К точке отсчёта

«Анна, Анна, не может быть», – он только что вышел, привычно провернув ключ два раза. Он слышал шум воды, тихую музыку из душевого динамика.

Ани, сиренево-белое облако, розовый мизинчик, прижатый к черной дымящейся чашке. Ани, такая утонченная в своей фальшивости, такая холодная. В тот миг ему показалось, что из груди вырвался вздох облегчения, и он тут же начал распекать себя за жестокосердие. А трубка опять ожила и заговорила голосом отца: «Ехать надо, сынок. Кроме нас у Анечки нет никого». Ехать? Куда ехать, почему ехать?

«Ты отпроситься сможешь? Жаль, что не мне не по силам, не доеду в Колышлевск. Сынок?» – голос отца зазвучал еще тревожнее.

«Я сейчас приеду, папа», – Колышлевск, Аня, Анна Петровна, сестра отца, а он… Он уже рисовал картины собственный свободы, идиот.

Шеф долго не брал трубку, потом бурчал что-то невнятное. Из всего монолога понял – смысл неожиданно стал выбираться из оков, увольнение по приезде ему обещали в самых красочных выражениях.

Старенькая многоэтажка, где жил отец, почему-то удивила обшарпанными стенами. Не замечал, как? Сбитые ступени, затхлость тёмного подъезда, голая лампочка на сером от пыли проводе перед самой дверью, шуршащие шаги.

– Сынок, – в выцветших глазах вина и тревога, – у тебя не будет проблем?

– Нет, папа, я договорился. Что случилось?

– Понимаешь, мне вчера позвонила Клавдия, Клавдия Олеговна, соседка Анечки.

– А почему ты мне сразу не перезвонил?

– Подумал, что не стоит беспокоить до утра, – отец смутился, – пойдем в комнату, что мы в коридоре-то.

В тусклом комнатном свете следы отцовской немощи проступили с жестокой очевидностью.

– Не прибрано тут, – отец лихорадочно выхватывал что-то из груды разбросанных по всей квартире несвежих тряпок. Впрочем, он тут же бросал их в другое место.

– Не суетись, давай присядем, ты мне все расскажешь, – Антон с силой усадил старика на разобранную постель.

Не замечал, не видел запустение такой, некогда уютной, родительской квартирки, эти грязные тряпки, скованность движений отца? Когда он был здесь в последний раз? Чуть больше недели назад, завозил продукты, даже чай пить не стал, Ани ждала его в фитнес-клубе.

– Рассказывать, сынок, особо нечего. Я и сам ничего не понимаю. Позвонила Клава, они долгое время приятельствовали с Анечкой, раньше в школе вместе преподавали, да и соседками были, сколько я помню. Клавочка помладше Анечки, замужем, у нее детки и внук, взрослый уже, школьник. Это нашей Анечке не повезло, не вышла замуж, деток не нарожала. Одни мы у нее, Тоша.

«Тоша, Анечка, Клавочка», – как изменился отец после смерти мамы. Ходит, будто прощупывая почву, говорит, словно дует на горячее. Теперь вот эти суффиксы и застывшая в глазах вина.

– Полицию вызывали?

– Вызывали, сынок. Клавушка заподозрила недоброе, Анюта дверь ей не открыла. Это было… да, в понедельник. Весь день звонила в дверь и на телефон. Во вторник с утра самого пришла – опять тишина. К обеду не выдержала, вызвала полицию. Квартиру вскрыли, а там никого.

– Так может рано волноваться? Ушла к приятелям, попала в больницу, да мало ли.

– Так-то оно так, да вот что странно, сынок, дверь изнутри на цепочку закрыта.

– Как так? А этаж? Ах да, третий, – вспомнил мужчина.

– Думаешь в окно? Тоша, ей почти восемьдесят. Есть еще одна странность – она аккуратная женщина, и не могла уйти, не убрав за собой, бросив грязную посуду.

– А если внезапно стало плохо?

– Я думал об этом. Но плохо настолько, что пришлось бы вызвать «Скорую помощь», а никто из соседей не видел машины. Клавочка говорит, что перед тем, как…исчезнуть, Аня завтракала. На столе осталась тарелка с присохшей кашей, надкусанный кусок хлеба, недопитый чай.

– Странно.

– Более чем. Ты поезжай, сынок. Опять-таки, за квартирой присмотреть надо, вернется Анечка, а там чужие люди. Только вот твоя Аня, как она, не против?

– И спрашивать не буду.

– Плохо всё, да?

– Не переживай, отец, разберусь. Ты, того, может надо что, я в магазин съезжу, пока здесь, – Антону захотелось прижать отца, вдохнуть знакомый запах волос, сказать что-то важное.

– Не надо, сынок, у меня все есть. Ты поезжай, звони, как что-то прояснится.

Голос Ани соблазнял каждым слогом, вплетая бархатистое дыхание, по последней моде пропевая ударный гласный оргастическими нотками.

«Ку-да? Ког-да вер-нЁшь-ся?» И все – ни тени беспокойства, даже приличествующее «что случилось» не прозвучало.

Смысл, отверзающий засовы.

Пара часов по заснеженной трассе в уездный городок, на родину отца. Теплое нутро автомобиля, серые поля перечеркнутые проталинами конца зимы и снег упрямыми льдинками бьющийся в стекло. Никакой музыки, только тихое урчание мотора, как разговор с другом, как попытка признаться в очевидном. Навязчивое крошево, ритмичное движение «дворников», рыжие фонтаны от объезжающих машин.

Женская фигура возникла неожиданно, метрах в десяти – тёмный силуэт, проступающий сквозь белоснежную рябь. Она просто стояла, стояла и смотрела на приближающийся автомобиль. Десять метров, слишком мало, чтобы не доехать. Сердце рухнуло к педали тормоза. Он закрыл глаза в ожидании глуховатого стука. Ничего, машина просто остановилась. Как, где эта безумная старуха? Кислицин выскочил, пробежал назад – никого. Но он же видел сгорбленную спину, слегка склонённую голову, замотанную в чёрный платок со спутанной бахромой, видел…

Остаток пути ехал предельно осторожно, казалось, тень злосчастной старухи летела над Renault Logan мимо полей, щетинившихся бурьяном, мимо жидких пролесков – столбов, подпирающих огрузлое, набухшее последним снегом, небо. У самого Колышлевска трасса вползла в самый настоящий лес, чёрный коридор, исчезающий в неизвестности. Стало заметно темнее, только белые стрелы придорожных сугробов. Какая-то птица метнулась, задев крылом крышу автомобиля.

«Скоро должно быть кладбище», – Антон вспомнил, как возил отца на могилу деда и бабушки пару лет назад. Тогда они решили, что вернутся в Колышлевск, поправят надгробный памятник, заедут к родственникам и друзьям отца. А потом не стало мамы.

Лес отступил, испугавшись небольшого овражка, за которым раскинулось городское кладбище. Ограды, кресты, выкрашенные почему-то только зелёным, блеклые после зимы, искусственные цветы, кладбище походило на газон, разбитый безумным ландшафтным дизайнером.

Renault Logan въехал в Колышлевск. Двухэтажная окраина сменилась ветхими постройками, затейливо украшенными то цветной деревянной резьбой, то нелепыми садовыми фигурами за решётками прогнившего штакетника. Несколько пятиэтажек, гордость городка, очерчивали центр. Анна Петровна жила в одной из них, где-то совсем рядом с парком. Антон помнил маленькую пыльную квартирку, уставленную книжными шкафами.

Он узнал дом, узнал двор с той же длинной лавкой вдоль всей стены. Вспомнил, как отец шутя упрекал эту лавку в том, что сестра так и не нашла своего женского счастья.

Клавдия Олеговна оказалась низкорослой, круглой и удивительно подвижной. Усадив Антона за обеденный стол, который сразу стал маленьким от обилия выставленных вазочек-мисочек-тарелочек, она что-то двигала, переставляла, протирала очки.

– Ешь, ешь, Антон. Я тебя очень хорошо помню, мальчишкой приезжал с папой. Как он?

– Потихоньку. Мама умерла два года назад, – некрепкий чай обжигал.

– Нюта говорила, беда…

– Клавдия Олеговна, расскажите, как обнаружилось исчезновение Анны Петровны.

– Странно это, Антон. Аня, она знаешь, правильная, слишком правильная даже. И с головой у нее все нормально, она никогда бы не ушла, не предупредив. Да еще цепочка эта… В воскресенье мы засиделись допоздна, здесь вот сидели, смотрели записи старых фильмов, меня внук снабжает, – женщина кивнула на проигрыватель для дисков.

– Она хорошо себя чувствовала?

– Не жаловалась. Она вообще редко жаловалась, но таблетки пила, в поликлинику ходила. Ушла от меня около полуночи. Я проводила, посмотрела, что в квартиру свою вошла. Договорились, что в понедельник сходим с ней в ЖЭК, управляющую компанию по-новому, нам странные платежки разослали, новая графа появилась, хотели уточнить. В понедельник, в десять утра позвонила ей в дверь, но она не открыла. Тогда я подумала – мало ли, мусор пошла выбросить или в магазин. Через час снова пришла, так и ходила весь день.

– А телефон был у тёти Ани?