Пан Володыевский

Усы Володыевского шевельнулись, он выпрямился и, указывая пальцем на землю, сказал:

– Я – только туда!

В тот же момент раздался опять гром орудий, и гранаты посыпались на стены крепости. Но так как наступили уже сумерки, то летящие гранаты были хорошо видны. Генерал удалился, а маленький рыцарь отправился на батареи, где стал ободрять осажденных, давая им советы, и затем, встретив Кетлинга, сказал:

– Ну что?

На лице Кетлинга показалась кроткая улыбка.

– От гранат светло, как днем, – сказал он, подавая руку пану Михаилу. – Не жалеют они для нас освещения!

– У них разорвало большое орудие. Что, это твоя работа?

– Моя.

– Мне страшно хочется спать.

– И мне тоже, но некогда.

– Да, – сказал Володыевский, – и жены наши теперь в тревоге. При этой мысли и сон пропадает.

– Они молятся за нас, – сказал Кетлинг, поднимая глаза к темному небу, где летали гранаты.

– Дай Бог здоровья им обеим!

– Между женщинами, – начал Кетлинг, – нет.

Не успел он окончить своих слов, как Володыевский, стоявший в это время спиною к стенам, внезапно закричал необыкновенным голосом:

– Господи помилуй, что я вижу!

И Володыевский кинулся бежать. Чрезвычайно удивленный Кетлинг оглянулся и недалеко от батареи увидал Басю, Заглобу и жмудина Пентка.

– К стене, к стене! – кричал маленький рыцарь, увлекая их как можно скорее под прикрытие блиндажа. – Господи, что же это такое!

– Что ты поделаешь с такою, как она! – говорил прерывающимся голосом и задыхаясь Заглоба. – Прошу, уговариваю: «Погубишь и себя, и меня!» Становлюсь на колени – ничего не помогает. Не мог же я ее одну пустить! Ничего не мог сделать, ничего! «Пойду да пойду!» Вот она какая!

На лице Баси выражался испуг, она чуть не плакала. Но причиной ее испуга были не гранаты и ни гром орудий – она боялась гнева мужа своего. Со сложенными по-детски ручками, она со слезами на глазах говорила ему:

– Я не могла оставаться, Миша; ей-Богу, не могла! Не сердись, Миша, я не могу оставаться, когда ты здесь погибаешь, не могу, не могу!

Действительно, пан Володыевский рассердился на жену и крикнул было: «Бася, да побойся ты Бога!» Но затем ему жаль стало упрекать свою верную подругу, и, когда головка Баси прижалась к его груди, он проговорил:

– Товарищ ты мой верный, верный до смерти! И он заключил ее в свои объятия.

Между тем старый шляхтич, прячась под стеною, торопливо передавал Кетлингу следующее:

– Хотела и твоя идти, да мы ее обманули, сказали, что не пойдем. Как же! В ее-то положении, Родится у тебя артиллерийский генерал, подлец я буду, если не генерал!.. Да, а на мост, который ведет из города в крепость, гранаты падают, как груши. Я думал, что умру… со злости, а не от страху. Я поскользнулся и упал на острые осколки и так поцарапался, что неделю нельзя будет садиться. Придется монахиням лечить меня, отбросив в сторону стыдливость. Ох! А эти шельмы стреляют да стреляют, чтоб их гром побил. Пан Потоцкий хочет мне передать команду!.. Дайте вина солдатам, иначе они не выдержат. Смотрите, смотрите, граната!.. Ей-Богу, упадет где-нибудь здесь!.. Спрячьте Басю. ей-Богу, близко!..

Но граната эта упала довольно далеко, на крышу лютеранской часовни в старом замке. Так как своды этой часовни были очень прочные, то поляки сделали из нее пороховой склад. Но упавшая на нее граната пробила свод, вследствие чего произошел взрыв, треск от него был сильнее пушечных выстрелов; оба форта потряслись в своем основании. Люди на батареях сильно встревожились, и оттуда послышались громкие возгласы, пушечная пальба стихла с обеих неприятельских сторон.

Оставив Заглобу и Басю, Кетлинг с Володыевским побежали на крепостную стену. Одну только минуту слышно было, как они, задыхаясь, отдавали какие-то приказания, но затем бой турецкого барабана заглушил их голоса.

– Будет штурм, – прошептал Заглоба.

Услышав взрыв, турки, по-видимому, убеждены были, что взорвало оба форта, а верные их защитники пали под развалинами или смешались от ужаса. Думая таким образом, они готовы были идти штурмом. Тем временем в шанцах падишаха раздавался сильный бой барабана. Многочисленная толпа янычар, выйдя из шанцев, быстро побежала к крепости. Огни уже были погашены в обоих лагерях, но при свете месяца ясно были видны белые шапки янычар. На штурм вышло несколько тысяч янычар и несколько сот волонтеров. Многим из этих воинов уже не пришлось больше увидеть своего отечества, но они бежали на этот штурм, надеясь праздновать полную победу.

Маленький рыцарь быстро пробежал вдоль стен.

– Не стрелять! Ждите команды, – кричал он около каждого орудия.

Взбешенные турками драгуны, вооруженные мушкетами, прилегли на верху вала. Всюду воцарилась тишина, прерываемая только звуками шагов турок. Чем они ближе подступали к крепости, тем более и более убеждались, что сразу возьмут оба форта. Большинство янычар предполагало, что защитники ушли в город и на стенах никого не осталось. Достигнув рва, они начали наполнять его фашинами, мешками с шерстью, снопами соломы, так что в одну минуту ров наполнился. На стенах все молчало. Но только что первые ряды янычар вступили на подстилку засыпанного ими рва, как вдруг с одного из бастионов послышался пистолетный выстрел и громкая команда:

– Пли!

И вдруг на обоих фортах и соединяющих их окопах вспыхнул огонь. Раздалась пушечная пальба, ружейные выстрелы, крики сражающихся. Янычары и турецкие волонтеры сражались, сбившись в одну кучу, так что каждый выстрел осажденных поляков находил себе верную жертву. Некоторые из турок кинулись на стену, с которой были соединены бастионы, и попали между трех огней. Обеспамятев от ужаса, неприятели сбились в беспорядочную кучу, и вскоре эта куча превратилась в холмы судорожно подергивающихся в предсмертной агонии тел. Как только Кетлинг увидал этих столпившихся турок, он стал осыпать их картечью с обеих сторон, и тогда они попробовали спастись бегством, но Кетлинг отрезал им путь к спасению, направив выстрелы на узкий проход между бастионами.

Таким образом, поляки отбили штурм по всей линии. Турецкое войско, обезумев от ужаса, издавая крики, обратилось в бегство. В это время турки поспешно зажгли на своих шанцах смоляные бочки, фонари, огни и ракеты, чтобы воспрепятствовать вылазке поляков, а также и осветить дорогу для беглецов.

Увидав, что часть турецкого отряда заперта в западне, маленький рыцарь кинулся со своими драгунами на янычар. Эти последние еще раз попробовали спастись бегством, бросившись к выходу, но встречены были целым дождем свинца и олова, направленного на них Кетлингом, и проход этот тотчас же загражден был высоким валом, состоявшим из мертвых тел. Тем, которые остались в живых, предстояло также погибнуть, потому что поляки не намерены были никого брать в плен. Янычары бились, как львы. Собравшись в группы по пятеро, по трое, по двое, эти сильные люди, вооруженные копьями, ятаганами и саблями, бились отчаянно. Зная, что им не избежать смерти, они, обезумев от ужаса и ярости, бросались поодиночке на воинов. Драгуны моментально рассекали их саблями на куски. Польские воины также не уступали янычарам. Бессонница, голод и усталость до того озлобили поляков, что они, как разъяренные львы, кидались на неприятелей и без пощады крошили их саблями в куски. При свете смоляных бочек, зажженных по приказанию Кетлинга, чтобы осветить поле битвы, можно было рассмотреть стойких Мазуров, которые отчаянно дрались с янычарами и рубили саблями. Сражаясь на другом крыле, маленький рыцарь превзошел себя, зная, что жена следит за каждым его движением. Турки были убеждены, что встреча с Володыевским будет стоить им жизни. Подобное мнение о маленьком рыцаре явилось у турок по впечатлениям прежних схваток, а также по рассказам хотинских турок Вследствие этого янычары, попавшие в западню между бастионами, увидев Володыевского, закрывали глаза и без сопротивления умирали под ударами шпаги его, произнося: «Кишмет». Но вот янычары уже не в состоянии были сопротивляться, они кинулись к выходу, загороженному кучей мертвых тел, и были все перебиты поляками.

Войско, все в крови, с песнями и криками возвращалось по рву, усеянному трупами турок Неприятели обменялись еще один раз залпами, и затем все смолкло.

– Слава Богу, – сказал пан Михаил, – теперь будет тихо до завтрашней зари, и можно будет отдохнуть, а мы заслужили отдых.

Но надежда на отдых не оправдалась, так как с наступлением ночи опять послышался звон мотыг, которыми турки долбили каменную стену.

– Ах, это хуже пушечного грома, – произнес, прислушиваясь, Кетлинг.

– Вот бы теперь сделать вылазку! – заметил маленький рыцарь. – К несчастью, это невозможно, потому что солдаты страшно утомлены. Они не спали и не ели все эти дни, хотя в припасах нет недостатка: не было свободного времени. К тому же при минерах находятся постоянно на страже несколько тысяч янычар, чтобы мы не помешали как-нибудь работе. Нам только одно остается – взорвать самим свой замок и запереться в старом.

– Только не сегодня, – отвечал Кетлинг. – Посмотри – люди попадали, как слоны, и спят мертвым сном. Драгуны даже не вытерли своих сабель.

– Бася, ступай назад в город и ложись спать, – заявил вдруг Володыевский.

– Хорошо, Миша, я пойду, если ты хочешь, – покорно отвечала Бася, – но теперь монастырь заперт, а мне хотелось бы остаться здесь и посидеть около тебя, когда ты заснешь.

– Удивительная вещь, – сказал Володыевский, – после такой работы у меня совсем пропал сон и даже нет охоты ложиться.

– Это потому, что ты разгорячился, играя с янычарами, – сказал Заглоба. – Так всегда бывало и со мной. Я никогда не мог спать после сражения. Что же касается Баси, то к чему ей тащиться по ночи в запертый монастырь. Не лучше ли ей остаться до утренней зари.

Бася, подбежав к старому шляхтичу, обняла его. Володыевский, желая исполнить желание жены, сказал ей:

– Если так, то пойдем в комнаты.

И они отправились. Но войдя в дом, увидали, что комнаты полны пыли от штукатурки, которая потрескалась во время бомбардировки, вследствие чего Бася с мужем пошли опять к стенам и сели в нише старых замурованных ворот.

Здесь, в нише, они сидели, прижавшись друг к другу. Тихая, теплая августовская ночь была светла от полного месяца, освещавшего своими серебристыми лучами лицо Баси и пана Михаила. На дворе крепости там и сям видны были группы спящих солдат и трупы погибших воинов, которых еще не успели похоронить. Мерцающие лучи месяца перебегали по этим группам, как бы желая знать, кто из этих воинов спит от усталости и кто уже уснул мертвым сном. За стенами замка, в промежутке между двумя бастионами, где лежали трупы янычар, крепостная челядь и драгуны копошились около мертвецов, обирая с них все, что только можно было взять. Добыча для них была дороже сна. С зажженными фонарями в руках они разговаривали между собою, а один даже пел песенку, содержание которой совершенно не соответствовало занятию певца: