Эмигрант

– Посмотрим, – ответил я коротко и уклончиво, а про себя удивился панибратству и подумал, хорошо, что она, по крайней мере, не просит у меня денег в долг.

– В Израиле у людей израильские имена. Твоё имя будет Шломо.

– Мои родители назвали меня Соломоном, и это изменить невозможно. Я готов откликаться на любые имена, но в душе я – Соломон, – твёрдо сказал я.

– Можно оставить Соломон и дописать Шломо, будет двойное имя. Так подойдёт?

Я смягчился и нехотя согласился. Но только из приличия, потому что имя Шломо мне не нравилось и, на мой взгляд, оно мне совершенно не подходило. Честно говоря, кроме данного мне родителями имени Соломон, все прочие имена, которыми меня иногда называли в советском прошлом, мне тоже никак не подходили и не нравились. Я нехотя откликался на них, но только из-за своей врождённой застенчивости.

– Иврит знаешь?

– Нет.

– Высшее образование имеется?

– Имеется.

– Что хочешь делать тут, в Израиле?

– Не знаю. Что скажут, то и буду делать. Но лучше вообще ничего не делать. Так можно?

– Тебе, Шломо, сильно повезло. В одном из лучших ульпанов

страны сегодня начинается новый учебный заезд. Другие месяцами ждут, чтобы попасть туда, а ты с корабля на бал. Тебя отвезут в ульпан Етцион в Иерусалиме, – строго и несколько раздражённо закончила свой короткий вкрадчивый допрос женщина в очках. Она выдала мне новый документ вместо удостоверения личности беженца и путевой лист для проезда в Иерусалим.

Она, наверное, думала, что я тут же начну прыгать от радости, но поняв, что ошиблась, сдержанно улыбнулась и указала мне на выход.

Зал аэропорта для прибывающих выглядел похожим на такие же в Домодедове в Москве или в Толмачёве в Новосибирске – такой же огромный и многолюдный. Мужчины, женщины, чемоданы, коляски и шумные дети до краёв заполняли помещение. Кто-то выкрикивал фразы по-русски, но в основном вокруг стоял гул иностранных голосов.

Публика была крайне разношёрстной, но что-то не очень очевидное всех их объединяло.

Я вдруг понял, что все они… евреи, и от этого неожиданного и вполне понятного открытия в недоумении сел на ближайшую скамейку. Чувство, что вокруг меня евреи, и только евреи, будет преследовать меня ещё несколько месяцев подряд.

Дорогой в Иерусалим запомнил приторный, немного пьянящий запах совсем недавно экзотических апельсиновых рощ. И день выдался исключительно тёплым, солнечным и ясным. Апельсиновым.

На полдороге ровное долинное шоссе вдруг закончилось, и перед нами встали Иерусалимские горы. Естественные ворота, образованные самой природой для иерусалимских паломников – Шаар ха-Гай, дали проход современному шоссе вглубь гор. Что-то неуловимое в окружающем пейзаже напоминало мне советский Крым – возможно, из-за кипарисов на холмах вдоль извилистой горной дороги.

Всё было по-новому, как-то по-другому. Совершенно круглое январское солнце согревало меня, незнакомая извилистая дорога влекла вверх. Казалось, что птицы в новой стране щебечут охотнее, громче и мелодичней.

Как они щебечут в Советском Союзе, я теперь не помнил, да и никакого дела до этого мне уже не было.

Теперь я свежеиспечённый израильтянин.

Из-ра-иль-тя-нин!

Новоселица: город в Черновицкой области

Ульпан: учебное заведение или школа для изучения иврита

Райское местечко

Если бы я запоминал сны, точно знал бы, какова жизнь в раю.

А может, мне вообще никакие сны не снятся?

Впрочем, если судить по благостному расположению духа, которое я испытываю каждое утро, сны мне всё-таки снятся. Они, может, не совсем райские, но сладкие и приятные.

Возможно, мне не раз приходилось прогуливаться в них по Иерусалиму. Но я не запомнил этого и теперь впервые наслаждался сказочным, райским и прекрасным видом этого вечного Города.

Город величаво распростёрся предо мной и был реальным. Глядя на него, теперь я точно знаю, как выглядит этот самый рай.

Я много раз слышал, что Иерусалим – Святой Город.

Но я не догадывался, что это самый настоящий рай, а мой ульпан Етцион находится в центре этого рая – занимает райское местечко.

После холодных январских и уже далёких Черновцов, заснеженного Львова, туманного Чопа и дождливой Вены Иерусалим открылся мне в тёплых солнечных лучах на вершинах своих холмов под чистым голубым небом. Его главный золотой купол подпирал в этом месте планеты высокое небо. Солнечные отблески, отражаясь от других его куполов, разбегались по окружающему миру, даря людям свет, тепло и радость.

В тот день всё в Иерусалиме казалось прекрасным, единственным, неповторимым и вечным. Его воздух был сладок, рощи – призывно тенисты, а прохладная вода в его ручьях была самой прозрачной на свете. Его люди – самые приветливые и общительные на планете, а его дети сразу рождаются счастливыми и умеющими изрекать истины.

Обычная жизнь Иерусалима – пёстрые базары, весело разгоняющие людской поток по кривым улочкам. Жизнь, заставляющая Город пульсировать весь день и добрую часть ночи. Разноцветные одежды прохожих и их гортанные речи сопровождают эту жизнь, которая, кажется, пришла из бесконечности и будет длиться вечно.

С первых мгновений Город, облицованный светло-бежевым «иерусалимским» камнем, предстал предо мной твердыней духа моего народа. Никогда не забуду впервые узнанное тогда улыбающееся лицо Иерусалима из камня. Оно было добрым, мудрым и тысячелетним.

Я почувствовал себя дома. Не в полуподвальной черновицкой квартире, а дома в новом и широком смысле. Мне казалось, что меня здесь долго ждали и были приветливы со мной, как никогда и нигде.

У каждого человека на земле есть такое место, и когда ты находишь его, к тебе приходит чувство сладостного успокоения, которое пришло тогда ко мне. Я и до этого был спокоен, но совершенно по-другому.

Дом. Это мой новый дом.

Трудно описать словами то, что я почувствовал в Городе, где жили самые знаменитые люди человеческой цивилизации. Среди них, конечно, и мой знаменитый тёзка – Соломон, царь Иудейский, которого по-местному называли, как и меня, – Шломо.

…Всё шло, как по хорошо продуманному сценарию. Я даже стал оглядываться по сторонам в поиске съёмочной группы с камерами. В полдень меня с вещами и велосипедом выгрузили у ворот ульпана. Там меня уже ждали. Вещи тут же отправили в камеру хранения, а меня самого – в столовую на обед.

Правда, насторожил тот факт, что они точно знали, как со мной обращаться. Ведь то, что я всегда голоден и меня нужно кормить почаще, ни в одной анкете я не указывал.

В нашем ульпане училась пара сотен учеников обоих полов. Десятка два из них жили в городе на квартирах, а остальные – в большом трёхэтажном интернате. Учебные классы находились в двух маленьких зданиях ульпанского двора, окружённого забором с большими массивными воротами.

Возраст учеников не очень соответствовал типичному распределению израильского населения по этому показателю. 20-летние совпадали со срединным его значением, 18-летние – с минимальным, а 30-летние – с максимальным. Средний по ульпану возраст выходил 21 год.

И лишь несколько учениц – можно сосчитать их на пальцах одной руки – были засидевшимися в девицах дамами со следами гуманитарной горечи на скучных лицах и были старше меня.

Внимательный читатель поинтересуется: а что же такого райского было в этом ульпане?

Так вот, 90% его учеников были женского пола, и разброс девушек и молодых женщин на шкале привлекательности был вполне достойным.

Все они приехали из разных стран и с разных континентов, имели различный цвет глаз, кожи и неодинаковую стройность ног. Они привезли с собой из своих стран лучшие черты характера, очаровательнейшие улыбки и самые красивые мечты. Все они, за редким исключением, были готовы к новой жизни на новом месте, а женщины всегда прекрасны, когда начинают жизнь сначала. Это я уже хорошо знал по своей, хоть и короткой, прежней жизни.

Эвита из Испании, Стелла из Австралии, Шарлотта из Франции, Эмма из Швейцарии и даже инфантильные американки и подчёркнуто чопорные англичанки были просто неподражаемы! Такого разнообразия прекрасных улыбчивых лиц и душ невозможно было представить себе в СССР или в странах «социалистического лагеря». Я не ожидал увидеть такое и поэтому считал, что мне необычайно повезло находиться рядом с таким женским раем днями, длинными ульпанскими вечерами и короткими ночами.