Большая перемена

Я с опаской посмотрел на стакан – водка дробилась в его гранях зеленоватым светом, как и положено «зеленому змию», и забубенно ответил:

– А мне что утром, что вечером, нет никакой разницы!

– Я не о том, – возразил плешивый и потребовал от буфетчицы: – Забери у него это пойло, пока не поздно. Он же еще малец!

– А пьет за свои. Закусывать будем? – спросила продавщица прежним скучающим голосом.

– Мадам, это вы мне? Лично я пью не закусывая! – воскликнул я, прикидываясь оскорбленным. – Да я сейчас эту жалкую водчонку залью в един глоток! Я ее, ничтожную, одним махом! Для меня, любезные, стакан все равно что наперсток. Я ее глушу ведрами! Глядите: ап!

И я точно сиганул в черную бездну – ухватил стакан всей пятерней и поспешно опрокинул в рот. В мое горло хлынул огненный поток, я задохнулся и исторг его себе на грудь. Меня сотрясал неистовый кашель, и все оставшееся в стакане само собой выплеснулось на пол.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес плешивый. Мол, этого и следовало ожидать.

– Повторить? – невозмутимо спросила продавщица. Однако в ее темных апатичных глазах возник слабый интерес.

– А ты, Дуся, не подначивай парня! – прикрикнул на нее плешивый.

– Бла… кха, кха… благодарю, кха, кха… я сыт, – выдавил я сквозь кашель и, рассчитавшись, покинул «Дунай», так и не ставший для меня дном.

Придется его, это дно, искать в другой части города, и я погнал себя на железнодорожный вокзал – там, как утверждали распутники с нашего курса, чуть ли не табунами водились продажные женщины. По словам тех же рассказчиков, это было самое подходящее место для успешной и, главное, безопасной торговли собственным телом, при появлении патруля находчивые дамы бросались на перрон, к поездам, – изображая благопристойных встречающих и провожающих, платочками махали вагонным окнам и туда же слали воздушные поцелуи.

Я сжал в кармане пиджака тощую пачечку пятерок, трешек и рублей – весь мой скудный бюджет – и вошел в здание вокзала. Его огромный вестибюль так и кишел людьми, их тут сотни, а может, тысячи, они сновали туда-сюда и с багажом, и с пустыми руками, и в этой толчее было множество женщин – поди угадай: кто из них блюдет целомудрие, а кто предлагает себя за деньги всем кому не попадя. Не будешь же соваться к каждой с изысканным вопросом: «Пардон, мадам, вы, часом, не проститутка?»

А дубовая вокзальная дверь впускала с улицы новые толпы народа, будто его здесь не хватало. Отворилась она и в очередной раз, и в здание несмело вступила сельская девушка в цветастом платке и приветливо сказала тысячеголовой гудящей массе:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, здравствуйте! Проходите и чувствуйте себя как дома! – ответил я за весь вокзал и, спохватившись, скрылся за спины людей – нет, такое непорочное создание не для меня. С ней один путь: в высокие духовные сферы. А мне в обратную сторону.

Но я зря волновался – они меня заметили сами и тотчас начали охоту. Я почувствовал на себе чей-то цепкий ощупывающий взгляд и, повернув голову, обнаружил его источник. Вокзальная Артемида сидела, а вернее, стояла в засаде рядышком с расписанием поездов. Охотница была упитанной особой, ее бюст вздымался под розовой нейлоновой кофтой двуглавым Эльбрусом, полные бедра распирали ядовито-зеленую юбку, и та, поддавшись напору плоти и нарушая приличия, открывала ноги выше колен. Но главным в этой атакующей рекламе было ее лицо, грубо размалеванное гримом. Дама будто сошла в зал с экрана, из фильма «Ночи Кабирии». Там героиня дежурила на улицах в компании других проституток, и одна из них была такой же габаритной, как и эта, с нашего вокзала, и звали ее, кажется, Джальсаминой. Кабирия так и кричала на весь Рим: «Джальсамина! Джальсамина!»

Поймав в ловушку мой взгляд, Артемида-Джальсамина растянула толстые ярко-красные губы в призывной улыбке и поманила пальцем: мол, иди ко мне, красавчик, я тебя съем! Так я перевел ее улыбку и жест. Нечто подобное мне встречалось в зарубежных романах и фильмах.

Итак, у меня появилась отличная возможность загубить свою молодую жизнь – спутаться с отъявленной продажной женщиной. И тут решимость снова бросила Нестора Северова на произвол судьбы – я оробел! Вот падших ругают кто во что горазд, их презирают, но, как оказалось, опуститься не так-то легко, тем более на самое дно, и в этом я убедился на собственном опыте, сейчас, на краснодарском вокзале.

Джальсамина звала к себе, а я стоял, будто окаменев. Тогда она сама сдвинулась с места, направилась ко мне, вихляя мощными бедрами, покачиваясь на высоченных каблуках.

– Три рубля! – выпалила она, едва не въехав в меня своим грандиозным бюстом.

– Так дешево? – удивился я, забыв про недавний испуг.

– Если, по-твоему, этого мало, пусть будет четыре, – прибавила Джальсамина.

– Пять! – возразил я, заботясь прежде всего об интересах этой заблудшей души.

– Ладно, но ни копейкой больше! – предупредила она, блюдя, в свою очередь, интересы мои, и задержала взгляд на моем скособоченном пиджаке. – За тобой что? Никто не смотрит?

– В каком смысле? – не понял я.

– В обычном. Жениться ты еще не созрел, зелен еще. Я имела в виду твою мамку.

– Нет у меня мамы. Умерла. И давно.

– То-то и видно, – вздохнула Джальсамина и занялась было пиджаком, начала перестегивать пуговицы из петли в петлю.

– Не стоит. Это мой новый облик, – заартачился я, стараясь высвободиться из ее крепких рук.

– А я с таким не пойду! – прикрикнула Джальсамина. – Что скажут люди? Подцепила опустившегося охламона! Во, теперь нормальный человек. Ну, пошли! У нас мало времени, надо успеть.

Она мертвой хваткой вцепилась в мой локоть, видно опасаясь упустить добычу, и повлекла вглубь вестибюля.

– Должен предупредить: я еще никогда… Ну вы меня понимаете, – говорил я, впадая то в жар, то в холод. – Мне еще не приходилось быть с женщиной, в этом смысле. Я, стыдно признаться, – девственник.

– Все когда-нибудь занимаются этим. Не тушуйся! Дело простое, минутное. Раз-раз, и ты будешь свободен, – буднично ответила Джальсамина, для нее-то, при ее профессии, такое занятие было обыденным, как сапожнику прибить набойку.

Она зачем-то привела меня в зал ожидания. А там людей и вовсе было невпроворот. Неужели я, по ее мнению, способен путаться с ней при всем народе? Мы же не собаки, черт подери! Нет, опускаться до такой глубины – это уж слишком, к подобному падению, каюсь, я не готов!

Я хлопнул себя по лбу, изображая провал памяти:

– Вот склероз! Извините, но меня ждут в институте!