К берегам Тигра

Прапорщик вскочил.

Грек быстро скользнул к двери, но Химич одним прыжком опередил его и заслонил телом проход. Игроки, волнуясь, вскочили.

– Накладка, смотрите, господа, шулерская накладка, – возмущается земгусар, разглядывая карты, которыми шулер пытался накрыть колоду.

– На пять рук сработал, негодяй! – негодует доктор. – Бить их надо, подлецов!

Оба шулера растерянно прижимаются к окну, испуганно оглядывая комнату и ища щель, в которую можно бы нырнуть. Грек, размахивая руками, суетится около нас, перебегая от одного к другому и жалобно уверяя:

– Нон, нон… Это не зулик, это ошибки. Я очень хорошо знай этот человек.

Лицо Химича медленно наливается кровью:

– Молчи, гадина!..

Грубо, по-казацки выругавшись, он с размаху ударяет по шее грека.

Зуев, который мирно спал сном праведника, вскочил, разбуженный шумом, и, еще не понимая, в чем дело, неистово завопил:

– Бей их, кроши супостатов!

Выхватив наган, он не останавливаясь выпалил все семь зарядов в низенький, нависший над нами потолок. Сверху посыпалась отбитая штукатурка, и с мягким треском разлетелась вдребезги висячая лампа, в которую угодила одна из пуль неистового прапорщика.

– Господа, да довольно же! – испуганно закричал доктор.

– Зуев, довольно! Прекратить! Ну-с, фендрик, вам говорят прекратить! – рявкнул я, хватая за плечо осатаневшего прапора.

– Слушаю, господин сотник! – хрипло сказал он.

– Прапорщик, обыскать шулеров и отобрать деньги.

– Слушаю-с! – радостно ответил Зуев.

– Позвольте, господа, это же произвол, это же ни на что не похоже, – попытался было запротестовать один из земгусаров. – Господин поручик, – обратился он ко мне, – по долгу и совести мы не можем допустить этого.

– Вон! – в бешенстве закричал я.

Химич ринулся к земгусару, еще секунда – и оба, и доктор, и земгусар, пулей вылетели и не останавливаясь промчались через зал.

– Всё, – сказал Зуев, сгребая отобранные бумажки.

– Ладно. А теперь домой, – скомандовал я.

Проходя мимо стойки, Химич остановился, секунду размышлял, затем, снова выдернув шашку, изо всех сил ударил ею по целой серии всевозможнейших уставленных в ряд бутылок. Звеня и дребезжа, разлетелись осколки. Разбитая посуда запрыгала по полу. Густой ароматной рекой потекло разноцветное вино, заливая стойку и скатерти, ручейками стекая на грязный пол.

Когда мы сходили вниз, где-то во дворе прошмыгнули две испуганные тени. Вестовые подали коней.

– А что, вашбродь, задали перцу жуликам? – полюбопытствовал Тарасюк.

Получив утвердительный ответ, он сказал:

– Так им и надо, гадам, ще мало…

Мы тронули коней, к нам не спеша подошел патруль. Молоденький прапорщик, взяв под козырек, спросил:

– Простите, господин поручик, вы, случайно, не знаете, что это за крики были в этом ресторане? Мы патруль военной полиции и совершаем ночной обход.

– Это… А это мы проучили немного двух шулеров, – равнодушно ответил я.

Прапорщик засмеялся:

– И хорошо?

– Да, как следует, – подтвердил Зуев.

– Мало не будет, – добавил Химич.

– Ну, пока всего, – трогая коня, сказал я.

– Спокойной ночи, – прикладывая к козырьку руку, попрощался прапорщик.

Мы погнали коней. Было совсем светло, но все еще спало, и только одинокие, бездомные псы уныло бродили по кривым улицам Хамадана.

– Получите ваши семь тысяч рублей, – сказал я, протягивая Химичу пачку пятисоток, с которых косился на нас хмурый Петр.

Я продолжаю считать. Сбоку сидит Гамалий, из-за его спины выглядывает веселая физиономия Зуева. Сейчас прапорщик опять похож на красную девицу, и при моих воспоминаниях он краснеет и смущенно бормочет:

– Ну уж вы, Борис Петрович, на меня поклеп возводите.

Хорош поклеп! Не хотел бы я попасть к этому юнцу в минуты его садического исступления. В его больших серых глазах всегда горит какой-то тревожный, больной блеск. Недаром отец Зуева, неожиданно для семьи, сошел с ума, а старший брат так же неожиданно повесился.

Химич старается не глядеть в глаза Гамалию. Есаул молчит и не пытается расспрашивать меня о деталях происшествия, но я, хорошо знающий его, чувствую, что он глубоко негодует на нас.

– А вот и украденные у меня семьсот рублей, – говорю я, – придвигая к себе небольшую пачку денег. На столе остается еще довольно значительная сумма.

– А что вы намерены делать вот с этими деньгами, украденными моими славными офицерами! – улыбаясь, говорит Гамалий, но глаза его вовсе не смеются, в них я читаю холодный гнев.

– Да думаю передать в Красный Крест, – говорю я также спокойно, хотя меня охватывает смущение.

– Вот именно, самое подходящее для них место. Отнять у вора, у шулера и передать в Красный Крест…

– А куда же? – растерянно спрашиваю я.

– Вот куда! – сухо отрезает есаул.

Его рука сгребает ассигнации и одним судорожным движением кидает их в огонь, который теплится в мангале[12 - Жаровня, употребляемая обычно для согревания помещения.], тут же, у наших ног. Бумажки трещат, свертываются, по ним пробегают огненные язычки, и они слабо, как бы неохотно вспыхивают неровным синеватым огнем.

Химич, выпучив глаза, не сводит взора с пылающих бумажек. Зуев рад. Его глаза горят ярче, чем эти деньги.