Джентельменское соглашение

Джентельменское соглашение
Георгий Константинович Смирнов

Что делать неудавшемуся актеру, перебивающемуся непостоянными заработками в агентстве розыгрышей, когда он узнает о смертельном диагнозе? Конечно же согласиться на авантюрный заказ крупного дельца, желающего посадить в тюрьму своего делового партнёра, спровоцировав того на убийство, и записав акт расправы на камеру. Есть одно условие – смерть должна быть реальной, иначе партнера не посадят. Ради благополучия дочери бедолага исполняет свою последнюю роковую роль. Однако вскоре ситуация выходит из-под контроля и развивается совсем не по задумке героев этого витиеватого романа, проникнутого лучшими традициями ранних картин Гая Ричи. Или все же случайностей не бывает, а вся череда событий происходит согласно четко продуманному сценарию?

Георгий Смирнов

Джентельменское соглашение

Сатирический роман в духе

ранних фильмов Гая Ричи

Глава 1. Красота неодушевлённой плоти.

Стоял тёплый летний день. Лучи солнца невидимым пёрышком щекотали лица прохожих. Две пары мужских ног ритмично чеканили шаг по асфальтовой дорожке, обильно обрамлённой новой бордюрной плиткой. В начищенных до блеска ботинках, словно в зеркале, отражались то блики солнца, то воодушевлённые лица самих путников, то безликие очертания идущих им на встречу торопливых прохожих, отрешёнными взглядами напоминающих зомби.

Мужчины подошли к понурому зданию, которое в ярких лучах солнца казалось ещё темнее и мрачнее. Вокруг него толпились такие же унылые люди с драматичными гримасами. Да что там, типичные его посетители только и делали, что, столпившись кучками, произносили заунывные речи под аккомпанемент всхлипываний и плача. Вот и сейчас они занимались своим привычным делом, не замечая прелести проживаемого дня.

Двое в сверкающих ботинках тем временем уверенно перешагнули через порог учреждения и по длинному унылому коридору направились в сторону лифта. Один из них – тот, что был в чёрных очках, принялся бодро насвистывать весёлую жизнеутверждающую мелодию. Странный поступок мужчины не был каким-то протестом или вызовом обществу, скорее жестом отчаяния в попытке отгородиться от гнетущей действительности чем-то ей противоположным.

Сладкоголосые трели хоть и могли порадовать слух самого искушённого ценителя художественного свиста, но всё же вступали в диссонанс с царившей повсюду мертвенной тишиной. Даже редкие встречные старались не нарушать её: шагали тихо, практически бесшумно и старались не говорить, а если и перебрасывались парой фраз, то шёпотом.

Напарник свистуна повернул голову и грозно посмотрел на нарушителя спокойствия. Тот проигнорировал сверлящий взгляд. Не добившись ни малейшей реакции, блюститель нравов резко остановился. Вслед за ним, словно послушный пёс на строгом поводке замер и его спутник.

– Перестань! Все деньги высвистишь! К тому же прояви хоть грамм уважения к обитателям этого благочестивого заведения! – раздражённо-нравоучительно приказал моралист.

– Прости. Никого не хотел обидеть. Нервы, наверное, сдают. Не каждый день бываю в таких заведениях. Здесь так мрачно… – оправдался любитель посвистеть.

– Знаешь, в жизни бывают ситуации, когда надо самому подстроиться под обстоятельства, а не менять их под себя. Тебе не кажется, что сейчас именно тот случай?

– Признаю, попытка приподнять настроение оказалось неудачной.

– Надеюсь, я тебе его окончательно испортил?

– Да, теперь всё в порядке. Видишь же, я стою с кислой миной и в полной гармонии с окружающей обстановкой, – накинув на лицо понурую гримасу, тихим голосом произнес остряк.

– Отлично, тогда зафиксируй эмоции и двигаемся дальше.

Мужчины завернули за угол, дошли до конца холла и погрузились в лифт. Спустившись в подвал и пройдя ещё несколько метров в полумраке узкого коридора, они очутились в просторной комнате, залитой ярким холодным светом. В ней было сыро и прохладно. Из стены напротив входа торчали огромные полки с выдвижными стеллажами. В целом помещение походило на винный погреб, однако хранились в нём далеко не бутылки с благородными напитками.

У входа в комнату гостей встретил небольшого роста подвижный мужчина средних лет. На его красноватом слегка опухшем лице торчал огромный длинный нос. Выглядел он настолько нелепо, что походил на морковь, криво прибитую к морде снеговика чьей-то неуклюжей рукой. Волосы торчали в разные стороны, словно он только что пережил мощный разряд тока или играл Эйнштейна в любительском спектакле. Правда от «великого учёного» исходил в меру выраженный запах перегара. Да и грязный, местами окровавленный халат синего цвета с когда-то белыми нарукавниками выбивался из образа.

– Ми-и-лости прошу, – выговорил он заплетающимся языком, после чего подошёл к одному из стеллажей и выдвинул массивную полку, извлекая из утробы холодильной камеры труп сорокалетнего худощавого мужчины. Кожа покойного была настолько гладкой, розовой и бархатистой, что могла бы вызвать зависть у большинства живых любителей здорового образа жизни. Лицо выражало непоколебимое умиление. Вероятно, душа усопшего радовалась тому месту, где пребывала в данный момент. Очаровательный мертвец всем своим видом излучал волны позитивной энергии. Казалось, ещё чуть-чуть, и он радостно вскочит с одра анатомического музея, протянет присутствующим костлявую руку и почтенно поклонившись, поздоровается.

Парни в ботинках, словно сговорившись, опустили головы и принялись любоваться прекрасным произведением танатокосметологического искусства, созданным руками гениального, правда малость охмелевшего мастера.

– О да, он воистину превосходен! – воскликнул мужчина в солнцезащитных очках, первым нарушив молчание.

– Ты прав, – выдержав небольшую паузу, согласился второй. – Как говорил наш общий знакомый – прекрасна неодушевлённая плоть.

– Помню, помню этого знакомого – настоящий псих! Но, чёрт возьми, что-то в его философии есть! – подхватил первый.

– Скажу тебе больше: все философы немного чокнутые.

– Док, а он точно мёртвый? – поинтересовался тот, который был в очках.

– Живых мы пока что не вскрываем, – пошутил патологоанатом, после чего в доказательство своих слов приподнял покрывало и, разорвав швы, раздвинул края огромного разреза на груди и животе трупа, демонстрируя отсутствие внутренних органов.

– Только посмотрите, какой он у нас внутри чистенький, свеженький, обработанный. Да, мой хороший?

– Господи, прошу вас, не продолжайте! – взмолился моралист, прикрывая сначала глаза, чтобы не видеть, как потрошитель с наслаждением вертит свою руку в брюхе покойного, словно проверяет на свежеть молочного поросёнка, а затем и рот, дабы не вывалить на пол утренний рацион питания.

– Чудеса грима и никакого волшебства, – поспешил успокоить опешивших гостей кудесник в синем халате, вынимая руку из полости покойного и приправляя своё утверждение икотой, вероятно для пущей «убедительности».

Мужчина в очках наконец снял их, бережно накрыл покойного пледом, и, трепетно склонившись к его уху, произнёс:

– Прощай, Добряк. Ты прожил короткую, но весьма насыщенную жизнь. Были в ней горести, потери, разочарования, но все они меркнут на фоне тех эмоций, которые ты получал, принося людям радость. Спи спокойно, человек-праздник. Надеюсь, ты не сильно обидишься, если я завтра не буду присутствовать на твоих похоронах. Прости, но так надо.

Не дождавшись ответа и расценив молчание собеседника как согласие, скорбящий снял с себя увесистую золотую цепочку и надел на шею трупа. Завершив обряд дароприношения, он подошёл к патологоанатому и деловито скомандовал: «Что ж, док, приступим».

Пьяный мастер одобрительно тряхнул шевелюрой, надел на руки латексные перчатки и потянулся к подносу с инструментами.

Глава 2. Ихтиандр с улыбкой смерти.

Между тем ещё три дня назад покойный хоть и не выглядел таким беззаботным, цветущим и привлекательным, как сейчас, лёжа на помосте холодильной камеры судебного морга, однако, по крайней мере, мог ходить, говорить, петь и плясать. Другими словами, он был жив. Иные здравствующие сочтут это преимущество сомнительным, расскажут о красоте неодушевлённой плоти, бессмысленности жизни и неизбежности смерти. Однако как ни философствуй, но даже стоящая на самом низком уровне эволюции божья тварь предпочтёт жалкое земное существование любой пусть и самой прекрасной мёртвой форме. Не верите? Спросите у беззаботно порхающей на лугу бабочки, что она выберет – прожить до конца жизнь длинною в какие-то жалкие сутки или увековечить красоту своего бренного тельца в коллекции лепидоптеролога.

Так устроен мир – влечение к выживанию изначально заложено в разумных существах. Недаром назойливая муха, попавшая под мухобойку, отчаянно борется до последнего. Осознаёт ли она, нервно дёргаясь в предсмертных конвульсиях и пытаясь уйти от ненавистного злодея, что биться-то ей, в сущности, не за что? Её и так непродолжительное во времени бытие лишено всякого смысла. К чему она может стремиться? Чего способна достичь? Какой след после себя оставить? Стоит ли её существование того, чтобы настолько рьяно за него цепляться? Возможно, примитивная божья тварь не задаётся, да и не способна задаваться подобными экзистенциальными вопросами. Её мышление изначально лишено дара «высоких» рассуждений. Муха действует, следуя банальному природному инстинкту. Однако может ли человек позволить себе поступать так же? Или он, как творение в высшей мере разумное, наделённое даром зрить в корень, постигать глубины смысла, обязан использовать этот дар и, подобно герою Федора Михайловича, задаваться вопросом «тварь ли я дрожащая или право имею?».

Однако оставим на время вопрос открытым и вернёмся к рассказу о судьбе простого смертного человека – того самого Добряка. Много лет назад он окончил актёрский факультет ВГИКа. Именно там начинающий артист познакомился с молодым амбициозным студентом режиссёрского факультета по имени Артём. За талант и умение подходить к любому делу творчески юношу уже на втором курсе перестали называть по имени и дали ему кличку Маэстро.

Обучение подходило к финалу. Молодому режиссёру предстояло сделать завершающий шаг – снять выпускную дипломную работу. Это был короткометражный фильм – криминальная драма в духе ранних картин Гая Ричи и Квентина Тарантино. Его сценарий был таким же абсурдистским, сумасшедшим и беспредельным.

Маэстро долго искал актёра, который мог бы достойно передать все задумки режиссёра и нюансы многослойного и крайне противоречивого характера главного героя.

Роль предполагала трансформацию персонажа, причём не только внешнюю, но и внутреннюю. Поначалу он представал эдаким злодеем, но постепенно выяснялось, что на самом деле он очень даже хороший и милый парень, а все его страшные деяния – лишь акт правосудия. Как это часто бывает в кино, персонаж творил зло во имя добра, принося себя в жертву высшей справедливости.

В поисках исполнителя главной роли Маэстро пересмотрел сотни кандидатов.

Подобно Владимиру Чеботарёву – режиссёру фильма «Человек-амфибия», который непременно желал видеть в глазах Гуттиэре солнце, а Ихтиандра – море, Маэстро искал актёра, который был бы убедителен в амплуа как злодея, так и праведника.

Однако почти все просмотренные им актёры, как говорится, играли только в одни ворота и были абсолютно неубедительны и не органичны на противоположной стороне поля.

И вот как-то раз на пробы пришёл один симпатичный паренёк.

– Добряк, – скромно представился он.

– Маэстро, – не скрывая волнения, ответил режиссёр, увидев в парне колоритный типаж и яркую харизму.

Так они и познакомились, не подозревая, что их дружба затянется на долгие годы.