Инго и Инграбан

– Если б я отдала ему мою жизнь, я бы возненавидела себя, – не шелохнувшись, ответила Ирмгарда.

– Это дело твоего отца, но если бы он и не хотел этого, то все равно – Теодульф из твоего рода, а мне брат по оружию. Неужели ты так мало почитаешь наши обычаи?

– Знаю я, батюшка, как подобает поступать твоей дочери. Пораженный столь заслуженным ударом, он прежде натравил собак на нашего гостя. Если я дщерь дома этого, то он мне – и чужой, и враг.

– Как безумная, говоришь ты. Мне хорошо известен лукавый умысел, смущающий твою душу, и слишком долго терпел я непереносимое.

И он угрожающе поднял руку.

– Убей меня, батюшка, властен ты в этом, но никогда не подойду я к постели нелюбимого человека!

– Если таково твое решение, то покоришься ты неволе! – вне себя от гнева закричал князь. – Я отведу источник, несущий такое горе в мой дом: отныне живи отдельно, узницей, пока не смирится непокорный дух твой.

Он оставил покой и через двор направился к очагу, собрались союзники и туда же двое начальников привели Инго.

Лицо князя побагровело от гнева и дрожал его голос, когда он начал в собрании свою речь:

– Смертельно Ранил ты Инго, сын Ингберта, моего отца Теодульфа, благородного мужа, родственника моей супруги, витязя, которому я назначил в жены мою дочь; повредил ты его тело в тайном бою которого не должно было узреть солнце; оскорбил ты мою честь, нарушил права гостеприимства, попрал присягу. Поэтому отказываю тебе впредь в мире моего дома и двора, разрешаю узы, некогда связывавшие отцов наших, гашу пламя очага, еще согревающее тебя, и проливаю воду, над которой некогда мы поклялись друг другу миром гостеприимства!

Он качнул котлом очага, пролил воду на пламя, и шипя, белый пар расстелился по дому.

Но Инго ответил:

– Смертельно оскорбленный в чести моей, я совершил дело необходимости, которое должен совершить каждый, не желающий бесчестно жить среди людей. Когда недобрый человек лежал под моим мечом, я вспомнил о твоем гостеприимном очаге и отвел острие меча. За добро, которым я пользовался под кровом твоим, теперь благодарю, но сумею защититься от зла, которое ты и твои друзья стали бы замышлять против меня; как погасил ты пламя, гостеприимно светившее мне, точно так же бросаю я на холодные уголья твоего очага знак, данный твоим отцом моему, снимаю с себя обязанности гостя, связывающие меня. Чужим пришел я, чужим и уйду; богам, высоким свидетелям клятв, приношу жалобу на несправедливость, причиненную тобой мне и моему роду, и испрашиваю их благословения для каждого, кто во дворе этом и в стране желает мне добра.

Он повернулся, чтобы уйти, но поднявшийся Изанбарт сказал:

– Хотя ты поссорился с нашим начальником из-за дела необходимости, но не в ссоре ты с народом, обещавшим тебе мир нашими устами. Если угодно тебе подождать решения общин о вражде твоей с князем Ансвальдом, то ты и твоя прислуга будете желанными гостями во дворе и у очага старца, стоявшего некогда в битвах бок о бок о твоим отцом.

Инго подошел к старику и низко поклонился ему.

– Благослови меня, отец мой, прежде чем уйду, потому что непохвально было бы с моей стороны оставаться в стране и возбуждать вражду в селах. Но доколе жив, не забуду я ласки твоей.

Старик молча положил руки на его голову, после чего Инго пошел к дверям. Со злобой и беспокойством заметил князь, что кое-кто из его земляков встал, чтобы проводить уезжавшего. Изанбарт подал ему руку и повел Инго через вооруженную толпу ратников грозно теснившихся у двери; напротив них на конях сидели вандалы, готовые к отъезду, а если нужда заставит, то и к бою. Но достоинство начальников усмирило злобу подчиненных; Инго вскочил на коня, подведенного ему Бертаром, бросил во двор долгий взгляд и помчался в ворота, за ним последовали его воины. Им вдогонку понеслись угрозы дворовых, но гневный голос Изанбарта заставил всех умолкнуть. Безмолвный, погруженный в тяжкие думы сидел князь у своего холодного очага.

За путниками по замерзшей земле застучали конские копыта. К Инго подскакал Беро и проговорил:

– Я привел тебе товарищей твоих, а теперь хотелось бы мне доказать тебе мою добрую волю. Село, в котором я живу, лежит на твоем пути, – пожалуйста, витязь, побывай у меня и отведай пищи земледельца.

– Советую тебе, – сказал Бертар, – принять приглашение вольного хлебопашца, я считаю его человеком доброжелательным, и разумны советы его.

– Не один ты из твоего племени желал мне добра, Беро, пока мы жили здесь, – с грустной улыбкой ответил Инго.

Витязи порешили последовать приглашению, и довольный Беро свернул на проселочную тропу. Их с громким криком нагнал Ротари.

– Первое посещение ваше – моего дома, – сказал круглый человек, протягивая к ним с коня руки. – Заботы оставь позади себя, витязь, и не гневайся на нас, если не в ладах расстался ты с князем.

Поехав рядом с Инго, он продолжал более искренне:

– Не один станет дивиться в стране, что твой меч отказал в последней чести драчуну; у этого человека есть враги в народе, потому что неправдив он и его род – я и сам из числа его недругов.

Таким образом, ласково разговаривая, ехал он среди воинов, порой вертел своим копьем и рассказывал о забавных проделках, так что хохотали слушавшие его чужеземцы.

Едва на другое утро первый отблеск зари проник в темный покой, как Ирмгарда тихонько, чтобы не разбудить спавшей служанки, поднялась со своего ложа, сказав себе: «Видела я во сне, будто ждущий меня стоит у ручья. Обледенели берега бегущей воды, унеслась сосна, приставшая к нашему берегу; среди камней и льдин плывет она вниз по течению, и никогда уже я не увижу ее. Не знаю, кого и любить теперь когда не стало его среди нас!»

Она накинула поверх одежды темное покрывало тихо отворила дверь и вышла на опустевший двор.

– Кто отодвинет мне засов у ворот? – сказала она, но прикоснувшись к ним, заметила, что деревянные клинья поперечной перекладины были выбиты.

Выйдя за ворота, она поспешила в горы, на то место, где некогда встретила своего возлюбленного. Она остановилась в страхе, потому что в сумеречном свете увидела вдруг у ручья высокую фигуру. А Инго уже спешил к ней навстречу:

– Я надеялся встретить тебя. Побуждаемый предчувствием, я мчался сюда ночной порой на резвом коне.

– К недругам едет король, – ответила Ирмгарда, – потому что мой род изменил клятвам. Горька мысль эта, ненавистна мне жизнь: и на меня станешь ты гневаться, вспоминая в несчастье о доме отцов моих.

– Где бы я ни был, но о тебе я буду помнить всегда! – воскликнул Инго. – От тебя одной жду я счастья в жизни. Ты для меня дороже всего, тверда ты духом, поэтому вручаю тебе нити, на которых, по словам жрицы, держится судьба моя.

И он протянул Ирмгарде маленькую сумку из кожи выдры, с крепким ремнем. Ирмгарда робко взглянула на дар.

– В ней сокрыты чары дракона, – продолжал Инго, – тайны римских побед, как полагают наши воины, и моя судьба. В королевском замке римлянин расточает золото, и очень может быть, что ратники короля готовят мне гибель. Если они убьют меня с моими воинами, то пусть не достанется римлянину то, что, как говорят, приносит ему победы. Сохрани поэтому пурпур, доколе я не потребую его, но если врагам удастся их дело, тогда отнеси таинственное знамение на могильный холм, который воздвигнут над моим прахом, и глубоко зарой его там, чтоб не попал он в чужие руки.

Взяв сумку, Ирмгарда обронила на нее свои слезы.

– Чужим был ты у очага отцов моих, но ты пребудешь навсегда моим гостем, Инго, и люб ты сердцу моему. Я сохраню данное тобой и буду молить богов, властителей судеб, чтобы залог этот и меня сделал участницей твоей судьбины. Родись я мальчиком, как того желали родители, последовала бы я за тобой по стезе твоей. Но одинокой, с сомкнутыми устами останусь я в нерадостном доме, о тебе думая, – о тебе, которого видят только ястребы, свирепые птицы, когда реют они между небом и грешной землей. Не зная отдыха, скитаешься ты, благородный человек, среди чужих стен, под ветром веющим и падающим инеем.

– Не кручинься, милая, – взмолился Инго. – Не боюсь я, что недругам удастся погубить меня. Пусть вихрится снег, но радостно сердце мое, что могу тебе довериться, о ком моя забота. И ночью, и днем одна только у меня мысль: как бы сделать тебя своей.

– Отец гневается, мать ненавидит, а дочь любит – есть ли на свете большая мука? – скорбела Ирмгарда.

Инго нежно обнял ее:

– Затаи свою любовь, как дерево таит свою силу в земле по миновании лета. Теперь вокруг нас бушует лютая сила зимы, белым саваном укрыта земля, но и ты, милая, молча неси ледяное бремя. А когда набухнут почки и молодая зелень покажется из земли, взгляни тогда на вешнее солнце: не услышишь ли пение диких лебедей, реющих в небе?

– Затаю и вынесу! – торжественно сказала Ирмгарда. – Но и ты запомни: когда вокруг твоей головы будет бушевать буря, знай, что скорблю я и взываю тебе, когда же красное солнце улыбнется тебе с небес – плачу по тебе!

Она оторвала от своего платья ленту и обвила ею его руку.

– Вот так связала я тебя с собой, и знай, Инго, что ты мой, а я твоя.

И обхватив руками его шею, она крепко прижала его к себе. В стороне послышался резкий крик хищной птицы.

– Сторож напоминает, что нам пора расставаться, – огорченно сказал Инго. – Благослови меня, Ирмгарда, чтобы счастлив был путь мой.

Он склонил голову, а Ирмгарда, держа над ним руки, шевелила пальцами и шептала молитву. В нечеловеческой скорби Инго еще раз обнял ее и умчался в сосновый лес. И снова Ирмгарда стояла одинокая среди скал и деревьев, а вокруг нее кружился снег.

Поздним утром вандалы выехали со двора Ротари и с ними окрепший духом Инго; но он молчал, потому что мысли его стремились назад, к девушке в княжеском дворе. В полдень прибыли они в деревню, известную под названием «Свободная топь», где находился двор Беро. Весело освещало солнце белый покров земли, вершины ив сверкали инеем. Мост, перекинутый через деревенский ров, был украшен зелеными сосновыми ветками, у избы сторожа стояли землепашцы в нарядной одежде, а перед ними Беро и шесть его сыновей, крепкие парни со статными фигурами и громадными ручищами. Беро приветственно воскликнул:

– Так как мы живем последними на твоем пути, то хотим обогреть вас под нашими камышовыми кровлями, прежде чем вступите вы на чужбину.