Явление Сатаны. Записки провинциального сыщика

Одна из призванных в качестве понятой баб, по виду кухарка, уже лежала в беспамятстве, а дворня отливала ее водой. Мужики с бледными лицами трусливо толпились у входа в подвал, мелко и суетливо крестясь. Лишь бородатый кряжистый дворник со спокойствием взирал на происходящее, покуривая почернелую обгрызенную трубочку.

Признаюсь, я тоже не сразу совладал с собою, бегло оглядел подвал, решив более тщательный осмотр отложить, и направился к флегматичному дворнику. Завидев меня, тот стащил с головы картуз, поздоровался:

– Здравия желаю, господин ротмистр[7 - В Российской империи – обер-офицерский чин в Русской армии (кавалерия) и Отдельном Корпусе жандармов. Соответствовал 8-му (до 1884-го года – 9-му) классу в Табели о рангах. Приравнивался чину капитана в пехоте. При поступлении на службу в полицию, лицо, имевшее воинское звание, имело право сохранить его за собой.]!

– Здорово, борода. Вижу, знаешь меня. А ты кто таков?

– Как не знать, господин Шванин. Я тут, у них, значит, – он кивнул на распахнутую дверь подвала, источающую слегка заглушенные толстыми стенами вопли, – уж второй десяток лет служу, потому всех значительных лиц по городу знаю. А меня Федором Зайцевым кличут. Отставной гвардейской пехоты рядовой. С села Ильинского я. А служу вот здеся.

– Славно, – я был несколько сконфуженный отнесением себя к «значительным лицам». – Ну, Федор, что видел, что знаешь?

– Так что, ваше высокобродь, – взяв метлу «на караул», начал он доклад. – Вчерась с вечера хозяин всю дворню отправил по домам…

– Что, так заведено было? На ночь никто из дворни не оставался?

Дворник слегка помялся:

– Дык, нет. Завсегда оставались. Ежели только выходной кому давали. А в этот раз всех разом распустили. А почему – нам про то не ведомо.

– Гм… Странно. Ну, да ладно, продолжай, Федор.

– Значит, распустили всех по домам. Ага. А ноне я первым пришел – я завсегда первый встаю. Так, значит, пришел я первым, да и сразу эту вот музыку, – опять жест в сторону подвала, – услышал. Удивился – эко диво, баба какая-то голосит. Попервой-то я не понял, что это не баба, а младший барин-то. Ага. Хозяева были людьми верующими, смирными, чтобы баловство какое, али непотребство – ни-ни. А тут – на тебе! Ага. Сунулся я, стало быть, к подвалу, глядь! – ан дверь-то подвальная приоткрыта. Правду сказать, оробел поначалу, но опосля все ж скрепился, зашел. Увидал всю картину эту и аж не помню, как наружу выскочил. Охолонул малость и побег за городовым, они тут завсегда на площади стоят. А там уж господа полицианты прибыли.

– Ясно. А чужих, как утром пришел, никого не видел?

– Нет, ваше высокобродь, чужих не видал. Не было таких. Тут ведь кобели-то страсть какие злющие. Ажно из дворни их некоторые боятся. Как я пришел, все они по двору бегали, хвостами виляли – я им корм завсегда задаю. Это уж опосля, как господин городовой Прибытков пришли, я их, кобелей, значит, на псарне запер. Так вот, если б чужой кто был – они б его в лоскутки распустили! Нет, не было чужих.

В этот момент в ворота вошел полицмейстер. Едва оглядевшись, он сразу направился ко мне.

– Ступай, Федор, – отпустил я дворника. – Но будь недалеко – может статься потребуешься.

Выслушав мой короткий доклад о произошедшем, Александр Григорьевич несколько побледнел, с опаскою посмотрел на дверь подвала и, крякнув, заложил руки за спину. Оно и мне не особенно хотелось спускаться в подвал, но тут, на наше счастье, дверь его распахнулась и трое дюжих полицейских выволокли визжащего и крутящегося наподобие червяка юношу. За ним показалась невозмутимая физиономия Розенплентера.

– Его сразу в лечебницу нужно, – имея ввиду юношу, сказал доктор. – Не думаю, что в ближайшее время можно будет с ним разговаривать.

Полицмейстер хмуро кивнул городовым и те поволокли несчастного к воротам.

– А картинка-то знакомая, Иван Иванович, – продолжил меж тем Владимир Карлович. – Одно в одно как на Шацкой, в доме купчихи Дюжевой – сердечный удар. Я бы сказал, опять же, как и на Шацкой, что их всех что-то до чрезвычайности напугало, вследствие чего и произошел разрыв сердечной мышцы. Хозяйку, по-видимому, удар так быстро хватил, что она сразу скончалась, не сходя с места. Да и мужчины-то не на много ее пережили, может миг какой-то спустя померли. А младший, Семен, возможно, покрепче оказался. Всего лишь рассудка лишился. Хотя… Кто знает, что хуже, – проявил, наконец, некие человеческие чувства невозмутимый эскулап. – Смерть наступила не ранее полуночи. Внешних повреждений на трупах не обнаружено. Это все.

Слегка кивнув нам, он был таков. Полицмейстер недовольно покосился ему вслед, по своему обыкновению пожевал сухими губами, но ничего не сказал. Взаимная неприязнь Владимира Карловича и Александра Григорьевича была давней. Как-то раз, тогда еще городской пристав Дорошенко сильно обидел недоверием земского врача Розенплентера. Но это совсем иная история. Ныне не досуг…

Меж тем осмотр подвала никаких особенных улик не дал. Тут даже и пыли-то не было, как в доме Дюжевой. Но, что интересно, здесь имелись такие же свежие отверстия в стене, что и в доме на Шацкой улице – одно расположенное пониже, другое повыше. Однако, мусора, как то осколков кирпича и штукатурки, не было.

Полицмейстер поморщился, как от зубной боли и вопросительно глянул на меня.

– Теперь уже очевидно сходство смерти Владимирова на Шацкой с нынешним происшествием. Кроме того, имеются подозрения, что под видом Петра Ежецкого действовал некто неизвестный, заманивший с непонятной целью Владимирова в дом Дюжевой, где тот и скончался, – и я рассказал начальству о своей встрече с Ежецкими.

– Да-да, Иван Иванович, – сокрушенно вздохнул полицмейстер. – Вы оказались правы. Надобно по обоим случаям провести тщательнейшее расследование. Однако… э-э… Надо бы без огласки… Ни к чему обывателей-то пугать. Вы уж, голубчик, озаботьтесь.

Я неопределенно пожал плечами. Ну, дворню можно на время расследования под административный арест поместить, для пресечения разглашения сведений. Но потом-то? А впрочем, подумалось мне, там уж поглядим.

Я проводил господина полицмейстера до коляски, затем вернулся во двор, где мой помощник о чем-то оживленно разговаривал с длинным и тощим как жердь городовым. Завидев меня, он возбужденно замахал руками:

– Иван Иванович, сюда! Тут дело такое, что это уж давно тянется!

– Что тянется? – не понял я. – Ты, Иван Владимирович, так-то не шути. Благо их высокоблагородие отбыли. А то б тебе на орехи досталось!

– Да вот! – с радостной улыбкой юноша ткнул пальцем городового в грудь. – Ну, говори, Шишкин!

Полицейский растерянно дернул себя за ус:

– И попутал же бес меня ляпнуть!

Видимо, мое упоминание о недовольстве полицмейстера так на него подействовало.

– Ты, Шишкин, не причитай, а дело говори. Ежели это касается преступления, то ты, как лицо, состоящее на охране спокойствия обывателей, молчать не должен, – ласково, как малого ребенка, начал уговаривать его Пульхров.

Городовой кашлянул, помялся и выдохнул:

– Я уж такое видал! – Он ткнул прокуренным пальцем себе за спину.

Признаться, я слегка опешил. А довольный помощник победно глянул на меня и нетерпеливо подтолкнул городового в бок, мол, продолжай.

– Так точно, видал, – подтвердил тот. – Аккурат перед Николой Вешним[8 - Народное название памятной даты Русской православной церкви, установленной в память перенесения мощей святителя Николая из города Миры в город Бари. Празднуется 22 мая (9 мая по старому стилю).].

– Ты не тяни, Шишкин, – опять толкнул городового Пульхров. – Говори толком!

Тот покосился на нетерпеливого чиновника и, снова тронув усы, продолжил:

– Стало быть, я тогда нес службу на площади у трактира в Хомутовской слободке. И вот за складами там нашли двух девок мертвых. Тож с вылупленными глазищами да рожами перекошенными. Приезжали господин помощник пристава Чернявский, осматривали. Да выбранили нас со старшим городовым Егоршиным. За то, что зазря прогоняли – никаких, говорят, следов насилия-то нету, стало быть померли сами. Может марафету обнюхались, а может с перепою, аль с похмелья. Что с них, желтобилетных, взять.

– Это что ж, проститутки были?

– Так точно, ваше выскобродь! Как есть гулящие! Сонька Рыжая да Глашка Метла. Они там, у трактира и промышляли. Кот[9 - Здесь – сутенер (устар.)] ихний – Мишка Груздь. Нашел покойниц один из ломовиков, что на складах обретаются. Забрел по нужде малой за склады, да и обомлел. Мне сразу сообщил. Я вызвал Егоршина, а потом и господина пристава. Вот, стало быть, и все, – развел он длинными как весла руками. – Соньку ейные родители забрали, они в Соломенских двориках проживают. А Глашка та безродная. Ее за счет казны на бугре за Тамбовской заставой закопали.

Чего-либо еще рассказать городовой не мог. Следовало выяснить у Чернявского что там да как было. А еще опросить второго полицейского, бывшего на месте происшествия в Хомутовке.

По счастью, старший городовой Егоршин был тут же – стоял у ворот злосчастной усадьбы, отгоняя любопытствующих. Увы, он мало что добавил к рассказу Шишкина. Следов насилия на телах покойниц, либо беспорядка в одежде, действительно не было. Лежали они рядком у стены сарая, за высокими кустами крапивы. Лежали поврозь. Крапива и трава рядом с трупами была примята – либо покойницы сами прошли к месту своей смерти с близлежащей тропки, либо их туда кто-то пронес. Точнее сказать городовой затруднялся. При себе имели только желтые билеты да денег почти по рублю у каждой. Значит, грабежу не было.

Осмотр места происшествия был уже окончен, и я отправился в управление, поручив городовому Шишкину разыскать и доставить ко мне Мишку Груздя.

Кот оказался лупоглазым нагловатым парнем в шикарном черном казакине, полосатых гамашах, рубахе красного атласа и начищенных до блеска сапогах. Он дурашливо поздоровался, коснувшись лакового козырька картуза и, не дожидаясь приглашения, вальяжно сел на стул, закинув ногу за ногу.

Городовой Шишкин, несколько покоробленный таким поведением Мишки, кашлянул в кулак. Но тот столь тонкого намека не понял. Тогда городовой спросил напрямую:

– Ваше выскобродь, дозвольте, я ему харю на бок сворочу, чтобы он в разум вошел?

Кот, лениво оборотясь к нему, хмыкнул: