Злые новости

– У него, у собаки, сколько денег-то… Что ему дать?.. – не унимаются богатыри.

– У него, я сам видел, – беда их сколько…

– Ну и пущай! – говорит мать. – Твои они нешто, деньги-то?

Богатырь молчит и потом произносит:

– Дьявол!

Другой прибавляет:

– Именно чорт!

И едут молча.

– О-о-охо-хо! – вздыхает старушка. – Хорошо хошь взял-то!.. – И в душе благодарна купцу; да и богатыри ее тоже недолго гневаются на него. Когда младший из них в тот же день вечером, лежа на полатях и болтая разутыми ногами, сочинил и во всеуслышание произнес стишок, в котором о купце говорилось, что

Он товар у нас берет,
Ну – денег вовсе не дает, —

то все присутствовавшие в избе разразились громким хохотом и уж вовсе не сердились на купца. В сущности все давным-давно знали, что – «хорошо еще, взял-то, а то и назад привезешь»… Во всяком случае «купец» принадлежал к числу тех, которые дают покровцам хлеб, а не отнимают.

В таком положении находился труд покровцев, в таком положении было знакомство их с деньгами, – когда, за несколько месяцев до первого появления парохода, в Покровское явился приказчик от пароходного общества, чтобы уговориться с покровцами насчет пристани, дров и т. д. Этот приказчик был провозвестник новых времен, провозвестник массы новых способов труда и, главное, полной отмены старого способа вознаграждений за труд… Но неопытность, невежество покровцев в денежных делах и тут чуть-чуть было не испортили дела.

Во-первых, покровцы заломили с приказчика неслыханную цену за то, что он хотел осчастливить их пристанью. За носку дров цена тоже была заломлена неистовая. Выслушав монолог предводителей толпы покровцев, приказчик по обыкновению плюнул и поехал назад… Увидя это, покровцы, тоже по обыкновению, стали проделывать все, что они привыкли проделывать до сих пор, то есть неожиданно узнавали, что попали «не туда», и кричали: «какая ваша будет цена? говорите, господин, вашу цену». Им отвечали, что с дураками не разговаривают, после чего они вступили по шею в воду, стали драться и ругаться – и в конце концов взяли грош.

Но как только стало известным, что за какой-нибудь час времени, покуда будет стоять пароход, будут платить три целковых, хоть и придется делить их между пятнадцатью человек, – тотчас же со всех концов Покровского поднялся народ, пожелавший участвовать в этом вознаграждении. Появились старые-престарые дворовые, доезжачий с переломленной ногой, отставные солдаты, прослужившие престолу-отечеству по тридцати лет и теперь побиравшиеся в Покровском и окрестных деревнях. Весь этот народ, верою и правдою служивший своим начальникам и потом ими забытый, пришел требовать удовлетворения от трех рублей, объявленных пароходом за носку дров.

– Вам бы в гроб пора, – кричала на ветеранов голода и холода покровская молодежь, только что отыскавшая себе новую работу: – вы хлеб отбиваете…

– А вам-то, бесам, мало своего дела?.. – отвечали ветераны. – Прорвы этакие… Н-н-нен-н-насытные!..

– Кто голодней-то?.. – слышалось в другой группе спорящих.

– Мы!

– Нет мы!

– А ну, давай…

Трудно было самим покровцам разобрать этот вопрос, и ветераны, как люди более опытные, покончили тем, что спустили цену против прежней вдвое ниже и овладели дровами.

Но немного капитан выиграл на этой дешевизне.

Как только старикам пришлось делать дело, – вдруг им стало обидно. Каждый из них имел либо медаль, либо помнил милости покойного графа, и вот этим-то заслуженным людям пришлось теперь делать это черное дело. Несмотря на то, что все они крепко и хорошо выпили перед начатием дела, старые воспоминания не давали им покоя. Обхватив на груди дряхлыми руками три-четыре полена, еле плетется ветеран по колеблющимся сходням колеблющимися от старости и хмеля ногами и бормочет:

– При покойном графе, при Павле Петровиче… бы-валушки, и-и…

– Неси, неси, чорт сивый! – гремит на старика капитан: – после будешь разговаривать… Эй ты, – продолжает он, адресуясь к другому ветерану, плетущемуся следом за первым, – старый дьявол! Что дрова-то роняешь…

– Дон-не-сем! Доннесем, куманек… И-иьи… при ам-пир-ратыри…

– Что роняешь, сивый чорт! – побагровев, гремит капитан.

– До-нисем… ничего… – роняя поленья, бормочет старик, да вдруг спотыкнется и ухнет в воду совсем с дровами, не успев докончить своей речи, начинавшейся словами:

– А при ампирратыри…

Вследствие таких беспорядков, с первой остановки парохода у покровской пристани, – над пристанью, над рекою и на большое пространство в обе стороны – стала раздаваться неистовая брань капитана. Он был из русских немцев, следовательно, мог на двух языках излагать свой гнев, но покровская бестолочь была столь велика, что и двух наречий было мало для выражения негодования. Эти падающие люди с дровами, эти разбитые лодки, которым не могли докричаться, чтобы они сворачивали, эти утонувшие люди и т. д. и т. д. – все это иной раз доводило капитана до того, что он метался по своей рубке как помешанный и кричал:

– Пропадайте вы и с пароходом! Чорт вас возьми всех… Пойду зарежусь…

Неизвестно, что бы сталось с этим новым делом, если бы ему пришлось продолжать свое существование исключительно при помощи старых покровских людей и понятий. Вероятно бы, оно прекратилось. Но новое дело не погибло, его поддерживало и укрепило появление новых деятелей, именно баб!

Этого никто не ожидал.

Неуспех в новом деле покровских старожилов заставил покровскую молодежь, оттертую от дела, быть вполне уверенными, что дело это придет к ним опять; но покуда они хохотали над стариками и издевались над падением людей и дров в воду, над неистовством капитана, к последнему явилась толпа покровских баб и умно, расчетливо предложила ему задаром сделать это дело… «Понравится – хорошо, не понравится – как угодно»… И не прошло четверти часа после того, как капитан дал свое согласие, ни гнева, ни намерения утопиться и бросить пароход уже не было в нем. Бабы удивительно ловко и быстро сделали свое дело. Вместо того чтобы таскать по три полена на груди, они явились с носилками и перетаскали пятерик духом. Они не болтали о графах, не спорили, не перекорялись, не прошли вперед гривенник, не просили прибавить, словом – делали дело и желали получить, что следует. Даже в получении денег они умели установить порядок и стройность: подходили одна по одной, не задерживали, уходили тотчас, – словом, делали всё проворно и ловко. Любо было смотреть, как капитан раздавал им деньги.

– Получай, отходи! – сказал он первой, вручив несколько медных пятаков. То же самое пришлось ему повторить и другой, но третьей говорить этого уже не приходилось: капитан видел, что бабы, все до единой, поняли идею нового рода труда, провозвестником которого был пароход:

– Получай и отходи!

И все, что было следствием этого принципа, привезенного пароходом, все досталось в руки баб.

Они заняли всю пристань столиками с съестным, назначили цену за рыбу, за яйца, за пироги, и пароход, налетев на них, съедал все это и оставлял в их руках деньги.

– Да грех! – говорит робко покровская девушка сухой и востроглазой бабе, которая ей что-то нашептывает, притаившись за окном, чтобы не видали родители.

– Кому грех-то? Кому?

– Известно, мне…

– Тебе! Дура! Купцу грех – так. С него на том свете взыщут… Это верно, а не с тебя… На тебе греха нет; ежели б ты купца покупала, так тогда ты в грехе…

Девушка улыбается.

– А то чьи деньги-то? Кто деньги-то дает? Купец! Он, стало быть, тебя погубляет и за это ответит…

Но чтобы убедить девушку окончательно, к концу длинного монолога старая ведьма приберегает такой аргумент:

– Что тебе-то? Часок побывала – да назад… Нешто он тут на веки веков? Он сел на пароход – и был таков, а у тебя, глядишь, целое приданое в руках, чистые денежки…

– А Вася?

– Ах, дура, дура! У тебя с Васей любовь, а с купцом что?.. Бери деньги – да прочь, любовь при тебе и останется…

И глядишь, в дрянной и дымный номеришко, где мимоездом остановились приехавшие на пароходе деньги в виде пьяного купца, отправляющегося по делам дальше С тем же пароходом, входит ведьма и говорит: