в этих спорах очень важную роль; теоретически ей предоставлялась роль высшего существа, предназначением которой было пересоздать мужчину. Среди табачного дыма и за стаканами вина решались вопросы, как женщина должна любить: то от нее ждали любви по Шиллеру, то она должна была чувствовать по Гегелю, то ей рекомендовалось проникнуться настроениями Жорж Занд. И все это предъявлялось одному и тому же женскому поколению на очень коротком промежутке времени в одинаково безусловной догматической форме[187 - Милюков П. Н. Любовь у идеалистов тридцатых годов. СПб., 1903. С. 164.].

Женщины 1840?х годов не могли участвовать в этих спорах. Правила приличия не допускали их в круг молодых людей. Кроме того, они не имели достаточной интеллектуальной подготовки для подобного рода дискуссий. А между тем перед ними встала проблема соответствия предписываемым моделям чувствования, поведения, женственности. И с той же неизбежностью встала проблема собственного осознания, обнаружения собственной идентичности, поиска ответа на вопросы: «Кто я?» и «Как мне остаться самой собой?»

Активизировавшаяся в эти годы издательская деятельность, появившиеся новые печатные издания – «Московский телеграф» (основан Н. А. Полевым в 1825 году), «Московский вестник» (основан М. П. Погодиным и С. П. Шевыревым в 1826 году), «Телескоп» (основан Н. И. Надеждиным в 1831 году) – доводили до читателей новые идеи.

Дискурс основных печатных изданий – газет, толстых журналов и беллетристики – составил культурный ресурс, который во многом определил дискурс женского движения и его мобилизационный потенциал.

Представляется, что художественная литература занимает в этом ряду законное место, так как была «единственной трибуной подцензурного печатного слова» (А. Герцен) и имела широкое распространение в различных слоях общества. Эта функциональная особенность русской литературы осмыслялась русской интеллигенцией. В числе многих об этом писал П. А. Кропоткин:

Ни в какой иной стране литература не занимает такого влиятельного положения, как в России. <…> Причина такого влияния литературы в России вполне понятна. За исключением немногих лет перед и вслед за освобождением крестьян, у нас не было политической <курсив мой. – И. Ю.> жизни и русский народ был лишен возможности принимать какое-либо активное участие в деле создания институций родной страны[188 - Кропоткин П. А. Идеалы и действительность в русской литературе. СПб., 1907. С. 2.].

Таким образом, художественная литература в России вошла в сферу политики и выполняла несвойственные ей мобилизационные функции. Читатель той эпохи искал в художественных произведениях ответы на актуальные вопросы жизни; ценил нравственный, воспитательный, обучающий аспект художественного произведения; относился к писателю как к учителю жизни. Писатели, в свою очередь, оперативно реагировали на новшества, на инновации российской жизни, отражая и осмысляя идеи эпохи в своих произведениях. Писатель эпохи русского реализма осознавал гражданскую ответственность за отображение действительности. Он находился в состоянии непрерывного диалога с читателем, в значительной степени определял смыслы, установки, интерпретативные схемы (фреймы), в рамках которых шло формирование общественного мнения.

Критика того времени также оценивала художественные произведения, оперируя категорией «пользы», прежде всего с позиции «общественных интересов». В. Г. Белинский приветствовал и поддерживал «общественное направление» в литературе.

Писатели – духовные отцы нации 1830–1840?х годов – никак не могли пройти мимо женской темы. Причин тому было несколько.

Первая из них – осознание российской реальности: позора рабовладения и патриархатной зависимости всех классов и слоев общества от абсолютной власти одного человека, переосмысление идей Просвещения о ценности и суверенности личности, о правах человека и гражданина, об инициативе личности, о принципиальном равенстве людей – все это входило в «умственные интересы» русского образованного общества. Идеи европейских революций о суверенитете каждого гражданина были восприняты в этой среде и имели своим результатом вывод о необходимости эмансипации русского общества. Эмансипация рассматривалась как освобождение от феодально-абсолютистского уложения жизни и становление общественного равноправия и свободы, как процесс становления личности и возможностей ее реализации, а также появление новой личности. В России шел процесс индивидуализации сознания, в котором мужская личность уже воспринимала себя субъектом и ценностью общества. Права человека осмыслялись как высшее достижение гуманизма. Практика ограничения женщин исключительно делами семейными рассматривалась, соответственно, как нарушение ее человеческих прав. Декларации об уважении к естественным правам человека вплотную подвели русскую интеллектуальную элиту к проблеме женской личности и прав женщины. Эти идеи поставили женщину в центр интеллектуальных дискуссий.

Одновременно с этим «женская тема» нашла отражение в общих тенденциях русской культуры. Это было время, когда в русле романтической традиции шло конструирование мужской идентичности, а выстраивание романтических образов «героев» и «избранников» требовало, соответственно, конструирования и женской романтической идентичности. Об этом писала Л. Я. Гинзбург:

Романтическая культура непременно предполагала и требовала присутствия женщины в качестве прекрасной дамы, носительницы вечно-женственного начала и проч. Это побуждало женщин романтического круга[189 - Под «женщинами романтического круга» в книге имеются в виду женщины-дворянки.] играть определенную роль, независимо от своих личных данных и дарований[190 - Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л., 1971. С. 57–58.].

Другими словами, романтическая культура определяла роли, манеру поведения женщин, а вторичное положение женщин в патриархатной культуре общества принуждало их «встраиваться», соответствовать предписываемым и навязываемым моделям женственности и образцам поведения. Однако не ставился вопрос о том, насколько соответствовал образ «шиллеровской девы» внутренним устремлениям, самовосприятию и самоосознанию реальных женщин, насколько удовлетворяли их предлагаемые модели женственности – «ребенка», «святой чистой девы» при муже «отце и учителе». Но в любом случае переосмысление концепции женщины и выработки новых моделей женственности шло не только в среде мужской интеллектуальной элиты, но и в среде реальных женщин.

Исследования И. Л. Савкиной показали, что идеализация мужской интеллектуальной элитой «женского элемента» – женщин, женского, женственного – по сути была одним из способов умаления женщины, всего женского и отражала фактическое положение женщины в патриархатной культуре[191 - Савкина И. Л. Кризис идентичности: мужская и женская версии. Дневники и письма Александра и Натальи Герценов (1841–1846) // Женщина в российском обществе. 2000. № 3. С. 17.]:

агрессивно-идеологическая, патриархатная позиция «подлинных идеологов», которые третировали все неидеологическое, а точнее и все другое (и женское как самое привычное другое, другое, которое всегда под рукой), как несущественное и незначимое, разрешала им <мужчинам. – И. Ю.> поглощать и использовать в своих целях реальных женщин[192 - Там же. С. 17.].

С позиции изучения движения важно, что это отношение вызывало определенную реакцию женщин – самоопределение себя, поиски собственной идентичности и понимание того факта, что общий строй патриархатной культуры не позволит им реализовывать себя.

С другой стороны, на актуальность женской темы в кругах русских интеллектуалов повлияло обращение к этой теме западной социальной мысли. Женская тема стала предметом интереса и рассмотрения во французской интеллектуальной мысли, в диалоге с которой в значительной степени развивалась русская интеллектуальная мысль.

Идеи Жорж Санд обозначили «общественный», «политический», «идеологический» поворот в теме женщин.