Пан Володыевский

Потом Азыя увидал, как из главного дома вышел пан комендант и, подойдя к липкам, начал с ними разговаривать. Липки стояли перед ним, вытянувшись и сняв с шапки, хотя это и не было в их обычае. Оставив молитву, Азыя смотрел на все это и ворчал:

– Сокол-то ты сокол, но не долетишь туда, куда долечу я, а останешься один в Хрептиове в страдании и горе.

Окончив разговор с воинами, Володыевский ушел домой.

Глава XVI

Как и предполагала Бася, муж ее и слышать не хотел о ее отъезде, так как отпустить ее без себя не решался, а самому с ней ехать было невозможно. Но волей-неволей он должен был уступить просьбам, сыпавшимся на него со всех сторон.

Одна только Бася, к удивлению пана. Михаила, не особенно приставала к нему, но это было только потому, что вся прелесть предполагаемой поездки пропала для Баси, когда ей стало известно, что муж не может сопровождать ее. Ева же, стоя перед Володыевским на коленях и целуя его руки, умоляла отпустить с нею Басю.

– Никто другой не отважится говорить с моим отцом, – говорила Ева, – ни я, ни Азыя, ни даже мой брат. Одна только пани Бася может это сделать, потому что он ей ни в чем не откажет.

– Положим, Басе еще рано записываться в свахи! – воскликнул пан Володыевский. – Кроме того, все-таки он должен возвратиться из Рашкова, тогда она это и сделает.

Раздались рыдания Евы. Конечно, кто же сжалится над бедной сиротой? Разве кто захочет помочь ей? Ждать их возвращения – но ведь в это время мало ли что может случиться, а она, конечно, умрет от страдания. Да это и лучше! Ведь все надежды ее разлетелись в прах!

Плач и причитания Евы разжалобили мягкое сердце пана Михаила, но ему страшно было остаться без Баси не только на две недели, но даже на один день!

Однако же просьбы и слезы произвели свое действие, так как дня через два после этого Володыевский обратился к Басе со следующими словами:

– Если бы я мог вместе ехать, то было бы дело другое! Но этого нельзя, потому что меня удерживают здесь мои служебные дела.

Бася подбежала к мужу и, прижавшись личиком к его щеке, проговорила:

– Поезжай, Михалку, поезжай, поезжай!

– Ни под каким видом сделать этого не могу, – отвечал с твердостью Володыевский.

По прошествии двух дней пан Михаил стал просить совета У пана Заглобы, но тот отвечал ему следующее:

– Если у тебя нет других причин отказывать, исключая твоего чувства, – сказал старик, – то что ж я могу сказать тебе? Сам решай. Наша пустыня останется без гайдучка – вот все, что я знаю. Если бы не старость и не далекая трудная дорога, то я поехал бы с ними непременно, потому что без нее… как жить?

– А, вот видишь, пан! Настоящих причин нет немножко холодно – вот и все. Теперь везде спокойно; по дорогам стоят наши команды, – но как жить без нее?

– То-то же я и говорю тебе: сам решай.

Вследствие этого разговора решение его опять поколебалось. Он от души жалел Еву и, по доброте сердца своего, считал невозможным отнестись к ней безучастно, не помочь девушке в ее горе, да и помощь была не особенно трудная, и к тому же отпустить Еву одну с Азыей было и неловко, и неприлично. Вся неприятная сторона этого дела заключалась в том, что приходилось расстаться с Басей недели на две, на три. Но, с другой стороны, отпустив Басю, он этим доставлял ей удовольствие увидеть Могилев, Ямполь и Рашков. Почему ему не порадовать жену? К тому же она будет в полной безопасности под охраной Азыи, которому так или иначе следует идти в Рашков со своим отрядом, да и к тому же зимой можно было не опасаться ничего и со стороны орды, а разбойники все были уничтожены.

Володыевский мало-помалу стал осваиваться с мыслью о поездке жены, тем более что женщины, подметив это, начали еще сильнее приставать к нему. Ева, как тень, бродила повсюду за ним со своим горем, а Бася, говоря о поездке, считала ее за свою обязанность. Азыя также присоединил свои просьбы к просьбам женщин, говоря, что хотя и сознает вполне, что недостоин такой милости, но осмеливается обратиться с просьбой к пану коменданту только вследствие глубокой привязанности к Володыевским и благодарности за то, что они, не зная еще, что он Тугай-бей, никогда не унижали его и что во время его болезни пани Володыевская ухаживала за ним, как мать, за что он готов последние капли крови пролить за нее и, охраняя ее, в случае необходимости, готов сложить за нее голову свою. Причем в доказательство всего этого он напомнил о стычке с Азбой-беем.

Далее он стал говорить о том, как страстно любит Еву в продолжение уже нескольких лет и что любовь эта умрет с ним. Он не может надеяться, что пан Нововейский без вмешательства «пани» когда-нибудь согласится выдать за него Еву, так как между ними стоит непримиримая ненависть и прежние отношения – слуги и господина. Если «пани» и не удастся уговорить Нововейского дать согласие на их брак, то во всяком случае ее присутствие спасет любимую им девушку от сурового обращения с ней отца, от тюрьмы и капчуга.

Разумеется, маленькому рыцарю не особенно приятно было, что Бася принимала в этом деле участие, но так как сам всегда готов был помочь людям, то ему нисколько не странным казалось это участие. Но все-таки Азые он ничего положительного не сказал, а видя постоянно плачущую Еву, он то и дело запирался в кабинете, чтобы на свободе поразмыслить об этом деле хорошенько.

Через несколько времени после этого Володыевский, придя как-то к ужину, спросил у Азыи:

– Азыя, а когда срок тебе выезжать отсюда?

– Через неделю, ваша милость! – отвечал с беспокойством татарин. – Галим, вероятно, уже окончил переговоры с Крычинским.

– Прикажи-ка отправить и обить большие сани – ты повезешь двух дам в Рашков.

Услышав это, Бася, Ева и Азыя не знали что делать от радости. Бася, хлопая в ладоши, обнимала и целовала мужа, Ева тоже бросилась благодарить его, а Азыя. обезумев от счастья, упал к ногам пана Михаила, так что от всего этого комендант не знал куда и деться.

– Успокойтесь! – сказал он. – Что это такое! Если можно помочь людям, то как же и не помочь: ведь сердце – не камень; я все-таки не жестокий человек! Ты, Баська, смотри, возвращайся скорее, мое сердце, а ты, Азыя, береги ее – этим вы меня всего лучше отблагодарите. Ну, ну! Будет!

Затем, покручивая усы и стараясь говорить веселым тоном, он прибавил:

– Что будешь делать с бабьими слезами? Как увижу эти слезы, то и пропал! Но ты, Азыя, должен благодарить не только меня и мою жену, но эту девицу, которая ходила за мной, как тень, выставляя повсюду передо мной свое горе. Ты должен заплатить ей за это горячей любовью.

– Заплачу, заплачу! – вскричал Тугай-бей странным голосом и, схватив руки Евы, начал целовать их так порывисто, что можно было подумать, будто он хотел укусить их.

– Михаил! – воскликнул вдруг Заглоба, показывая ему на Басю. – Что будем делать без этого котенка?

– Будет тяжко, – отвечал маленький рыцарь, – ей-Богу, будет тяжко.

Потом прибавил тише:

– А может быть, за доброе дело Господь Бог благословит нас понимаешь, пан?

При этих словах Бася, как настоящий котенок, просунула между Заглобой и мужем свою головку и проговорила:

– Что вы тут говорите?

– И… ничего!.. – отвечал Заглоба. – Мы говорим, что весной, вероятно, прилетят аисты.

– Михалку! Я там долго не останусь, – говорила тихо Бася и терлась щекой о щеку мужа, как котенок.

Вслед за этим начали совещаться насчет путешествия, и приготовляли все, что нужно для дороги, под надзором самого пана Михаила. Сани для путешественниц были обиты лисьими шкурами, которые приобретены были осенью. Стараниями пана Заглобы не забыты были и теплые полости для прикрытия ног в дороге. Целый воз с постелями и съестными припасами должен был сопровождать путников, так же как и лошадь Баси, чтобы на опасных местах, выйдя из повозки, она могла бы переправиться верхом. Спуск, ведущий в Могилев, был очень опасен, чего в особенности и боялся Володыевский.

Хотя путь представлялся вполне безопасным от каких-либо нападений, тем не менее пан Михаил отдал строжайшее приказание молодому татарину, чтобы он сперва разведал путь, по которому им приходится ехать, и только потом пускался бы в дорогу, а ночевать советовал только в тех местностях, где есть команды; выезжать же в дорогу чуть рассветет, а останавливаться в сумерки и вообще не медлить в дороге. Володыевский так обо всем заботился, что даже сам зарядил пистолеты Баси.

Наконец настал день отъезда. Еще до рассвета в квартире коменданта было уже заметно движение, а на дворе крепости стояло наготове двести коней липков. У коменданта собрались: пан Заглоба, пан Мушальский, пан Ненашинец, пан Громыко и пан Мотовидло; само собою разумеется, что здесь же присутствовал и маленький рыцарь, а также все офицеры, пришедшие проститься с Басей, которая вместе с Евой пила подогретое вино, то и дело подливаемое паном Заглобой. Угощая Басю и Еву, пан Заглоба говорил: «Еще выпейте на дорогу, потому что морозно».

Путницы были одеты в мужское платье, как всегда одевались женщины в дорогу. На Басе, сидевшей рядом с мужем, который держал ее в своих объятиях, была надета шубка на лосином меху, а сбоку болталась сабелька, голову прикрывала горностаевая шапочка с ушками. Из-под шубки виднелись широкие шальвары, похожие на юбку, и сапоги до колен, мягкие, надшитые опойком. Кроме этого для путешественниц были приготовлены большие шубы с капюшонами для защиты лица, которые сами по себе были уродливы, но, надетые на головки Евы и Баси, нисколько не уменьшали красоту их прелестных мордочек, так что все воины не могли отвести глаз от них и не знали, которой из женщин отдать преимущество, так они были чудно хороши.

– Тяжко жить человеку одинокому, – шептали они, стоя по углам комнаты, – счастливец наш комендант! Счастливец Азыя!.. Ух!

На очагах трещали, заливаясь ярким пламенем, смолистые еловые поленья, а в курятниках раздалось пение петухов.

Наконец восток заалел, и крыши строений окрасились розовым опенком.

В комнату доносились нетерпеливое ржанье коней и скрипевшие по снегу шаги солдат, собравшихся на дворе проститься с Басей и липками.

– Пора! – сказал наконец Володыевский.

При этих словах Бася бросилась в объятия мужа. Долго прощались они, целуя друг друга.