Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3

– Что толку мечтать о прекрасной звезде на небе? Мне до нее не достать, и она ко мне спуститься не может. Горе тому, кто вотще о златой луне вздыхает!

Тут пан Заглоба засопел от гнева. У него даже дух перехватило, и он долго не мог промолвить ни слова, наконец, поостыв немного, пропыхтел:

– Послушай, дружок, не считай меня дурнем и, коли истиной угостить хочешь, знай, что даешь ее человеку, который не беленой, а хлебом да мясом привык кормиться. Если я скажу сейчас, что шапка моя – луна, до которой не дотянуться, придется мне с голой лысиной разгуливать, и мороз, как злая собака, будет меня за уши хватать. Я таких истин не приемлю, потому что знаю: девка эта сейчас рядом в задней комнате сидит, она ест и пьет, как все люди, а когда ходит, ногами перебирает; на морозе у нее нос краснеет, в жару ей жарко, когда комар ее укусит – ей почесаться охота, а на луну она только тем похожа, что без бороды. А если на твой лад рассуждать, то любая баба астролог великий! Что же касается Кшиси, то смотри, если ты на нее не глядел, не сулил ей ничего – твое дело, но если ты голову девке вскружил, а теперь говоришь «луна златая» и сбежать норовишь, значит честь свою, равно как и разум, любой пищей накормить способен. Вот в чем соль!

– Не сладко, а горько во рту у меня от пищи, которой питаюсь, – отвечал ему Кетлинг. – Еду я потому, что так суждено, а не спрашиваю потому, что не о чем. Но вы, ваша милость, судите обо мне ложно. Видит Бог, ложно!

– Кетлинг! Ты человек честный, я это знаю; только что вы за люди, в толк не возьму. В наше время парень шел к девке и говорил ей прямо: «Хочешь – будь моей женою, а не хочешь – Бог с тобою». И никакого тумана не было. А тот, кто сам искусством красноречия не владел, посылал вместо себя кого-нибудь побойчее. Я свои услуги тебе предлагал и сейчас предлагаю. Пойду… спрошу, ответ тебе доложу, а ты решай – ехать тебе или оставаться…

– Поеду! Иначе быть не может и не будет!

– Поедешь – вернешься.

– Нет! Сделай одолжение, ни слова больше об этом. Коли хочешь полюбопытствовать, спроси, но меня не вмешивай…

– О боже! Неужто ты уже спрашивал?

– Ни слова о ней! Умоляю!

– Добро, посудачим о погоде… Будьте вы неладны с вашими манерами! Ты должен ехать, а я здесь проклинать все на свете!

– Прощайте, ваша милость, мне пора!

– Погоди! Погоди! Дай остыну немного! Кетлинг, друг! Когда едешь?..

– Как только с делами покончу. Хотел бы из Курляндии своей доли от аренды дождаться, а поместье, в котором мы жили, я бы продал, коли охотник найдется…

– Пусть Маковецкий купит, а не то Михал! Помилуй Бог! Неужто так и уедешь, с Михалом не простившись?

– Рад был бы с ним проститься.

– Он вот-вот будет! Ей-богу! Может, он вас с Кшисей сведет…

Тут пан Заглоба умолк, охваченный смутной тревогой.

«Удружить я Михалу старался, да, видать, нечистый меня попутал, того и гляди у Кетлинга с Михалом discordia[65 - Размолвка (лат.).] получится, нет уж, пусть шотландец отправляется подобру-поздорову».

Потирая лысину, пан Заглоба сказал:

– Толковал я с тобой о том о сем, потому как добра тебе желаю. Люблю от души, вот и стараюсь любыми средствами удержать, даже Кшисей, как мыша кусочком сала, приманивал… Но это все по доброте сердечной. Что мне старому до ваших дел? От чистого сердца старался, ей-богу!.. А в сваты не набиваюсь, коли и хотел бы сосватать кого, с себя бы начал… Дай поцелуемся на прощанье, и прости, ежели обидел…

Кетлинг заключил пана Заглобу в объятья, тот расчувствовался и велел подать бутылку вина, приговаривая:

– Теперь по случаю отъезда каждый день не грех осушить по бутылке.

Осушили бутылку, после чего Кетлинг, простившись, ушел. А вино меж тем взбодрило дух старого рыцаря, он снова принялся размышлять о Басе, о Кшисе, о Володыёвском, о Кетлинге; соединял сердца, примирял, благословлял и наконец, соскучившись по своим любимицам, сказал себе:

– Пойду посмотрю, что-то там мои козочки поделывают.

Барышни сидели в дальнем покое, по ту сторону сеней, и шили. Пан Заглоба поздоровался с ними, прошелся из угла в угол, еле волоча ноги – они ему особливо после опрокинутой сулейки служили не слишком исправно. Прохаживаясь, старик поглядывал на барышень. Они сидели рядышком, и светлая головка Баси касалась темной Кшисиной головы. Бася следила за ним взглядом, а Кшися вышивала, да с таким усердием, что только знай мелькала игла.

– Гм! – подал голос пан Заглоба.

– Гм! – повторила Бася.

– Не дразни меня, я нынче сердитый.

– Ох, кабы мне головы не лишиться! – с притворным испугом воскликнула Бася.

– Не трещи, трещотка! Лучше за язычок свой побойся!

Промолвив это, пан Заглоба подошел к девицам вплотную и, уперев руки в боки, спросил в лоб:

– Пойдешь за Кетлинга? Присылать сватов?

– Хоть пятерых! – воскликнула Бася.

– Цыц, егоза, не о тебе речь! Кшися, с тобой разговор! Пойдешь за Кетлинга?

Кшися слегка побледнела, хотя поначалу тоже было подумала, что Заглоба не ее, а Басю спрашивает; оторвав от вышиванья взгляд, она посмотрела на старика своими ясными темно-голубыми глазами.

– Нет! – отвечала она спокойно.

– Ну что же, коротко и ясно! И на том спасибо. Как угодно будет! А почему это вдруг такая к нему немилость?

– Потому что я ни за кого не пойду!

– Кшися! Кому другому сказки сказывай! – воскликнула Бася.

– А отчего это, позвольте спросить, столь явное к браку небрежение? – продолжал расспросы пан Заглоба.

– В монастырь пойду, – отвечала Кшися.

И такая печаль и решимость были в ее голосе, что ни Бася, ни пан Заглоба ни на мгновенье не приняли слова ее за шутку.

Их оторопь взяла, и они долго в изумлении глядели то друг на друга, то на Кшисю.

– Гм! – первым отозвался пан Заглоба.

– В монастырь пойду! – кротко повторила Кшися.

Бася глянула на нее, и вдруг руки ее обвились вокруг Кшисиной шеи, а румяные губы коснулись Кшисиной щеки.

– Кшися! – воскликнула она. – Скажи, скажи, что это неправда, что ты нарочно все это выдумала! А то разревусь, ей-ей, разревусь, вот увидишь…

Глава XVII

После свидания с Заглобой Кетлинг заглянул к пани Маковецкой и объяснил ей, что из-за неотложных дел своих должен остаться в городе, а быть может, перед большим путешествием заехать на несколько недель в Курляндию и потому не сможет сам принять столь любезную его сердцу гостью в своей усадьбе. Он умолял, чтобы она, как и прежде, считала дом его своим и жила там и далее, дожидаясь мужа и пана Михала, тем паче что выборы скоро. Не желая, чтобы домик пустовал без всякой пользы, пани Маковецкая согласилась.