Иллюзия прогресса: опыт историософии

Именно на пути к личности люди становятся способными к общежитию, достойному их парадоксальной духовно-телесной природы. Важнейшие критерии такого общежития – право, гражданственность, государственность. Право подразумевает своеобразный «договор» между автономными индивидами, ограничивающий естественные отношения господства – подчинения. Право и государство становятся механизмом сдерживания природного хаоса, разрешения социальных (и прочих) противоречий. Тут и правосознание, и уважение к себе и другим как к разумным существам, преодолевающим варварство, и личная и трудовая этика, и понятия чести и долга, и доброжелательность, толерантность и вежливость.

* * *

Всё сказанное означает, что, трансцендируя, человек оказывается способен преобразовывать эволюцию, направляя процесс самоорганизации Вселенной. Эти представления близки идее о «коллективном разуме» человечества приверженцев теории универсального эволюционизма, например, Н. Моисеева. П. Тейяр де Шарден предполагал конвергированное развитие сознаний, в результате которого все они сливаются в высшей точке «омега», приобретая новое качество[85 - Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 2002. С. 243 и сл. Французский мыслитель и естествоиспытатель, и в то же время католический священник, не сомневался в правомерности отождествления этой точки с Богом. Однако эта идея вызвала непонимание как естествоиспытателей, так и теологов, см., например: (Моисеев Н. Н. Восхождение к разуму. Лекции по универсальному эволюционизму и его приложениям. М., 1993. С. 19 и сл.; Мень А. О Тейяре де Шардене // Вопросы философии. 1990, № 12).]. Юнг также не исключал того, что психика индивида соотносится с некоей внеположенной ему психической сферой. Можно уловить связь такого рода представлений и с идеей о ноосфере В. Вернадского.

Исходя из признания свободы как основного условия Сознания-Бытия, следует признать и возможность невыявления в индивиде личностной основы, несовершения актов Сознания, когда Бытие не случается. Какова в таком случае альтернатива?

Дьяволиада псевдосознания

Дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно. Точность мышления есть нравственная обязанность того, кто к этому мышлению приобщён.

    М. Мамардашвили

Отказ от бремени самостоятельного нравственно-волевого усилия, а попросту неумение и нежелание мыслить и познавать, приводит к тому, что состояние Сознания не возникает, разум «не включается», Бытие – не случается. В этих условиях человек или живёт вовсе неосмысленно, или его интеллект не оплодотворяется нравственностью[86 - Именно такой «бессовестный» интеллект упоминал Г. Померанц: «Ум, ставший практической силой, опасен. Опасен научный ум со своими открытиями и изобретениями. Опасен политический ум со своими реформами. …Ни один злодей, разбойник, садист не совершил столько зла, сколько энтузиасты благородных идей, прогрессивных идей, целенаправленного добра» (Померанц Г. Пауза созерцания // Дружба народов. 2002, № 2. С. 140).]. Это можно было бы назвать псевдосознанием, ложным сознанием[87 - Это понятие шире «ложного сознания» Маркса, которое он связывал с понятием «идеология» как превращенной формой сознания.], или не-сознанием. Тем самым сном разума, который рождает чудовищ, иррационализм, безраздельное господство разнообразных страстей. Бердяев понимал возможность Сознания, но возможность не реализованную, как «первоначальное зло отпадения» – человека от Бога.

Несамостоятельность псевдосознания приводит к использованию чужих представлений, наслаивающихся друг на друга. Происходит передача атрибутов суверенной личности в другие руки; при этом люди оказываются объектом разнообразных манипуляций. Именно в псевдосознании, в частности, неверном осмыслении своих потребностей и возможностей, заключается основная преграда на пути к появлению личности. Чем глубже погружается человек в суетность мира, тем вернее возвращается к неодушевлённому природному состоянию. Не делая самостоятельного усилия, слепо следуя как бы уже «известному», индивид обманывается кажущимися видимостями этого мира. Юнг обращал внимание на то, что так возникают «нетерпимые искажения и ложные выводы, которые могут иметь самые серьёзные последствия. …вместо истины мы имеем дело с обманчивой видимостью»[88 - Юнг К.-Г. Архетип и символ. Проблема души современного человека (http://www.sunhome.ru/ psychology /17/p7).].

Бес-сознательное существование во многом идёт от характерных для людей беспечности и себялюбия, «трусости и лености мысли», как говорил Кант, просто злой воли или глупости, наконец[89 - Мамардашвили замечал, что «они органически присущи нам, они есть то, что держит нас, нашу душу в тюрьме, и отказаться от них можно, только отказываясь от человеческой природы, но как бы мы от неё не отказывались – мы люди и, поскольку мы принадлежим человеческой природе, в нас будут каждый раз порождаться эти леность и трусость, держащие нашу душу в плену» (Мамардашвили М. K. Введение в философию // Философские чтения. СПб., 2002. С. 32). Ещё Эразм Роттердамский в своём знаменитом трактате писал, что «самая низкопробная дрянь всегда приводит толпу в восхищение, ибо значительное большинство людей заражено глупостью».]. (Человечество «ничего так не боится, как разума. Глупости следовало бы ему бояться, понимай оно, что воистину страшно», – заметил Гёте.) Люди остаются несостоявшимися, неполными, «недоделанными», а мир их – в целом все ещё неочеловеченным. Соблазны зла, небытия для них непреодолимы. Не исключено, впрочем, что несамостоятельность мышления может выступать как своеобразная болезнь роста: вспомним расхожее «интеллигент в первом поколении» как указание на хорошо знакомое явление «полукультурности», полуобразованности. Отчасти это может объясняться и тем, что образованный класс в целом не в состоянии создать сферу автономной мысли, самозаконной духовной жизни.

В сущности благодаря псевдосознанию едва ли не всё зло мира производится самими людьми. Результат этого – постоянное возвращение к собственным заблуждениям и преступлениям, неспособность вырваться из заколдованного круга своей немоготы. Стоит привести слова Бертрана Рассела, заметившего, что «всемирная история есть сумма того, чего можно было бы избежать» и, добавим, попыток исправить сделанное, попыток, в свою очередь рождающих зло.

Таким образом, речь идёт о том состоянии, когда человек фактически не живёт своей жизнью. Неслучайно христианство использует для обозначения сил, манипулирующих человеком, понятие «дьявол», или «антихрист». Поэтому псевдосознание – это «дьяволиада», саморазрушение. В сущности в идее об антихристе христианская мифология предупреждает человека, что он оказывается единственным на земле существом, способным поставить под угрозу саму жизнь – и свою собственную, и природы.

Подмена актов сознания фантазиями, миражами, полагал Мамардашвили, говорит о «грязном, “замусоренном” сознании, неопрятном мышлении». Это было сказано о части интеллигенции 20–30-х годов (и советской, и западной) прошлого столетия, доверчиво и даже восторженно принявшей коммунистический миф. Мыслитель говорил о её «чудовищном предательстве», и справедливость этой оценки со временем выявляется всё больше. Схожую мысль высказывал и С. Аверинцев: интеллигент «занимается работой мысли, и он обязан делать это дело как следует, непрерывно подыскивая возражения самому себе и борясь за большую степень свободы своей мысли от собственных личных и групповых предубеждений, не говоря уже о социальном заказе. …Я говорю об обязанности распознавать собственные эмоции и отличать их от мыслей»[90 - Аверинцев С. Испуг от простора // Московские новости. 27.02.2004.].

Для искажённого, фантастического восприятия мира, порождаемого псевдосознанием, весьма характерны утопические иллюзии, целеполагание и ожидания. В. Кантор назвал псевдосознание феноменом «знания помимо и вне понимания», «недостаточной разработанности нашего мышления и сознания, приводящей к роковым аберрациям, создающим определённые фантомы в нашем восприятии самих себя»[91 - Кантор В. К. «Крушение кумиров», или одоление соблазнов (становление философского пространства в России). М.: РОССПЭН, 2011. С. 7.]. В понятиях синергийной антропологии С. Хоружего речь идёт о виртуальной, т. е. недостроенной, недодуманной картине мира, т. е. в конечном счете о квазиреальности.

Наиболее ярко такое восприятие проявляется в утопическом конструировании – идеологичном, схемотворческом подходе к органичной жизни социальности. Утопии не склонны принимать относительное – в системе координат добра и зла – состояние общества. Они приносят относительное в жертву абсолютному. Они жаждут простого, а не в сложного, бесконфликтности, а не драмы[92 - Бердяев едко характеризовал утопические построения (в частности, марксистов): «Пафос знания вам чужд. Никогда не было у вас жажды знания. Знание ваше было …орудием разрушения. Не знание, не наука вдохновляли вас, а отрицательное “просвещение”, которое есть полупросвещение и нигилизм» (Бердяев Н. А. Философия неравенства. Письма моим недругам по социальной философии. Париж, 1970. С. 34).].

Иллюзии и попытки воплощения их в жизнь, даже сравнительно недолгое торжество утопии, как показывает опыт, независимо от провозглашаемых целей способны поставить под угрозу саму жизнь – и человека, и в перспективе – природы. Человек и общество, имеющие искажённые представления о мире и о себе, вполне способны оказаться на пути, ведущем в конце концов к антропологической, да и планетарной катастрофе.

Об этом напоминал К. Леонтьев тем христианским мыслителям, которые, как он полагал, слишком увлеклись идеей о возможности создания на земле царства всеобщего братства. Полемизируя с некоторыми мыслями знаменитой пушкинской речи Достоевского, Леонтьев писал о необходимости обратиться «к тому суровому и печальному пессимизму, к тому мужественному смирению с неисправимостью земной жизни, которое говорит: “Терпите! Всем лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли – вот единственно возможная на земле гармония! И больше ничего не ждите”»[93 - Леонтьев К. О всемирной любви. По поводу речи Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике // Наши новые христиане. Ф. M. Достоевский и гр. Лев Толстой. М., 1882. С. 22–23.].

Социальность несовершенна по самой своей природе: на Земле осуществимо только земное, относительное, здесь не место абсолютному. Жизнь социума органична, и нельзя питать иллюзии о возможности её радикального переустройства. Идея о том, что человек способен заменить нечто органично рождённое искусственно сконструируемым, ни на чём не основана. Деятельности человека в социуме положены отчётливые пределы. Он может лишь «подправлять» его развитие. Для самого же человека главная задача – самопостроение. Неслучайно русская религиозная философия настойчиво ставила вопрос о правомерности попыток изменить мир людьми, которые не умеют и не желают изменяться сами.

В частности это относится к современному массовому обществу со всеми его отрицательными чертами. Да, большинство обитающих в нем людей – это «люди массы»; они потребляют и воспроизводят квазикультуру. Нельзя рассчитывать на всеобщее стремление к духовному росту. Если в обществе в целом преобладает (или только намечается) доброжелательное, пусть и формальное, отношение людей друг к другу, если правовой порядок гарантирует цивилизованные нормы общежития – это уже очень немало.

Псевдосознание есть та же мифология, но не онтологическая, а фантастическая. Так, Вл. Соловьёв одно время поддерживал идею о возможности достижения царствия Божия уже в этой жизни; в конце жизни от этой идеи он, правда, отказался. О фантастичности подобных идей ясно высказался К. Леонтьев: «Не полное и повсеместное торжество любви и всеобщей правды на этой земле обещают нам Христос и его апостолы, а, напротив того, нечто вроде кажущейся неудачи евангельской проповеди на земном шаре»[94 - Там же. С. 14–15.]. В полной мере предсказания Леонтьева сбылись в XX столетии, которое недвусмысленно подтвердило, что в этой жизни ожидать торжества «любви и всеобщей правды» нет никаких оснований.

О губительности утопических фантомов, характерных для непросвещённости, предупреждала ещё критическая философия Канта[95 - Непросвещённость же, или «я не могу» означает в сущности «не-я могу» (Мамардашвили М. К. Быть философом – это судьба // Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1992. С. 37).]. И действительно, история показывает, что они способны привести – и множество раз в истории приводили – к масштабным трагическим для мира человека последствиям. Неслучайно все проекты создания совершенного общества проваливались. Попытки найти в дольнем мире абсолют всегда в конце концов порождали насилие, несли за собой кровь и смерть.

О том, что планы организованного и неизбежно насильственного переустройства общества, кончаются, как правило, провалами и обходятся человечеству огромными жертвам, не раз говорил С. Франк. «Начиная с таборитов, Томаса Мюнцера, – писал он, – анабаптистов и кончая якобинством и коммунизмом – все конкретные попытки осуществить человеческими государственно-правовыми средствами полное равенство, блаженство и абсолютную справедливость, т. е. царство абсолютной правды на земле, роковым образом создавали в мире небывалую в иных обычных формах мирового бытия тиранию зла, насилия, неправды, унижения человека»[96 - Франк С. Л. Свет во тьме. Париж, 1949. С. 290. Сходного мнения придерживается и Г. Померанц: «Миллионы людей убивала идея окончательного решения, окончательного выхода из всех кризисов, идея прыжка из царства необходимости в царство свободы (или в другую утопию). Проекты разные, но итогом всех окончательных решений и ликвидации вредных классов было одно и то же: шигалевщина» (Померанц Г. Пауза созерцания. Дружба народов. № 2, 2002. С. 140).].

Не имеет значения, кто разрабатывал такие проекты: революционные радикалы, почвенники-фундаменталисты, или религиозные ортодоксы. По словам Франка, «все, кто верили в монархию или в республику, в социализм или частную собственность, в государственную власть или безвластие, в аристократию и в демократию как в абсолютное добро и абсолютный смысл, – все они, желая добра, творили зло и, ища правды, находили неправду»[97 - Франк С. Л. Крушение кумиров // Сочинения. M.: Правда, 1990. С. 131.]. Начиная с Великой французской революции, воплощение подобных проектов приводило к ужасным бедствиям, доходя – как в случае Холокоста, массового террора большевиков, маоистов и кампучийских вождей – до прямого безумия[98 - Сегодня же впечатление того, что мир сходит с ума, в ряде случаев возникает, когда мы сталкиваемся со средствами массовой «информации» и развлечения. «То, что делают сегодня с общественным сознанием российские СМИ, и прежде всего телевидение, – замечает, например, И. А. Яковенко, – вполне сопоставимо с пандемиями прошлого. Чума и оспа убивали физически, медиа эпидемии уничтожают нравственно и интеллектуально, разрушая жизненно важные общественные ткани и снижая до критической черты уровень жизнеспособности общества».].

Франк говорил о «ереси утопизма» и предлагал следующую логику развития псевдосознания: от «профанного гуманизма» начала Нового времени к «титанизму», т. е. именно безудержному самомнению разума, и «бестиальному демонизму» его конца (тоталитаризму).

В XIX столетии «титанизм» закономерно привёл к появлению социально-реформаторских проектов, оформившихся в социалистические, коммунистические, анархистские и консервативно-романтические движения самых разных оттенков[99 - Е. Трубецкой говорил о духовной атмосфере второй половины XIX столетия, как о «насыщенной утопиями» социального реформаторства, национального мессианства (Трубецкой Е. Н. Мировоззрение Вл. С. Соловьёва. Т. 1. М., б.г. С. VII).]. Определять собой ход событий идеология может только в массовом обществе, и в XX столетии она это продемонстрировала как нельзя нагляднее. Живая реальность была принесена в жертву мертворожденным тоталитарным идеологемам национализма, фашизма, гитлеровского нацизма, сталинского и маоистского социализма, которые были целиком построены на манипуляции массами и насилии и провозглашали собственное понимание демократии (типа хорошо известной «советской социалистической демократии» или «суверенной демократии»). То, что тоталитарные режимы рухнули под грузом собственных преступлений и заблуждений, лишний раз свидетельствует об ущербности псевдосознания в целом.

По количеству жертв, по охвату, по агрессивности и – главное – по коварной способности представать в качестве наиболее радикальной идеологии освобождения наиболее опасной оказалась коммунистическая утопия. Неслучайно в своё время Вл. Соловьёв опасался появления антихриста, способного подменить христианскую идеологию некоей новой, которая выглядела бы привлекательнее и даже справедливее, чем христианская. От заложенной в коммунизме идеи интернационализма ничего не осталось, но полным цветом расцвели национализм и шовинизм. Следствием воплощения в жизнь взятого на веру, слепо, без сомнений («всесильно, потому что верно»), к тому же ревизованного учения Маркса, стали в начале 20-х годов прошлого столетия гибель миллионов жителей России и потеря двух третей национального богатства. Дальнейшее только подтвердило, что – нельзя не согласиться с Ю. Пивоваровым – не было, «более античеловеческого, немилосердного и губительного для собственного народа социального порядка в новой истории»[100 - Пивоваров Ю. С. Смысл и истоки русской революции // В поисках теории российской цивилизации. М., 2009. С. 48.]. Увы, именно наша страна показала что может случиться с обществом в случае наиболее последовательной дехристианизации. После семидесяти лет коммунизма и тридцати последующих лет Россия по существу одичала.

В наши дни в развитых странах псевдосознание ярко представлено известным «левацким синдромом». Если многочисленные воспеватели «дивного нового мира» не отдавали себе отчёта ни в людоедской сущности сталинского режима, ни в его действительных намерениях в отношении европейских демократий и предавали последние и прямо («оксфордская четверка»), и косвенно, то нынешние левые с их неуважением к собственной демократии и бездумным антиамериканизмом, крайностями антиглобализма и политкорректности, в частности, быстро радикализирующимся движением БЛМ, культом Че Гевары, симпатиями к венесуэльскому социализму и пр., с их «комплексом вины» по отношению к мусульманскому миру фактически предают саму западную цивилизацию – да, во многом несовершенную и грешную, но единственную, где люди всё ещё обладают свободой.

Всё это имело бы смысл учесть как российским обличителям «бездуховности» Запада, так и «левакам» на самом Западе, проклинающим капитализм. Принимать ли современную цивилизацию – с её несправедливостью и торжеством секулярной масскультуры – реальностью, в которой приходится жить? Или же призывать к её гибели как скверны мира (исламисты понимают это буквально)? Тут речь именно о выборе в пользу утопии, далеко небезобидного блуждания в мире иллюзий. Или же в пользу трагического, но мужественного, незашоренного взгляда на мир.

Несколько утопичными кажутся и призывы к ограничению потребления в западных странах. Несомненно благая сама по себе цель – тут спора нет – не уделяет должного внимания сложности этой задачи. Можно ли приостановить экономический рост и не поколебать всю его сложнейшую хозяйственную систему? Не окажутся ли попытки такого рода также социальной инженерией, стремлением взять под контроль органическое начало, стихию? Это открытые вопросы. Скорее, было бы желательным более справедливое распределение между богатыми и бедными странами, хотя при всей разобщённости сегодняшнего человечества это опять-таки сродни утопии.

Консервативные общественные течения бывают не менее утопичны, нежели левый радикализм, взять хотя бы сегодняшних воинствующих исламистов. Правда, ирония истории состоит в том, что при противоположных целях левых и правых радикалов результаты их деятельности оказываются во многом схожими. Так, воплощенная в жизнь большевистская утопия парадоксальным образом осуществила многие идеалы фундаменталистов[101 - Схожим образом, по верному замечанию В. Кантора, «народнически и славянофильски ориентированный» Александр III «по сути дела и выполнил требования… убийц (своего отца, народовольцев. – Г. К.), отказавшись от продолжения европейских реформ» и совпав «с русскими радикалами в полном неприятии западной Европы» (Кантор В. Владимир Соловьёв: имперские проблемы всемирной теократии) // Слово/Word. 2007, № 54 (http://magazines.russ.ru/ slovo/2007/54/ka16.html).].

Утопизм псевдосознания проявляется и в периферийных обществах глобализующегося мира. Здесь наблюдается противоречие между объективной отсталостью, которая прежде всего выражается в крайне слабой степени освобождения индивида в социуме, и повышенным значением субъективного фактора, вынужденного иллюзорно компенсировать такую отсталость. В результате создается питательная среда для попыток, с одной стороны, насильственного ускорения модернизации общества, а с другой – напротив, противопоставления ему незападных или антизападных моделей. Если первые типичны для многих социальных проектов, то последние характерны для многочисленных разновидностей этнорелигиозного фундаментализма. Общая трагедия таких носителей псевдосознания заключается в том, что хотя оно питается вполне оправданной оскорблённостью нравственного чувства убогой действительностью, воплощение утопических проектов в жизнь непременно несёт с собой не освобождение, а дальнейшее угнетение, нередко ещё более жестокое. Об этом наглядно свидетельствует вся недолгая постколониальная история третьего мира.

* * *

Выше мы говорили о потенциях человека как духовно-интеллектуального существа, о том что в состоянии Сознания-Бытия он способен на одухотворение, очеловечение мира. Сможет ли современный человек осуществить эту способность, преодолеть псевдосознание и придать смысл своему существованию? От этого зависит дальнейший жизненный путь человечества. Как сложится история?

История как Бытие

История, в известном смысле, есть неудача Царства Божьего.

    Н. Бердяев

Познавать исторический процесс при помощи эмпирического описания не удаётся, поскольку оно бесконечно и рассеянно; оно запутывается в многочисленных переплетениях противоречивых обстоятельств. «Разобрать их и увидеть внутреннюю связь, – полагал Мамардашвили, – невозможно, если не посмотреть глазами каких-то других предметов, которые суть теоретические конструкции»[102 - Мамардашвили М. К. Введение в философию // Философские чтения. СПб., 2002. С. 83.].

Поскольку мир устроен так, что человек способен его понимать, или познавать, такие конструкции вырабатываются им – с помощью философии. Выше уже шла речь о предельных, или мысленных (сверхопытных) конструкциях – о трансценденталиях. В историософии это – прежде всего предельные представления о человеке; через них вырабатываются представления о социальности.

Социальные формы не могут покоиться на законах природы, на естественных основаниях. Мы не сможем понять социальности, её законов и судеб, если не признаем того, что поскольку человеком per se, как мы видели, следует считать становящееся существо, самосоздаваемое средствами, в природе не существующими, имеющими нравственную основу, то предельное понятие о социальности (множественности) – подразумевает самосозидающееся человечество, или одухотворённую природу.

Поэтому в философском языке понятие «история» имеет особый смысл. Здесь под «историей» мы будем иметь в виду не просто знание о событиях прошлого. Попробуем взглянуть на историю, как на процесс рождения «второй вселенной» – «рукотворного» космоса, противостоящего природному хаосу, процесс, привносящий в эволюцию специфически человеческое качество. Это позволит и вновь подойти к вечно актуальному вопросу о смысле истории.

Известны два основных видения того, что называют историей. Первое, циклическое, исходит из идеи соответствия между временем и культурно-историческим развитием того или иного общества (от греческой философии до Вико, Ницше и цивилизационного подхода Шпенглера и Тойнби, теорий «культурных циклов»). Второе – линейное, или конечное, идущее от иудео-христианской традиции (от Августина, Фомы Аквинского, Канта, Гегеля, Маркса до Вл. Соловьёва и современных постмодернистов). Оно видит смысл истории в поступательном стадиальном развитии и подразумевает возможность цели и, следовательно, её достижения, т. е. вероятного «конца истории». Отсюда собственно и понятие о прогрессе.

Кант, как уже говорилось, полагал целью истории появление всемирного правового порядка и наступление вечного мира. Гегель видел цель в торжестве мирового духа как разумной действительности (которую он обнаруживал в Прусской монархии). Маркс связывал «конец истории» (предыстории, царства необходимости) с преодолением в социуме отчуждения и в целом антагонистических противоречий и наступлении истинной истории как царства свободы.

Наше время, как мы уже видели, ставит идею о всеохватывающем общественном прогрессе под сомнение. И это понятно: такой «прогресс» очевидно не охватывает сферу нравственности, хотя и нельзя, конечно, сказать, что человечество осталось на уровне варварства. Какие же теоретические соображения о пути человечества во времени кажутся в таком случае наиболее предпочтительными? И – немаловажный для нашего разговора эсхатологический аспект – как представлять себе этот конец этого пути?

* * *

Христианская эсхатология, которую, понятно, нельзя оставить без внимания, антиномична. Её представление о будущем человеческого рода парадоксально. С одной стороны, история должна закончиться; её итогом будет Апокалипсис, страшный суд и гибель мира, как мы его знаем, под тяжестью своих грехов. Спастись, преобразиться и так избавиться от господства зла – страданий и самой смерти – человечеству суждено уже за пределами нашего мира. Вследствие прорыва в новую действительность наступит царствие Божие – начало «жизни вечной», в которой не будет ни зла, ни смерти и когда появятся «новая земля и новые небеса». Такое царствие не имеет временного измерения, говорил Бердяев; «новая жизнь, новый мир есть царство Божественной истины, вечное, а не будущее, противополагающее себя прошедшему»[103 - Бердяев Н. А. Философия неравенства. Париж: ИМКА-ПРЕСС, 1970. С. 231, 235.]. С другой стороны, царствие Божие понимается как «царствие внутри нас», к которому можно приблизиться собственным усилием – в пределе вследствие теозиса (обожения).

Бердяев видел историю как таковую именно в свете эсхатологии. Он говорил об истории как о моменте вечности и о её конце как о её же разрешении – воскресении, преображении и наступлении царствия Божия. Мыслитель имел в виду конец человека и переход в вечность уже какого-то нового, совершенного существа. «История, – писал он, – есть, поистине, – и в этом её религиозное содержание – путь к иному миру. …задача истории разрешима лишь за ее пределами. …История только в том случае имеет положительный смысл, если она кончится. …Если бы история была бесконечным процессом, плохой бесконечностью, то история не имела бы смысла»[104 - Бердяев Н. А. Смысл истории. Париж: ИМКА-ПРЕСС, 1969. С. 236, 245.]. Соответственно он мыслил и о прогрессе: «в учении о прогрессе бессознательно заложено, тайно пребывает некоторое религиозное упование на разрешение всемирной истории. …Идея прогресса предполагает цель исторического процесса и раскрытие смысла его зависимости от этой конечной цели…, которая не имманентна ему, т. е. лежит не внутри истории, не связана с какой-либо эпохой, …но возвышается над временем»[105 - Там же. С. 145.].

С. Булгаков также полагал, что учение о прогрессе в определённом смысле есть специфически христианская доктрина[106 - См. Булгаков С. Н. Основные проблемы теории прогресса // Проблемы идеализма. М., 1902. Схоже мыслил и Н. Лосский: «Печальный опыт истории показывает, что весь исторический процесс сводится лишь к подготовлению человечества к переходу от истории к метаистории, то есть “грядущей жизни” в царстве Божием» (Лосский Н. История русской философии. М., 1991. С. 475).]. Цель истории в христианстве – именно преображение мира, приобщение его к предвечно существующему царствию Божиему. Другой христианский мыслитель, С. Франк видел путь человечества как, может быть, и бесконечную, но всё же неуклонную христианизацию мира, как постепенное распространение света во тьме. «Христос, – по словам мыслителя, – внёс в мир вечный свет любви, который светит во тьме и тьма не объяла его»[107 - Франк С. Л. Свет во тьме. Париж: ИМКА-ПРЕСС, 1949. С. 91.]. Иными словами прогресс – это иллюзия, оставляющая всё же место надежде: свет никогда не рассеет зло мира, но и тьме окончательно не одолеть его.

Что касается современной нерелигиозной мысли, то она также не чужда идее о прогрессе. «Конец истории» часто видится как наступление того или иного варианта «постистории», некоей новой действительности. (Циклические идеи – такие, как у Шпенглера и Тойнби, – разумеется, вообще не ставят вопрос о каком-либо «всеобщем конце», тут речь может идти о смерти той или иной культуры/цивилизации.) Для «постистории» характерно изживание общественных антагонизмов, а также завершение стихийного обезличенного социального начала и преобладание творческого личностного начала. Так, по мнению M. Чешкова, во «вселенско-историческом» этапе развития человечества «выделяются два основных потока – исчерпание истории и обретение эволюцией интегрального характера»[108 - Чешков М. А. Россия в мировом контексте (глобальная общность человечества) // Мир России. 1997, № 1. С. 120.]. Стоит заметить, что идея «постистории», начиная ещё со Шпенглера, связывалась с представлением о «закате» Европы (Запада) и с постепенным отказом от европоцентризма.

Ныне всё шире распространяются представления о том, что история может завершиться вследствие планетарной катастрофы – в случае всеобщей термоядерной войны, возможность которой не исчезает, или глобальных межцивилизационных конфликтов, а также в результате экологического коллапса.

«Наш собственный опыт, по всей видимости, учит нас, что в будущем нас ждут новые и пока ещё не представимые ужасы, от фантастических диктатур и кровавых геноцидов до банализации жизни из-за современного консюмеризма, и беспрецедентные катастрофы – от ядерной зимы до глобального потепления. По крайней мере вероятность появления этих ужасов больше, чем их не появления», – полагает Ф. Фукуяма[109 - Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М., 2004. С. 16.; см. также: Карелов C. Большой войны не избежать // medium. com/@sergey_57776.]. Действительно, в ходе Нобелевского симпозиума 2016 года «Причины мира» была оспорена идея о спаде насилия в мире и предложено математическое обоснование вывода о том, что большой войны, в частности, конфликта Запада с какой-либо иной цивилизационной общностью с десятками миллионов жертв не миновать.