Пан Володыевский

– Каждый спешит к своему счастью, – отвечал он, – а мое счастье ожидает меня в Рашкове.

Ева приняла эти слова на свой счет она улыбнулась и, собрав все мужество, сказала:

– Но мой отец.

– Пан Нововейский ни в чем не будет препятствовать мне, – отвечал татарин.

При этом какая-то мрачная искра блеснула в его глазах В Ямполе они не застали никаких войск: пехоты там никогда не бывало, а конница ушла, и в городе осталось не более десятка людей для охраны замка, или, точнее, его развалин. Ночлег был приготовлен, но Володыевская плохо спала, так как ее беспокоили известия, которые она узнала в Могилеве. Она много думала о том, что ее муж будет сильно беспокоиться, так как узнала, что дорошенковский полк действительно ушел; в то же время она, разумеется, успокаивала себя, думая, что все слышанное ею – ложь. Ей приходило уже в голову взять часть отряда Азыи и вернуться, но и здесь являлись препятствия: во-первых, Азыя должен был подкрепить рашковский гарнизон, а отдав ей часть отряда, он не мог бы сделать этого и, в случае очевидной опасности, гарнизон оказался бы бессильным; во-вторых, они уже проехали две трети дороги; к тому же в Рашкове был знакомый ей офицер и сильный отряд который, будучи подкрепленным отрядом Тугай-бея и ожидавшимся отрядом ротмистров, мог возрасти еще больше и составить прекрасную силу. Ввиду всего этого Володыевская решилась продолжать путь до конца.

Но все-таки она не могла заснуть. Первый раз за всю дорогу ее охватило такое беспокойство, словно над нею уже повисло несчастье и готово было тотчас разразиться. Быть может, этому содействовал ночлег в Ямполе, этом ужасном кровопролитиями месте. Об этом она знала из рассказов Заглобы. Здесь, во время Хмельницкого, стояла главная сила подольских резунов, под командою Бурлая; сюда приводили пленных и продавали их на восточные рынки или морили голодом; наконец, здесь в 1651 году, во время ярмарки, напал Станислав Ланцкоронский, воевода брацлавский, и произвел ужасную резню, память о которой еще была свежа во всем Приднестровьи.

Над всем городом носились кровавые воспоминания, там и сям чернелись пепелища, а со стен замка словно бы виднелись лица порезанных, казаков и поляков. Хотя Володыевская была не труслива, но боялась духов; говорили, что в самом Ямполе, в устье Шумиловки и на ближайших днестровских порогах каждую полночь слышен плач и стоны, а вода при лунном блеске кажется красной, как кровь. Мысль эта чрезвычайно беспокоила молодую женщину, и она невольно прислушивалась, не услышит ли среди ночной тишины стона и плача духов. Однако, она только слышала одни возгласы караульных, которые, ходя вокруг замка, время от времени, кричали: «Слуша-ай»

После таких возгласов мысли ее изменились, и она начала думать о спокойной светлице в Хрептиове, о муже, Заглобе и приятелях Ненашинце, Мушальском, Мотовидле, Снитке и других. В первый раз она почувствовала себя удаленной от них, в чужой стороне и до того затосковала, что ей захотелось расплакаться.

Она заснула только перед утром, и тогда ей снились удивительные сны: ей снился Бурлай, резуны, татары, кровавая картина резни, в которой она постоянно замечала лицо Азыи; но это был не их Азыя, а как бы казак, дикий татарин или сам Тугай-бей.

Наконец она встала, обрадованная, что все видения кончились. Остальную дорогу она решилась проехать верхом на Джиомете, во-первых, ради большего движения, и во-вторых, чтобы дать возможность поговорить Азые с Евой, которые ввиду близости Рашкова, наверное, хотели посоветоваться, каким образом объявить им о своем намерении Нововейскому и получить позволение на брак.

Азыя, подав ей собственноручно стремя, посадил ее на лошадь, но сам не сел с Евой в сани, а стал во главе отряда, а затем приблизился к Володыевской.

Теперь она заметила, что отряд их еще уменьшился, и обратилась к молодому татарину с вопросом:

– Я вижу, что вы и в Ямполе оставили часть своего отряда?

– Да, пятьдесят лошадей, как и в Могилеве, – отвечал Азыя. – Зачем?

Он улыбнулся как-то особенно, оскалив зубы, как злая собака, которая прежде, чем укусить, показывает их, и, подумав, сказал:

– Для того, чтобы иметь гарнизон в своей власти и обезопасить возвращение вашей милости.

– Да если войска вернутся из степей, то там и без того будет много солдат.

– Войска туда нескоро вернутся.

– Откуда вы знаете?

– Потому что они сначала должны убедиться, что делается у Дороша, а это займет не менее трех-четырех недель времени.

– Если это так, то вы хорошо сделали, что оставили там людей, – заметила Володыевская.

Далее они ехали в молчании; Азыя постоянно смотрел на розовое личико Володыевской, полускрытое воротником и шапочкой, и за каждым взглядом закрывал глаза, как бы желая получше запечатлеть в своей памяти ее красоту.

– Вы должны поговорить с Евой, – возобновила разговор Володыевская. – Вообще вы мало говорите с ней, так что она удивляется вашей необщительности… Ведь скоро вам придется явиться к Нововейскому… Я и сама беспокоюсь об этом… Вы должны посоветоваться, как поступить в данном случае.

– Прежде всего я должен поговорить с вами, – как-то странно отвечал Азыя.

– Так почему же вы не говорите?

– Жду посла из Рашкова… Я думал, что уж застану его в Ямполе… Я жду его с минуты на минуту.

– Да при чем тут посол?

– Вон, кажется, он едет, – избегая ответа, произнес татарин и поехал вперед, но спустя минуту вернулся.

– Нет, это не он! – сказал Азыя.

Во всей его фигуре, в разговоре, взгляде, голосе было что-то беспокойное и горячечное, так что все это сообщилось и Володыевской, но ни малейшего подозрения не закралось в ее воображение, потому что она объясняла это беспокойство близостью Рашкова и грозного отца Евы; но при всем том на сердце молодой женщины было так тяжело, словно это касалось ее собственной судьбы.

Приблизившись к саням, она ехала несколько часов подле Евы, разговаривая с ней о Рашкове, о старом и молодом Нововейских, о божественной Софье и, наконец, о местности которая с каждой минутой делалась все более дикой и пустынной. Правда, она была пустынной от самого Хрептиова, но там, по крайней мере, время от времени поднимались столбы дыма, обозначавшие какой-нибудь хутор или жилище, тогда как здесь не было и следа человека, и если б Володыевская не знала, что едет в Рашков, где живут люди и находится польский гарнизон, то могла бы подумать, что ее ведут в неизвестную ей пустыню на краю света.

Осматривая окрестности, Володыевская печально остановила лошадь и осталась позади саней. Азыя присоединился к ней, а так как он был хорошо знаком с этой местностью, то начал рассказывать ей о разных местах и называть их по названиям.

Но это недолго продолжалось, потому что от земли стал подниматься пар. Видно, здесь, в полуденной стране, зима не имела той силы, которой обладала в лесистом Хрептиове. Правда, здесь лежал снег кое-где в оврагах, в расселинах на обрывах скал, но, в общем, земля не была покрыта им и чернелась или блестела сырою завядшею травою, от которой поднимался туман и растилался на земле, представляя из себя подобие весенних вод разлившихся в долинах; далее туман поднимался вверх и закрывал собою солнце, вследствие чего ясный день казался пасмурным.

– Завтра будет дождь, – сказал Азыя.

– Только бы не сегодня. Далеко ли до Рашкова?

Тугай-бей посмотрел на ближайшую окрестность, которая, однако, едва была заметна среди тумана, и ответил:

– Отсюда ближе до Рашкова, чем до Ямполя.

И он вздохнул глубоко, словно сбросив с груди тяжелый камень. В тот же момент послышался топот лошади, и вскоре какой-то верховой показался в тумане.

– А, Галим!.. Я узнаю его, – сказал Азыя. Действительно, это был Галим; доскакав до Азыи и Володыевской, он соскочил с бехмета и начал кланяться до стремени молодого татарина.

– Из Рашкова? – спросил Азыя.

– Да, из Рашкова, мой повелитель, – отвечал Галим.

– Ну, что там слышно?

Старый Галим поднял свое исхудалое лицо и взглянул на Володыевскую, как бы спрашивая татарина, может ли он говорить при ней.

– Говори смело, – отвечал на этот взгляд Азыя. – Войска ушли?

– Да, ушли; осталась только небольшая горсть.

– Кто повел?

– Пан Нововейский.

– Петровичи уехали в Крым?

– Давно. Остались только женщины и с ними старик Нововейский.

– Где Крычинский?