Лимонник. По материалам израильских литературных вечеринок

Я хвалю её платье, она уже не удивляется, но явно не знает, как реагировать. Область «фэшн» ей незнакома, дома об этом не говорят.

Занимаемся неблагодарной, нудной артикуляционной тренировкой. Одно и то же, бесконечные повторы, всё невеликое разнообразие уже исчерпано. Но у Брахи всё так же горят глаза, она с энтузиазмом в сотый раз играет всё в ту же «мемори». Я привычно поддаюсь (хотя с моей супер-девичьей памятью это совсем не трудно), Брахи звонко и заливисто хохочет. Гордо ощупывает солидную стопку выигранных карточек, бросает жалостливый взгляд на мои скромные успехи. И произносит с абсолютно взрослой интонацией: «Бедная ты… Всегда проигрываешь…»

Пигалица в клетчатом платьице, очевидно, чувствует себя старшей в нашем тандеме.

Впрочем, я всё же взяла реванш. В конце занятия обнаружилось, что Брахи, имеющая очень приличный словарный запас, не в состоянии назвать ни одного тропического животного. Тигр был обозван кошкой, жираф и обезьяна вогнали ее в тяжёлую задумчивость.

«Брахи, ты же была в зоопарке…» – молчит. «Мы туда не ходим, – вмешивается мать. – Очень много людей, зверей не видно».

Ну да. Зоопарк, конечно, не в списке первой необходимости… Даже наш, иерусалимский, танахический… Опять на высоком лобике четырёхлетней взросленькой девочки проступают стигмы другой галактики.

«Брахи, ты устала, наверное?» Я сегодня четвертая, после бассейна, да со своим артикуляционным занудством. Опять удивлённый взгляд: «Нет!»

«Она не устала», – строго пресекает мать мою попытку зажать оставшиеся семь минут занятия. Это понятие, как и «фэшн», не в обиходе.

Уже уходя, скупо поблагодарив, мать притормаживает в дверях. «Так ты говоришь, она умная?» – сверлит меня из-под платка пронзительными голубыми глазками. «Очень,» – я искренна. «Эта будет много учиться», – сообщает мать. Будущее Брахи спланировано.

Хорошо бы, там нашлось место тигру с жирафом. И обезьяне.

Гуль-гуль

Надо было на час раньше выбираться… А сейчас уже народ с работы повалил, опять же суббота грядёт, в супере тусовка в разгаре. Участники разнолики, потому как открытый «досами» магазин повышенной кошерности и низких цен оценило все окрестное население. И теперь на просторах чинно «соблюдающего» супера в одном ряду рулят тележками и строго оформленные тётушки с тючками на голове, и хриплоголосые боевитые фрехи.

Час пик. Шумно. У молочных рядов в уши внезапно ввинчивается громкое, перекрывающее гомон: «Гуль-гуль-гуль..! Гули..!» Мужик, стоит ко мне спиной, куда-то в пупок себе, но довольно громко и очень выразительно исполняет этот текст.

…Ну, что – нам ли, всю жизнь в окружении особенных детей, удивляться? Странно, что нет сопровождающего… Одет мужик в стандартную «досовскую» униформу, чёрная кипа, молодой. Продолжает самозабвенно курлыкать свое «гули-гули», одновременно вполне адекватно шуруя на полках. Как бы невзначай обхожу сбоку и вижу, что курлычет он в телефон. А вид имеет ничем не примечательный. Кажется, ошибочка в моем диагнозе.

Исполняемая тема развивается: «Гули-гули..! Авигайль..! Скажи – папа, иди ко мне! …Гуль-гуль..! Ах, ты купаешься?! В ванной?! … – и, проверяя срок годности йогурта, на высшем градусе восторга: «Как тебе везёт!!! … Гуль-гуль!! Какой кайф!!» К йогуртам, после колебания, добавляется ещё упаковка сметаны. «А ножки ты уже помыла, Гуль-гуль?! … Правда?! Как здорово!! Папа очень рад!!!»

Не знаю, как Станиславский, а я про себя твердо сказала – верю!

Наши еврейские папы – они такие.

Воробушек

Хрупкое. Тонкое. Ломкое.

Все ответы правильные.

Ей три года, за спиной у нее страшный диагноз, операции, процедуры, пересадки, а сейчас – реабилитация. Такое хорошее, спокойное и надёжное слово – после всех грозных и немыслимых, звучавших над головой этого воробья.

Онкологические дети – всегда особая история, даже в наших стенах. А эта ещё и не местная, медицинская туристка – так это называется.

Ну да, туристы – это впечатления, новые страны и города, краски, запахи, звуки, глаза горят, как бы все успеть…

У воробушка глаза не горят. Ее впечатления хорошо бы забыть, утопить в черной воде, из которой она медленно, тихонько выплывает. Она вообще вся замедленная, словно закоченевшая, с личиком, легче складывающимся в плач, чем в улыбку. И отраженно – то же выражение на лице ее длинноногой красавицы-мамы. Мама подключена к воробушку миллиардом незримых волокон, ловит, впитывает, анализирует идущие от нее импульсы, лишь бы не пропустить чего-нибудь, отбить вовремя возможную атаку страшного… Я, идиотка, на одном из занятий брякнула, что, кажется, лобик горячий. То, что промелькнуло у мамы в глазах, было открытым выходом в бездну. Через полторы минуты она уже стояла в дверях с градусником, который непонятно где и как раздобыла, учитывая, что ни ивритом, ни английским не владеет. Нормальной оказалась температура. А я готова была язык себе отгрызть…

Воробушек не тянет на свои три года – ни по одному из параметров. Мама успокаивает меня: «Это нормально, нам сказали, что после облучения ещё в течение года будет регрессия…»

ОНА успокаивает МЕНЯ.

Я плохо понимаю, в какую сторону двигаться. Все упражнения, игры на тему и прочая полезная лабуда легко отодвигаются в сторону слабым покачиванием головенки, уже не лысой, а покрытой нежным русым пушком. Не хочет. Неинтересно? Нет сил?

А сегодня я достала из шкафа деревянный тортик, с деревянными же свечками, и воробушек вдруг просиял невероятной улыбкой. И все полчаса занятия мы увлеченно пилили пластиковым ножичком сидящие на скотче куски торта, вставляли и вынимали свечки, а когда я ставила голубую свечку в жёлтый цветочек, Машка радостно хохотала над моей тупостью, качала пушистой головой и громко тянула: «Неее!» На финальное «т» в слове сил все же не хватало.

Хорошее было занятие.

Вполне себе успешное.

Осталось придумать, как записать цели и задачи в недельном отчёте.

Георгий Зингер

Из повести «Инопланетянин»

…С цеховиками однажды вышла история, не зря напугавшая Хрущева с Семичастным: она показала многим, что грозную массивную плотину советской плановой экономики можно проткнуть тонким прутиком и струйка, разрастаясь, способна разнести все. Описывать, как они все это организовали, не берусь: и скучно, и подробностей не помню. Придумка была довольно примитивной, ее авторы, так себе людишки, ни славы, ни казни не заслуживали. Но был там один… Для меня эта фигура – не более чем мимолетное мальчишеское впечатление, может быть, плод фантазии. А все же хочется назвать его имя, воспеть этого диковинного типа – да-да, воспеть, как встарь безответственные менестрели наравне славили бесшабашных удальцов, пророков, распутников, магов и королей. Проходят десятилетия, а это искушение, острое и неоправданно праздничное, все бродит у меня в мозгу – так уж чего там, поддамся! Звали его Исай Флорент. Крупный госплановский чин, приложивший руку ко всей этой истории.

То был сухой маленький человечек в строгих черных очках и черном костюме, неизменно застегнутом как минимум на одну пуговицу. Почему он видится мне в каком-то развевающемся балахоне? Ясно же, что костюм ни при каких обстоятельствах развеваться не может… Объяснить не возьмусь. Просто это так. Несусветная огненно-белая шевелюра «под Эйнштейна» парила над его головой, слегка фосфоресцируя. У нас в квартире этот человек был раза три или четыре, и, как мне казалось, с его появлением стол и шкафы еще как-то сохраняли подобающую неподвижность, а стулья сразу начинали пританцовывать: им становилось беспокойно, странный вихрь носился по комнате.

Отпихнув взбудораженные стулья, мой отец, известный в Москве портной, приступал к примерке, но и это прозаическое занятие оборачивалось каким-то хитроумным действом: седой моложавый заказчик лет пятидесяти, наподобие иных гофмановских персонажей, как-то все подскакивал, зависал в воздухе, немного даже парил, исподволь подбираясь к нашей псевдовенецианской люстре. Его глаза разгорались, он грохотал, хохотал, не вмещаясь ни в какие рамки – фантасмагория, а не человек!

Что он тогда говорил? Клеймил Госплан: мол, тамошняя чиновная публика, чуть что, разучивается считать дальше шести, а уж провернуть такую сложную математическую операцию, как перемножение пятнадцати на одиннадцать, никак не возможно без вызова четырех референтов, трех пресс-атташе с перепроверками, отчетами, представлением базовых данных – и квартальной премией независимо от успеха либо неудачи. Главное, любая разработанная такими умами комбинация, сколь бы идиотской ни была, грозит обернуться законом, на веки вечные нерушимым! Седые колдунские лохмы Исая Флорента взметались уже под самым потолком, с высоты которого он уничтожал смехом и презрением крошечный Госплан, истощивший его терпение своим интеллектуальным убожеством..