Собачья сага

Поначалу Павлу это нравилось, поскольку его разговор с Мартом никак не мог задеть самолюбие Полины. Но со временем и в этих разговорах Полина начинала улавливать скрытый смысл. Даже когда Павел однажды стал передразнивать Марта негромким тявканьем, Полина ворвалась в комнату и так уничтожающе строго посмотрела на заговорщиков, что они послушно закивали головами и замолчали совсем.

Идти на улицу было бесполезно, поскольку Полине казалось, что она может читать по губам на большом расстоянии, о чем заранее предупреждала родственников. Вся квартира вместе с ее обитателями в страхе дрожала от недовольства Полины. Все боялись ее гнева, никто не смел ей перечить, поскольку она носила в себе надежду на возвращение всеобщей радости.

Первыми не выдержали родители Павла – переехали на дачу в Вырицу. От города недалеко, можно на работу ездить электричкой. Отец немного утеплил дом, уплотнил двери с окнами, запасся к холодам дровами. Шутя, сказали, что не хотят мешать молодым наслаждаться ожиданием рождения потомства, и приготовились там зимовать.

Паше и Марту деваться было некуда, и они мужественно несли свой крест все оставшиеся месяцы, пытаясь наладить отношения.

Март повзрослел. Он все понимал, и в квартире его не было слышно и видно. Приходя с прогулки, он ложился на свое старенькое одеяльце за диваном и лежал там до самого утра – когда они с Павлом шли на утренний променад.

Павлу теперь приходилось подниматься в пять. Самостоятельно готовить себе завтрак. Если честно, кушать он не хотел, но надо было что-то вынести из дома для пса, поскольку ел тот теперь один раз, и только вечером. Павел делал бутерброды с колбасой и сыром. Сам выпивал чай, а остальное заворачивал в пакет, туда же ставил бутылочку с водой из-под крана, после чего они шли на улицу.

На лестничной площадке, между первым и вторым этажом, за мусоропроводом, стояла именная миска Марта. Павел наливал в нее воду, а бутерброды давал с руки. Пес не обижался. Понимающе кивал головой, заглатывая пищу. После этого они около часа гуляли в парке и возвращались. Павел шел на работу, а Март на свое место за диваном. У каждого были свои обязанности. У собаки – молчать и не высовываться. Выходил пес только тогда, когда слышал звук дверного звонка, чтобы показаться на глаза хозяйке, убедив ее, что не дремлет и готов к бою. Но обычно Полина начинала злиться и гнать его на место. И все же Март настырно продолжал появляться на звонки. Верил, что когда-нибудь он всех спасет. Это было у него в крови.

Дочку назвали Кристиной. Она была пухленькая, с большими голубыми глазками, курносым носиком. Надутыми бантиком губками. Она показалась Паше очень похожей на ту девочку, что сидела с ним в школе за одной партой. Кроватку поставили за диван, а место собаки переместили к балконной двери, рядом с которой у стены стоял телевизор. Теперь Март даже не мог пошевелиться, поскольку мешал вечернему просмотру индийских сериалов. Он лежал, свернувшись клубочком, положив морду на лапы, и только темные зрачки глаз настороженно и боязливо реагировали на любой звук, издаваемый находящимися в квартире людьми. Приподнимая брови, вопросительно устремлял взгляд навстречу происходящему.

Каждый вечер Полина жаловалась на собаку, что она все больше наглеет и перестает слушаться. Март, словно понимая это, внимательно слушал ее со своего места, виновато прижимая уши, отводя глаза. Он даже не мог посмотреть на своего хозяина и как-то оправдаться. Выходило, что, несмотря на все его старания, он что-то делает не так. А поскольку хозяйке виднее, приходилось соглашаться со всем, что про него скажут. Он молча глядел в глаза Павлу, когда тот приходил домой, и, не подымаясь с полу, выражал свою радость только вилянием хвоста. А затем не отрывал взгляд от Паши, подмечал каждое его движение, блеском глаз говоря, что ему вполне этого достаточно для счастья, а остальное он выразит на утренней прогулке.

Начиналась перестройка. По телевизору все больше вещали о светлом будущем и демократии. На заводе, где работал Павел, стали задерживать зарплату, а затем и вовсе перестали платить. Народ собирался бастовать. Встречались по вечерам, обсуждая ситуацию, строя планы и, конечно, выпивали. На водку всегда находились деньги. Паша старался не задерживаться, поскольку помнил о собаке. Несколько раз Полина подловила его с запахом алкоголя.

– Собака не слушается, ты денег не зарабатываешь, водку жрешь, – набросилась в очередной раз Полина на мужа, – к чертовой бабушке выгоню вас, кабелей, из дома, тогда узнаете!

– Ну, что ты все собакой недовольна, – будучи под хмельком, однажды осмелел Павел, – ведь это наш амулет! Даже пойти воды попить при тебе боится!

– Какой еще амулет? – недовольно спросила Полина.

– Как какой! – обрадовался Павел, он давно уже хотел высказать жене свою догадку, о которой частенько думал, но как-то все не получалось. – Помнишь, как мы ребеночка хотели! Врачи что тебе говорили? Что резус у тебя не тот и пытаться бесполезно! А как мы только собаку взяли, так и случилось чудо!

Полина на несколько секунд задумалась.

– Значит у нас с тобой не один ребеночек, а два! – продолжил Павел, – И обоих мы должны беречь и лелеять!

– Что ты мне ерунду всякую несешь! – перестав молчать, возмутилась жена, – Прировнял тоже пса своего к ребенку! Видать хорошо сегодня выпил! Иди лучше бери свое чадо за шиворот и марш гулять. Может, там проветритесь оба!

Через пару дней рабочие решили бастовать. Подошли к заводским воротам, но на территорию не пошли. Послали гонца в магазин. Расселись на лавочки и стали начальство поджидать. А пока ждали, для смелости приняли на грудь по стаканчику портвейна. Прибывшее руководство долго не думало и, после получения отказа выйти на работу, позвонило знакомым руководителям милиции. Приехавшие козелки загребли несколько человек в отдел за незаконное проведение митингов. А там кому хулиганку повесили, а кого в вытрезвитель свезли. Павел угодил под суд. Получил десять суток, и за казенные харчи все эти дни подметал улицы. Еда в рот не лезла. Каждую свободную минуту думал о семье.

И вот он уже стоял перед дверью своей квартиры, боясь нажать на звонок. Прислушиваясь к тому, что творится внутри. Но, если бы там даже была дискотека, вряд ли бы он услышал. Потому, что в голове его и душе творилось такое, что не давало ему сосредоточиться ни на чем. Казалось, что он слышит, как за дверью ходит по детской комнате Полина и, укачивая дочурку, напевает ей песню. Как тихо вздыхает Март, лежа на своем ветхом одеяле. Как работает на кухне радио, передавая театральную постановку.

Павел не слышал, как прозвучал звонок. Дверь перед ним неожиданно распахнулась. С недоумением посмотрев на кнопку звонка, он увидел там свою руку. Перевел взгляд на Полину. Она стояла в дверях – такая большая, с половой тряпкой в руке, прямо как когда-то его мать. За дверью была та же таящая в себе опасность давящая тишина.

И эта ставшая вдруг незнакомой женщина в дверях так же молча нависла над ним, как в прошлый раз. Павел почувствовал себя тем далеким учеником в немного великоватой школьной форме, купленной на вырост, слегка жмущих стопу запыленных ботинках и пятиконечной звездочкой на груди.

Что он мог сказать? Тишина, вылезая из квартиры, уже поглотила его с ног до головы и теперь пробиралась внутрь, холодя душу, обмораживая сердце и легкие. Он почувствовал, как дыхание постепенно становится хриплым, сопротивляясь кристаллизующейся мокроте. Проникающий внутрь воздух моментально индевел, покалывая острыми иголками грудь изнутри.

Полина ушла, ничего не сказав, а он продолжал стоять, словно замороженный. Не в силах двинуться вперед, сделать шаг туда, где когда-то родилась и теперь вновь проявилась в полной мере пугающая его немота. Застыв в том далеком дежавю, он снова ползал из комнаты в комнату на коленях, протирая стрелки отутюженных брюк, заглядывая под мебель, которая и сейчас продолжала стоять на тех же местах. Только прибавилась маленькая детская кроватка за диваном, но вряд ли она могла чем-то помочь.

Полина снова появилась в проеме. Все так же молча, она протянула Павлу старый чемоданчик его отца, с которым тот ездил в командировки.

«Зачем»? – недоуменно подумал Павел.

Но протянул руку через порог и взялся за потертую кожаную ручку, совсем не почувствовав тяжесть.

А потом, глядя на Павла в упор, Полина протянула другую руку, что-то передавая. И, не отрывая взгляда от ее холодных, словно рыбьих, голубых глаз, он автоматически подставил другую ладонь, в которую тут же, шурша, упали несколько денежных купюр.

– Это твоя половина талисмана, – сказала Полина, – Купи себе чего-нибудь!

Затем, словно испачкавшись, стала вытирать руки о кажущийся малюсеньким, похожим на слюнявчик Эрика, алый фартук, висящий у нее на животе. Обычно она так делала после разделки утки или тушки цыпленка.

Затем выпрямилась в дверях – неимоверно большая, в бархатном темно-коричневом платье в горизонтальную белую полоску. Перетянутая посередине поясом от фартука, словно пчелиная матка, закрывающая вход в свое гнездо, крепко держа дверную ручку.

В этот момент где-то в глубине квартиры послышался коротенький всхлип ребенка, затем еще один, а потом наступила тишина. Казалось, что, подобравшись к детской кроватке, немота окончательно обрела право на всю территорию этой квартиры. На свое вечное поселение здесь.

Ничего не говоря, Полина захлопнула дверь.

«Какой талисман»? – подумал Павел, глядя, как раскрываются на ладони бутоны коричневых и зеленых бумажных комочков.

Он стал спускаться по лестнице вниз. Зачем-то заглянул к мусоропроводу между первым и вторым этажом. Убедился, что миска Марта на месте и в ней налита вода. Вышел на улицу. Сел в садике на детскую скамеечку и, поставив на землю чемодан, горько заплакал, закрыв ладонями лицо. Чувствуя, как острые жесткие края скомканных купюр скребут и колют его щеки, не пытаясь впитать текущие из глаз слезы, не желая становиться мягче…

Глава 4. Служба

Павел никогда не видел вокруг столько мужчин, одновременно переодевающихся в милицейскую форму. Словно объявили всеобщую мобилизацию на борьбу с преступностью и правонарушителями. Расположенные справа и слева комнаты периодически множили этих людей, выталкивая из себя в общий коридор, а затем принимали обратно, озабоченно бормочущих и жестикулирующих руками. В не застегнутых или просто накинутых на плечи кителях. С зажатыми подмышками фуражками. Перекинутыми через плечо, словно коньки у подростка, ботинками с перевязанными узлом шнурками.

Создавалось впечатление бурлящей серой массы, празднично украшенной красными штрихами лампасов и околышей, блеском кокард и пуговиц.

Словно случилось что-то страшное и непоправимое. С серьезным видом стальные костюмы сновали всюду. Молодые люди суетились, наклонялись, поправляли складки на одежде, подходили друг к другу, что-то говоря, и снова уходили. Все это происходило под гулкий топот ботинок, шарканье носков, громкие эмоциональные вскрики и отрывистые насмешки.

Постепенно пестрое месиво начало приобретать очертания, становясь похожим на полк одинаковых оловянных солдатиков, выпущенных с промышленного конвейера. На бесконечные зеркальные отражения, поставленные друг напротив друга.

Павел смотрел на суетливо снующие вокруг озабоченные лица, пытаясь разглядеть в них хоть какое-то выражение, но все они олицетворяли ГОСТ безликих физиономий, закрепленных между темно-серым треугольником галстука, зажатым стойкой воротника, и черным козырьком фуражки, с ожесточением надвинутой на глаза.

Заглянув в зеркало, он с ужасом обнаружил среди двигающихся фигур свое отсутствие. Павлу казалось, что он невидим для этих мечущихся стражей порядка. Это успокаивало и заставляло оставаться неподвижным.

Всеобщее мельтешение не задевало собой только одну отраженную зеркалом застывшую фигуру, одетую аналогичным образом. В чертах ее лица таилось что-то родное. Павел внимательно разглядывал небольшой шрам на подбородке, при этом зная о его происхождении, знакомую рыжеватую веснушчатость вдоль спинки носа и серые, с зеленым оттенком по краям, глаза. Для подтверждения догадки он открыл рот и подвигал нижней челюстью в стороны, высунул язык. Убедился, что все его движения в точности повторяются в зеркале мужчиной в форме сотрудника милиции в звании ефрейтора. Иначе быть не могло – Павел окончательно понял, что это он сам.

Периодически ощущаемые похлопывания по плечу или легкие пинки под зад, сопровождаемые знакомым хихиканьем, подтверждали его догадки.

Постепенно он стал узнавать приятелей, с которыми обучался на курсах подготовки младшего милицейского состава. Они с улыбкой подходили друг к другу, удивляясь произошедшим переменам, угадывали знакомые лица. Тыкали в них пальцами, смеялись.

За прошедшие несколько месяцев учебы, которые они провели на казарменном положении, будущие сотрудники видели друг друга в разной одежде, но только милицейская форма придала всем совершенно иной облик, преобразив лица до неузнаваемости. Вместе с этим что-то новое, ответственное проникло и в их души. Преобразовалось в гордость за предстоящее порученное дело.

– Завтра с утра посещение музея милиции! – огласил план мероприятий начальник курса. – В десять утра посадка в автобусы! Чтобы знали, как ваши отцы и деды боролись в Ленинграде со всякой нечистью.

Если бы не табличка на здании, никто и предположить бы не смог, что тут хранятся раритеты борьбы с преступностью. Сотрудники заходили через черный ход со двора, еле протискиваясь между черных блестящих джипов. Как пояснил начальник музея, руководство ГУВД в актовом зале проводит встречу по обмену опытом.

Слушатели заинтересованно разглядывали новые машины, лелея где-то глубоко в душе надежду через много лет стать участником аналогичного мероприятия. Тихие переговоры поднимающихся по мраморной лестнице слушателей сливались в единый гул, разбавляемый топтанием и шарканьем толстых подошв недавно выданных казенных неуклюжих ботинок. Периодически из приоткрываемых где-то в стороне актового зала дверей звучала музыка, неразборчивые команды и женский хохот.

Строй сужался, проходя в зал экспонатов, откуда вдруг стали доноситься оживленные возгласы, а потом смех. Неожиданно парень, шедший перед Павлом, вскрикнул, чертыхнувшись:

– Ну, прямо настоящая. Словно в краеведческий музей попал!