Милый друг

Он сидел смущенный, наконец нерешительно сказал:

– Я хотел бы рассказать свое путешествие с самого начала.

Она села против него, по другую сторону стола, смотря ему в глаза:

– Ну хорошо, расскажите мне, мне одной, не спеша, ничего не пропуская, я выберу все подходящее.

Он не знал, как начать, и она стала допрашивать его, как священник на исповеди, предлагая вопросы, которые напоминали ему забытые подробности, встречи, случайно промелькнувшие фигуры.

Она заставила его рассказывать таким образом около четверти часа, потом вдруг перебила его:

– Теперь мы начнем. Представьте себе, что вы описываете свои впечатления другу. Это дает вам право говорить всякие пустяки, отпускать всевозможные замечания, быть непринужденным и занимательным, насколько вам удастся. Начните так: «Милый Анри, тебе хочется знать, что такое Алжир, – ты это узнаешь. Из тесной мазанки, где я живу и где скучаю от безделья, я буду присылать тебе нечто вроде дневника, в котором буду описывать свою жизнь день за днем, час за часом. Порой кое-что будет не совсем прилично – ну что ж, ты ведь не обязан показывать его своим знакомым дамам».

Она остановилась, чтобы зажечь потухшую папиросу, и тихое скрипение гусиного пера тотчас прекратилось.

– Будем продолжать, – сказала она. – «Алжир – большое французское владение, расположенное на границе огромных неисследованных стран, которые называют пустыней Сахарой, Центральной Африкой и так далее.

Алжир – это ворота, прекрасные белые ворота этого своеобразного материка.

Но прежде всего до него надо добраться, а путешествие туда не для всех одинаково. Как тебе известно, я превосходный наездник, в противном случае мне не поручали бы выезжать лошадей нашего полковника; но ведь можно быть хорошим кавалеристом и плохим моряком. На мне это подтвердилось.

Ты помнишь полкового врача Симбрета, которого мы прозвали доктором Ипека? Когда нам хотелось побыть сутки в лазарете, в этой благословенной стране, мы отправлялись к нему на прием. Он сидел на стуле, расставив толстые ноги в красных штанах, положив руки на колени так, что они образовывали мост, локти на отлете, и вращал большими круглыми глазами, покусывая свои белые усы.

Ты помнишь его предписания? “У этого солдата расстройство желудка; дать ему рвотное номер три по моему рецепту, потом двенадцать часов покоя, и он здоров”.

Рвотное это было всемогущим и действовало неотразимо. Делать нечего, приходилось его принимать. Зато потом, испробовав рецепт доктора Ипека, можно было насладиться заслуженным двенадцатичасовым отдыхом.

Так вот, милый мой, чтобы попасть в Африку, надо в течение сорока часов переносить действие другого рвотного, действующего не менее неотразимо, – по рецепту Трансатлантической пароходной компании».

Она потерла руки, очень довольная своей выдумкой.

Она встала, начала ходить, закурив вторую папироску, и диктовала, выпуская струйки дыма; сначала они выходили совсем прямые из маленького круглого отверстия ее сжатых губ, потом расширялись, расплывались, местами оставляя в воздухе серые линии, какой-то прозрачный туман, облачко, похожее на тонкую паутину. Она то отгоняла ладонью эти легкие следы, то рассекала их указательным пальцем и потом с серьезным вниманием следила, как медленно исчезали оба клочка едва заметного дыма.

И Дюруа, устремив на нее взор, следил за всеми ее жестами, всеми позами, всеми движениями ее тела и лица, занятых этой пустой игрой, не отвлекавшей ее мысли.

Теперь она придумывала разные перипетии путешествия, набрасывала портреты вымышленных попутчиков, сочинила любовное приключение с женой пехотного капитана, ехавшей к своему мужу.

Потом села и начала расспрашивать Дюруа о топографии Алжира, о которой не имела никакого понятия. Через десять минут она знала о ней не меньше, чем он, и составила небольшой очерк политической и колониальной географии, чтобы ознакомить с нею читателя и подготовить его к пониманию серьезных вопросов, которые предстояло затронуть в следующих статьях.

Далее следовала экскурсия в провинцию Оран – фантастическая экскурсия, в которой речь шла почти исключительно о женщинах-мавританках, еврейках, испанках.

– Только это и интересует читателей, – сказала она.

Закончила она поездкой в Сайду, лежащую у подножия высоких плоскогорий, и забавной интрижкой между унтер-офицером Жоржем Дюруа и испанской работницей на фабрике по обработке альфы[5 - Альфа – растение, стебли которого употребляются на выделку бумаги, ковров, обуви.] в Айн-эль-Хаджаре. Она описывала их свидания в голых скалистых горах ночью, когда шакалы, гиены и собаки арабов рычат, лают и воют среди утесов.

Затем она весело сказала:

– Продолжение завтра!

И добавила, поднимаясь со стула:

– Вот, сударь, как пишутся статьи. Извольте подписаться.

Он колебался.

– Да подпишитесь же!

Он засмеялся и написал внизу страницы: «Жорж Дюруа».

Она ходила и курила, а он все смотрел на нее, не находя слов, чтобы поблагодарить ее, счастливый ее присутствием, полный признательности и чувственного наслаждения от зарождающейся между ними близости. Ему казалось, что все окружающее составляет часть ее – все, даже стены, уставленные книгами. Кресла, мебель, воздух, слегка пропитанный табачным дымом, носили какой-то особенный отпечаток; во всем было разлито нежное, милое очарование, исходившее от нее.

Неожиданно она спросила:

– Какого вы мнения о моей подруге, госпоже де Марель?

Он удивился:

– О… я нахожу ее… нахожу ее очень привлекательной.

– Не правда ли?

– Да, конечно.

Ему хотелось прибавить: «Но далеко не в такой степени, как вас». Но он не решился. Она продолжала:

– Если бы вы знали, какая она забавная, оригинальная, умная! Это богема, настоящая богема. За это ее и не любит ее муж. Он видит только ее недостатки и совсем не ценит ее достоинств.

Дюруа был поражен, узнав, что госпожа де Марель замужем. Впрочем, это было вполне естественно.

Он спросил:

– Вот как!.. Она замужем? А кто такой ее муж?

Госпожа Форестье слегка повела плечами и бровями. Движение это было полно какого-то неуловимого значения.

– Он инспектор Северных железных дорог. Каждый месяц он на неделю приезжает в Париж. Жена его называет это «принудительной службой», или «недельной барщиной», или еще «святой неделей». Когда вы с ней ближе познакомитесь, вы увидите, какая это остроумная и милая женщина. Зайдите к ней как-нибудь на днях.

Дюруа совсем забыл, что ему нужно уходить; ему казалось, что он останется здесь навсегда, что он у себя дома.

Но вдруг дверь бесшумно отворилась, и без доклада вошел какой-то высокий господин.

Он остановился, увидев незнакомого человека. Госпожа Форестье на минуту смутилась; легкая краска покрыла ее шею и лицо, но она сказала своим обычным голосом:

– Входите, дорогой друг… Позвольте вам представить приятеля Шарля, Жоржа Дюруа, будущего журналиста. – Затем, уже другим тоном, она назвала вновь пришедшего: – Наш лучший и самый близкий друг – граф де Водрек.

Мужчины раскланялись, посмотрели друг другу в глаза, и Дюруа сейчас же начал прощаться.

Его не удерживали. Он пробормотал несколько слов благодарности, пожал протянутую ему руку молодой женщины, поклонился гостю, который стоял с холодным и серьезным лицом светского человека, и вышел смущенный, точно сделал какую-нибудь глупость.