Поверь в свою Звезду!

К двенадцати часам дня мы с сынишкой уже были у двери, разделявшей нас с бабушкой до вечера, на долгие шесть часов. Тетя Зоя была на работе, ее сын Артур тоже. Я позвонила и постучала в дверь. Бабушка, которая к тому времени была практически не ходячая и полуослепшая, все же добралась до двери, но открыть ее так и не смогла. И начался долгий, долгожданный, чувственный разговор, по обе стороны двери.

Она помнила все! Очень радовалась и плакала, пела долго все свои любимые татарские песни, и даже было слышно и понятно, что бабуля умудрялась на радостях плясать, и это все притом в сто с лишним лет!

У тетушки мы пробыли чуть меньше месяца, тогда я поняла, что никто мне не сможет помочь, надо самой пробиваться по жизни. На Украине мне не светили, ни работа, ни жизнь, да и вообще ни какого будущего.

И как теперь я понимаю, думала я тогда правильно. Ох, как сложно теперь, в нынешних условиях выживать Зое, там, уже далеко не в советской Украине.

За проведенное в Харькове время, мы с бабушкой много общались, вспоминая все хорошее; о том, как ходили вместе в кино на арабские и индийские фильмы, как часто я писала под ее диктовку письма родственникам, так как она, в свое время, была обучена только арабской грамоте, как ходили к ее подругам татаркам, и о ее твердых позициях – всегда стоять на моей стороне. Даже первые навыки на кухне я тоже познала от нее, когда бабушка попросила меня, тогда еще наверно первоклашку, почистить две картофелины, что оказалось для меня очень мучительным и неприятным делом. Даже не зная, как правильно держать нож, но с горем пополам, я все – же почистила один клубень, а от запаха крахмала, не понравившегося мне, очень разболелась голова. После, не раз предстояло наблюдать, как бабуля готовит альбу – смесь обжаренной муки с сахаром и маслом, на мой вкус, очень славной. Также вместе с ней готовили неудачные петушки, и я пару штук несла в школу, чтобы похвастать перед ребятами, хотя у других деток всегда были деньги на буфет. Мне же тайком, иногда приходилось приносить с собой в стареньком затертом портфеле, с пуговицей вместо застежки, обычный кусок хлеба, который, с неким стыдом съедался втихушку. Хотя, однажды, одна из сестер – тройняшек нашего класса, будучи из семьи обеспеченной, заметив мое «занятие» стала смеяться надо мной и унижать, будто я чуть ли не нищенка и ем хлеб вместо булочек. С тех пор появилась настойчивость просить у мамы 10-20 копеек, так как мое осознание принуждало меня к тому. Иногда удавалось скопить копеек 30 и спрятать в портфеле, с надеждой, что дома они не пропадут. Сколько же было слез и обид, когда однажды мои сбережения спер старший брат, как в порядке вещей, даже не оправдываясь, как будто я ноль, меня просто нет! Родители тогда его не ругали. Мама спокойно возместила мне мою пропажу…

…Из Харькова мы с сынишкой уезжали глубокой осенью, на поезде, с большой тоской на душе. Было очень тяжело расставаться с бабушкой, а помочь ей я не могла.

Брат Артур, вообще был человеком беспечным и эгоистичным, я где-то в глубине души подумывала, что хоть он поможет перевезти бабушку в Казахстан, но не тут-то было.

Отец мой к тому времени сам уже был стар и бессилен, единственно, что он мог, так это с каждой своей пенсии в 120 рублей, высылал матери по десятке.

Родители от души радовались нашему возвращению с Украины, зная мою авантюристическую натуру, они боялись навсегда потерять из виду своего внука-любимца. Отец даже всплакнул подвыпивши от радости, что хоть один из правнуков навестил его мать.

По приезду домой, я рассказывала о безысходности бабушки, что она плоховато видит, как однажды пошла из своей комнаты в туалет, а на обратном пути заблудилась, загнав себя в угол, в промежуток между стеной и стоявшим там телевизором. Там, так и простояла до вечера, до прихода Зои, плача, крича, и взывая о помощи.

Мой отец слушал и рыдал, мама сочувствовала, но они и сами были уже в возрасте, и помочь были не в состоянии. Отец причитал: «были бы у меня силы, забрал бы мать сюда, привез бы доживать здесь», да вот беда, сил-то уже не было. А его сыновьям – подонкам, судьба бабушки была просто безразлична.

…Еще подростком Нуртай, окончив кое-как восьмилетку, пошел в местное ПТУ, но по окончании его работать не очень-то хотел, вел себя скверно, мог запросто хамски нагрубить матери, просто так, как найдет на него.

Однажды мама накрутила фарш на пельмени, а Нуртаю, как старшему из детей, отдельно поджарила несколько котлет, от запаха которых бежали слюнки, но мы не просили, знали, это не для нас. А каково было удивление, когда «любимчик» придя домой не в настроении, просто взяв тарелку, выкинул в помойное ведро все котлеты. Для нас это был удар, для него обычная норма.

Думаю именно тогда мама и начала понимать, что из ее сыновей получились сущие негодяи, как-то неожиданно начали исчезать предрассудки, вдруг вспомнили и обо мне. Но, это все потом. После она скажет вслух мысль обиженной женщины-матери: «Все! Все уже взрослые, тем более что никто и никогда из детей не пытается помочь хоть как-то ни мне, ни отцу! Буду помогать только Гале, она последняя». Я в тот момент даже как-то ожила, воспрянула: «ну вот, слава тебе Господи, вспомнили и про меня…».

Ну, а старший братец все также по-прежнему продолжал дурить. Как-то вскользь я сделала ему необдуманно мимолетное замечание, и в ответ, не успев увернуться от кинутого им в меня сухаря, схлопотала больнючий удар прямо под глаз. Первая обида, неприятная боль и неделя посещения школы с небольшим синяком, на который из домашних никто не обратил и внимания.

Но зло во мне уже кипит, формируется характер, проявляется и пробивается на свет мое собственное «Я»!

*

Я уже подросток, почти вошли в привычку частые домашние скандалы и пьянки отца. Изрядно поднадоела ежедневная уборка по дому, которая практически большей частью лежала на моих плечах, не хватало времени на уроки. К вечеру в доме порядок и чистая посуда, на утро, как всегда бардак. Перед появившимися школьными подругами было стыдно упасть лицом в грязь.

С отцом мы мало общались, он был малоразговорчив, лишь по пьяни настолько успевал за ночь всем надоесть, что хотелось бежать, куда подальше от этого дома.

И вот обыденный вечер, очередная пьянка, шум, скандал. Отец вновь, как и ранее в моем детстве поднимает руку на мать. Это слышат все, но ни каких действий, обычный эгоизм и пессимизм. Мои нервы на пределе. Поднимаясь, следую на кухню, она же одновременно прихожая и спальня родителей. Вступаюсь за мать. Это первая стычка отца и дочери – малолетки. Во мне бушевали сильные эмоции, что называется «проснулась». Это был удар по всей жизни. Я укоряла, ругая отца за все, за мать, за бесцельно прожитые годы. Фронтовику, пьяному мужлану и просто, на тот момент неразумному человеку, явно не понравились мои действия. Разъяренный и злой он поднялся, кинувшись на меня со словами: «Ах ты, проститутка!». Мама стоит онемевшая в стороне с округленными глазами. В ярости я бросаюсь на него, надрывая горло, выкрикиваю: «Чтоб ты сдох, да я на твоей могиле шейк плясать буду!».

Жаль, конечно, и стыдно, что я так сказала, но это было именно так.

В тот момент не могу сказать, что не осознавала своих действий. Вместо меня словно был другой человек, больше не было Гали – тихушницы, забитой и несчастной дурнушки.

Это был далеко не спектакль, то была драма всей нашей жизни. Мы сцепились с отцом почти в смертельной схватке, он на меня с кулачищами, а я разъяренная со стулом и большими фабричными ножницами в руках. Разнимали нас мама с Шолпан, казалось, все произошло как-то молниеносно и одновременно тянулось очень долго. Меня било в истерике, ножницы как бы срослись с пальцами. Я допоздна кричала, проклиная отца, издевательски провоцировала его и унижала. Нервный срыв, но только с моей стороны. Отец для меня умер на тот момент, я просто его вычеркнула из своей жизни.

За исключением меня в доме воцарилась гробовая тишина. Отец как-то вмиг отрезвел, и на замечание мамы: «что же ты наделал?», вдруг все понял и осознал, он терпел и слушал мою несуразную брань, слушал за долгие годы все, что никто ему не мог ни когда сказать. Так слышать он мог только свою мать, которую, толи по обычаю, либо по традиции или по глубине души, почитал и уважал, терпя от нее любые упреки, но только лишь от нее.

Наутро я спокойная, но с опухшими глазами собиралась в школу. Было тихо, молчала сестра, молчала и мать. Отец, словно пролистав иными глазами свою жизнь, вдруг что-то осознал, понял, что жизнь-то преломилась, теперь будет что-то по-другому.

Я продолжала жить, училась давать отпор обидчикам, огрызаться. С отцом, при всех его попытках, не разговаривала вообще, проходила мимо, не отвечая на его обращения, его просто не было в моей жизни.

Да, ему было очень больно, но он терпел, ждал и надеялся…

Пьянок в доме со скандальным исходом теперь, практически не было. Он иногда приводил домой своих товарищей, немного выпивали, по-тихому общались. А если я заходила вдруг в дом, его друзья здоровались со мной, на что мне, проходя мимо молча, приходила мысль дать им понять – «вали отсюда!». Отец втихушку говорил им: «у-у-у, это моя «доча», она грозная, и еще пробьется, это Галина Павловна»… Я, конечно, слышала все это, немного было смешно и забавно, но простить не могла, он по-прежнему был для меня ноль.

Иногда приходили и ко мне подружки. Отец, зная мой характер, терпел услышанные в его адрес насмешки и выходки. Подружкам я говорила, что отца у меня нет, а что там сидит, так это пьяница – Павел Степанович, до которого мне нет дела.

Я взрослела. Мама чаще стала давать мне на карманные расходы. И, как обычно, мне хотелось чаще покупать сладости, в обязательном порядке, съедая их самостоятельно. Делиться с родичами, тем более работающими, и не дающими мне, школьнице ни копейки, я тоже не желала. Наверно отъедалась конфет, так не достающих в детстве, что большей частью перепадали только под Новый год, и как, казалось мне тогда, неравномерно делились между нами, из-за чего я просто плакала от обиды.

По окончании 9 класса мне уже очень хотелось выглядеть как-то хорошо, ведь среди одноклассников меня воспринимали замкнутой, неприметной тенью.

На летние каникулы устроилась на почту доставщиком телеграмм. Тогда я стала понимать, что такое труд. Радости моей не было предела, за впервые, заработанные 90 рублей. Но и живого места на ступнях тоже не осталось, все было сплошной мозолью, наступать было очень больно, но перетянув бинтами на туго ноги, я вновь шла на работу. К осени почти приодела себя. По тем временам, можно сказать выглядела уже привлекательно, сменила свой имидж, сшила новые наряды. Ребята стали обращать внимание, девчата, приоткрыв рты, стали немного с завистью коситься. Одна неприятность, вот на парфюм то денег и не было, а так хотелось иметь хоть какой-нибудь ароматный флакон. Изредка пользовалась мамиными, за всю ее жизнь единственными духами в маленьком пузырьке «Красная Москва».

Так и по сей день, для меня всегда самый желанный подарок – это духи, почему-то только им я больше всего радуюсь.

В старших классах я немного подтянулась, стала лучше учиться, и впервые поняла, что совсем не равнодушна к своему однокласснику Сергею, хотя знала, что это было взаимно. Но как-то не мог он подойти, переломить себя, хотя пытался заигрывать, мой сложный характер было сложно предугадать. То была первая, скрытая и долгая любовь. Я знала, что он всегда интересовался по жизни обо мне через моих братьев и друзей, но так и не смог переступить какой-то невидимый барьер, чего-то боялся. Может это и правильно…

Спустя годы я узнала, что человеком он оказался слабым, не пробивным, пошел после школы на стройку, там запил. Так и не женившись ни на ком, он часто при встречах печально смотрел с досадой в мою сторону, а… в 40 лет его просто не стало…

…Мне 14 лет. И вновь в доме очередная драма. Нуртай, которого полгода назад призвали в Армию, не выдержал первые испытания на прочность, дала о себе знать та злополучная авария и сотрясение мозга в детстве. Он служил в ракетных войсках на Эмбе. Первая стычка, не выдержали нервы, «нежный ребенок» потерял над собой контроль. Просто оставил на посту свое оружие и ушел в пустыню, куда глаза глядят, без воды, без еды.

По телеграмме отец срочно выезжает в часть. Как фронтовик, он добивается полного мед обследования сына, через военный госпиталь. После лечения брата комиссовали, дав инвалидность, и началась его «развеселая» жизнь.

Родители слишком желали ему добра, но видать перестарались, это его и сгубило…

С госпиталя братец вернулся очень смешной и толстый, чего лично я просто не ожидала, так как он ни когда не был склонен к полноте. Через месяц его формы вновь восстановились, как прежде. А через некоторое время, всем на удивление, он вернулся в Северный Казахстан, где проходил лечение и познакомился с девушкой Джамилей. Возвратившись, он представил ее, как невесту, обращаясь к ней забавно, величаво – Матжанова Жамиля Салимовна.

Родители готовились отпраздновать свадьбу, хотя и неофициально. Отец заколол бычка. А беспечный сынок, и вовсе не задумывался о расходах. Просто решив жениться в 19 лет, поставил их перед фактом.

Через месяц после свадьбы Джамиле исполнилось 16 лет, она попросту еще играла вместе со мной иногда в куклы.

Старшая сестра Шолпан к тому времени работала в детсаде няней, туда устроилась и наша невестка. А избалованный братец тем временем стал проявлять свой характер, дурить, издеваться над несчастной девчушкой, у которой кроме младшего брата не было ни кого.

За небольшое время она ему просто поднадоела, и, выгнав ее из дома, он, угрожая, гнал несчастную вообще из города, обратно к себе домой.

Джамиля была безобидной, кроткой, спокойной и хорошей девушкой, мы с ней быстро сдружились. Она никому не мешала, просто хотела остаться жить в нашем Серебрянске, сняла комнатку у бабушки, не далеко от нас, работала и ни к кому не имела ни каких претензий.

Но Нуртая такая позиция не устраивала, ему было просто в удовольствие поиздеваться над беззащитной девушкой, в конце концов, он извел ее угрозами и вынудил вернуться в свои края.

Провожали ее до поезда, моя мама и сестра.

На вокзале Джамиля очень сильно плакала и говорила: «мама, я так не хочу уезжать…».

А мама тогда ответила, что хоть и не желает ни кому на Свете зла, но Нуртаю отольются ее слезы, что жизнь его накажет.

Пророчества сбылись, но об этом позже.

Поезд ушел. Сложилась ли судьба несчастной Джамили, но мы всегда помнили ее, желая ей добра и счастья…