Пан Володыевский

– Не только был, но даже получил рану, если же вы так любопытны, я мог ее сейчас же вам показать, но только где-нибудь в сторонке, так как в присутствии пани Володыевской хвастаться этой раной совершенно неприлично.

Мушальский понял, что старый шляхтич насмехается над ним, но состязаться с ним в остроумии был не в силах, а потому постарался переменить разговор.

– Да, вы говорите совершенную истину, – сказал он. – Когда находишься где-нибудь далеко и слышишь людской говор: «Каменец не защищен, Каменец погибнет», поневоле страх возьмет, а как взглянешь на этот Каменец, ей-Богу, является какая-то бодрость в душе.

– А к тому же и Михаил будет в Каменце! – воскликнула Бася.

– Может быть, и пан Собеский пришлет нам подкрепление. Слава Богу, беда еще не так велика; бывало нам и хуже, а мы не уступали!

– Если бы даже было и хуже, так все дело в том, чтобы не потерять смекалки! Нас не съели и не съедят до тех пор, пока мы не оробеем, – закончил пан Заглоба.

Все находились в радостном настроении и молчали, но молчание их было прервано весьма неприятным обстоятельством. К коляске жены Володыевского вдруг подъехал Нововейский, радостный и улыбающийся, каким его никто не видал в последнее время. Глядя на Каменец, он как-то странно улыбался. Мушальский, Заглоба и Бася с изумлением глядели на него, удивляясь, что вид Каменца так благотворно подействовал на его душу. Наконец несчастный промолвил:

– Благословенно имя Господне! Много было горя – но вот настала и радость!

Затем, обращаясь к Басе, он сказал:

– Обе они у лятского войта Томашевича, и хорошо, что они сюда скрылись, потому что в такой крепости ничего с ними уже не сделает этот разбойник.

– О ком вы говорите? – спросила с ужасом Бася.

– О Зосе и Еве.

– Господи помилуй! – воскликнул Заглоба. – Не поддавайся дьявольскому искушению!

Молодой поручик продолжал:

– Неправда также, что рассказывают и про моего отца, что будто его зарезал Азыя.

– Он сошел с ума, – шепнул пан Мушальский.

– Вы, конечно, позволите мне поехать вперед, – сказал опять Нововейский. – Я так давно их не видал, что даже стосковался! О, скучно, скучно жить без любви!

Затем, поклонившись несколько раз, Нововейский пришпорил коня и умчался.

Мушальский с несколькими драгунами поскакал за ним, чтобы не потерять его из виду. Бася горько заплакала, а пан Заглоба сказал:

– Эх, золотой был малый, но не по силам ему было такое несчастие. К тому же одною местью человек не проживет на свете.

В Каменце спешили покончить все приготовления к обороне. Люди разных наций, живущие в этом городе, были заняты работами на стенах старого замка и у ворог, особенно много рабочих было у русских ворот. Рабочие каждой национальности находились под начальством своего войта. Первое место между этими войтами занимал войт лятский Томашевич, так как он был необыкновенно храбр и хорошо стрелял из пушек Для работ употребляли и тачки, и лопаты; рабочие каждой отдельной нации старались превзойти друг друга в работе. Надзирали за этими работами офицеры разных полков, а нижние чины оказывали в работе помощь жителям; шляхта тоже не сидела сложа руки, а работала, не думая о том, что Бог создал их руки только для сабли.

Более легкие работы были возложены на людей, которые не в силах были исполнять работ, требующих больших физических сил. В этом случае пан хорунжий подольский, Войцех Гумецкий, показывал пример прочим, таская тачку с каменьями; при виде трудящегося хорунжего, у прохожих навертывались слезы на глазах. Между рабочими ходили доминиканцы, иезуиты, братья Святого Франциска и кармелиты, благословляя их Женская часть населения также приносила свою посильную дань этому труду: они доставляли рабочим напитки и кушанья. Красавицы армянки и еврейки, дочери и жены богатых купцов из Карвасеров, Звиняци, Заиковцев и Дунай-города, заставляли восхищаться воинов своей красотой.

Но самое сильное волнение произвел на население приезд Баси. Хотя в крепости было много весьма достойных дам, но не одна не имела такого знаменитого мужа, как Бася. Сама Бася пользовалась здесь также большой славой. О ней рассказывали в Каменце как о весьма храброй женщине, которая проводила жизнь между полудиким населением степи и вместе с мужем участвовала в отважных экспедициях. Знали здесь также и о похищении ее Азыей и о том, как она сумела убежать от него невредимой. Кто не знал ее раньше, считали ее каким-то гигантом в юбке, легко ломающим подковы и раздирающим панцыри. Но они были страшно поражены, увидев Басю. «Сама ли это пани Володыевская или только ее дочка?» – спрашивали те, которые никогда не видали ее. «Она сама», – отвечали другие, которые уже прежде встречались с нею. Все вообще были чрезвычайно удивлены, увидев в Басе чуть не девочку, с маленьким розовеньким личиком. Толпа глядела также с немалым изумлением на «непобедимый» гарнизон Хрептиова, на драгун, между которыми находился также и Нововейский, ехавший с улыбающимся лицом и безумными глазами. Конвоировавшие Басю несколько сотен отборных солдат придали еще больше мужества жителям. «Это не какое-нибудь войско; эти воины не испугаются турков», – говорили в народе. Воины из отряда епископа Требицкого, которые только незадолго перед этим прибыли в крепость, а также и некоторые из жителей предполагали, что между войском находится и сам «маленький рыцарь», вследствие чего и стали кричать:

– Да здравствует пан Володыевский!

– Виват Володыевский, виват!

Крики эти наполняли радостью сердце Баси, так как для женщины приятнее всего на свете слышать похвалы мужу, тем более, если эти похвалы вытекают из тысячи уст посреди большого города. «Сколько здесь рыцарей, – думала она, – и вот никому из них не кричат „виват“, а только моему Михаилу!» Если бы пан Заглоба не предупредил ее, что она должна держать себя прилично, как подобает важной особе, и отвечать на поклоны, подобно королеве, которую встречают при въезде в столицу, то Бася, вероятно, согласно своему пламенному желанию, крикнула бы: «Виват Володыевский!» Но, вспомнив наставления старого шляхтича, она сдержала себя. Этот же последний раскланивался также на обе стороны, махал шапкою; наконец знающие его крикнули и ему «виват», тогда он, обратясь к народу, сказал:

– Господа, кто устоял под Зборажем, устоит и в Каменце.

Исполняя предписания маленького рыцаря, путники приблизились к женскому монастырю доминиканок, который недавно был выстроен. У Володыевского в Каменце был свой домик, но он решил поместить Басю в монастыре, который стоял в уединенном месте, куда ядра редко когда могли залететь; да к тому же, будучи покровителем этого монастыря, он знал, что его милую Басю примут радушно. И он не ошибся: игуменья мать Виктория, дочь Стефана Потоцкого, воеводы брацлавского, оказала Басе самый любезный прием и крепко обняла ее при этом. Освободившись от объятия игуменьи, она попала в другие – к любимой тетке своей Маковецкой, давно не встречавшейся с ней. Тетка и племянница заплакали, увидя друг друга; не выдержал и пан стольник лятычевский, и у него полились слезы; он тоже очень любил Басю. Затем появилась Христя Кетлинг и также высказала радость свою, что наконец увидела Басю. Кругом-Баси потом составился кружок из монахинь и шляхтянок, знакомых и незнакомых. Были тут и пани Марцинова Богушева, Станиславская, Калиновская, Хоцимерская, пани Гумецкая, жена подольского хорунжего. Некоторые из них желали узнать от Баси о своих мужьях, как, например, Богушева, другие же хотели знать ее мнение о нападении турок и том, падет ли Каменец или выдержит осаду. Ей очень льстило сознание, что все они считают ее за особу, хорошо понимающую военное дело. Поэтому она и не пожалела слов для ободрения их. «Не может быть и речи о том, что мы не сумеем отразить неприятеля, – сказала она. – Не позже чем через два дня приедет сюда Михаил, а уж как только он займется обороной крепости, все мы можем спать спокойно; наконец, и самая крепость, как известно, неприступна; насчет этого я, слава Богу, кое-что смыслю!»

Известие о приезде в Каменец пана Михаила и уверения Баси произвели на женщин благотворное действие; они совершенно ободрились после разговора с Володыевской. Хотя наступил уже вечер, но к Басе стали являться с визитами офицеры каменецкого гарнизона, так как Володыевского все уважали и любили за его доблести; они расспрашивали Басю о времени прибытия пана Михаила в крепость и о том, останется ли он в ней во время осады. Но Бася, чувствуя усталость после дороги, приняла только четырех офицеров: майора Квасиброцкого, епископа краковского, командовавшего пехотою, писаря Ржевусского, временно принявшего начальство над полком Лончинского, и Кетлинга. Кроме того, Басе нужно было позаботиться и о Нововейском, который упал с лошади перед монастырем и потерял сознание. Несчастного молодого человека перенесли в келью и пригласили к нему доктора, лечившего Басю в Хрептиове. Доктор нашел у Нововейского болезнь мозга и сказал, что болезнь эта весьма тяжкая, так что, по всей вероятности, его ожидает смерть. Долго после того говорили о Нововейском Бася, Мушальский и Заглоба, размышляя над несчастной судьбой его.

– Доктор говорил мне, – заметил Заглоба, – что если Нововейский останется жив, то после хорошего кровопускания он выздоровеет от сумасшествия и после этого будет легче переносить свое горе.

– Нет уже для него никакого утешения, – отвечала Бася.

– Зачастую лучше было бы человеку не иметь совсем памяти, – заявил Мушальский, – но даже животные, и те не совершенно лишены ее.

Пан Заглоба, недолго думая, стал развивать мысль Мушальского:

– Если бы у вас не было памяти, вы не могли бы бывать у исповеди, – сказал старый шляхтич, – следовательно, сравнились бы с лютеранами и были бы достойны адского огня. Вас уже ксендз Каминский ловил в богохульстве; но, видно, пословица говорит правду, что как волка не корми – он все в лес смотрит.

– Какой я волк! – заметил знаменитый стрелок – Вот Азыя – тот волк!

– А разве я не говорил этого? – спросил Заглоба. – Кто первый сказал: это – волк?

– Нововейский передавал мне, что он и днем, и ночью слышит, как Ева и Зося кричат ему «Спаси!», а как тут спасти их? Все это и должно было закончиться болезнью, потому что никто не в состоянии перенести такое горе. Он мог бы перенести еще их смерть, но не позор.

– Теперь бедняга лежит, как кусок дерева, и ничего не сознает, – сказал Мушальский, – а жаль его – хороший был наездник!

Во время этого разговора вошел слуга и сказал, что в город приехал генерал подольский с целым двором и несколькими десятками пехоты.

– Начальствование принадлежит ему, – сказал Заглоба. – Честно это со стороны Николая Потоцкого, что он хочет быть здесь, а не в другом, более безопасном месте; но я по-прежнему хотел бы, чтобы его здесь не было. Он не соглашался с гетманом, не верил в возможность войны, а теперь, кто знает, не придется ли ему поплатиться за это жизнью!

– Может быть, и остальные Потоцкие придут за ним вслед! – отвечал Мушальский.

– Видно, турки уже недалеко! – сказал Заглоба. – Во имя Отца, и Сына, и Свщрго Духа! Дай Боже генералу быть вторым Иеремией, а Каменцу – вторым Зборажем.

– Так и будет, или мы раньше погибнем! – сказал кто-то у входа.

Бася вскочила и, крикнув «Михаил!», бросилась обнимать вошедшего Володыевского.

Маленький рыцарь много нового сообщил Басе, а затем уже рассказал все новости и в военном совете. Пан Володыевский разбил не один маленький чамбулик, сражаясь чуть не перед носом крымского хана и Дорошенки. В Каменец он привел с собою и пленников, которые могли дать верные сведения о войсках хана и Дорошенки.

Но не все гарнизоны были так счастливы в битвах, как пан Михаил. Так, например, пан Подлясский, имея большой отряд под своей командой, потерпел поражение в кровавом бою. Крычинский с белгородской ордой и липками, спасшимися после тыкичинского побоища, разбил пана Мотовидлу на Молдаванской дороге. Перед отъездом в Каменец маленький рыцарь заехал в Хрептиов, чтобы еще раз взглянуть на то место, где он провел так много счастливых дней.

– Я был там, – рассказывал он, – сейчас же после вашего отъезда; еще и место после вас не успело остынуть. Я мог бы легко догнать вас, но предпочел переправиться около Ушицы на молдавский берег, чтобы там послушать, что делается в степи. Некоторые чамбулы уже перешли через Днестр и опасаются наткнуться на какую-нибудь засаду. Прочие татары идут в авангарде турецкого войска и скоро будут здесь. Будет осада, милая голубка, будет, ничего не поделаешь против этого; но мы не сдадимся, так как тут всякий будет сражаться не только за отечество, но и за свое имущество.

После этих слов пан Михаил пошевелил усами и, притянув к себе жену за руки, расцеловал ее. Больше в этот день никаких подобных новостей Володыевский не рассказывал. На другой день утром собрался военный совету епископа Ланцкоронского, на котором находились пан генерал подольский, подкоморий подольский Ланцкоронский, писарь подольский, Ржевусский, хорунжий Гумецкий, Кетлинг, Маковецкий, майор Квасибродский и прочие, в присутствии которых пан Михаил опять рассказал свои новости. На этом совете пан генерал объявил, что он отказывается от начальства над крепостью, а передает его военному совету. Володыевскому сильно не понравилось заявление генерала, и он заметил, что в решительную минуту должен быть один ум и одна воля. «Под Зборажем было три полковника, – прибавил он, – которым власть принадлежала по закону, однако они уступили ее Иеремии Вишневецкому, потому что в опасности лучше слушаться одного».

Но эти слова не возымели никакого действия на членов совета. Ученый Кетлинг привел в пример даже римлян, которые ввели диктатуру, хотя были лучшими воинами в мире. Но епископ Ланцкоронский, считавший Кетлинга за еретика, потому что Кетлинг был шотландец, и не любивший его, отвечал ему, что поляки могут состязаться в знании истории с иностранцами и что им нечего брать пример с римлян, так как они сами понимают все слишком хорошо, не уступая в храбрости этим самым римлянам. «Несколько умных людей, – прибавил он, – дадут гораздо лучший совет, нежели одно какое-нибудь лицо». В конце концов он начал расхваливать генерала за скромность, между тем как все члены совета хорошо понимали, что это была не скромность, а что генерал отказывался, боясь ответственности. При окончании своей речи епископ посоветовал начать переговоры с врагом. При этих последних словах все воины повскакали со своих мест разгневанные, скрипя зубами и хватаясь за сабли, они восклицали: «Мы сюда пришли не для переговоров!» «Парламент только спасает монашеская ряса!» Вышедший совершенно из себя пан Квасибродский закричал: «В исповедальне тебе место, а не в военном совете». После этих слов поднялся страшный шум. Епископ поднялся со своего места и громко сказал: «Я был бы рад первый сложить свою голову за храмы Божий и мою паству, и если я упомянул теперь о переговорах и о промедлениях, то беру Бога во свидетели, что я хочу этого не для того, чтобы отдать крепость неприятелю, но только для того, чтобы дать гетману время собрать войско для нашей же обороны. Язычникам страшно одно имя Собеского, и если бы даже у него не было большого войска, стоит только пронестись слуху, что он идет сюда, – и неверные тотчас же снимут осаду с Каменца». После слов епископа все замолчали и успокоились, поняв, что епископ не имел намерения сдать крепость врагу.

Вслед за епископом начал говорить маленький рыцарь: