Камо грядеши

И они стали прощаться.

Но в эту минуту невольник дал знать, что Хилон Хилонид ожидает в прихожей и просит позволения предстать пред лицом господина.

Виниций приказал его немедленно впустить, а Петроний сказал:

– Что? Не говорил я тебе? Клянусь Геркулесом! Сохрани только спокойствие, не то он тобой овладеет, а не ты им.

– Привет и хвала сиятельному военному трибуну и тебе, господин! – сказал, входя, Хилон. – Да будет ваше счастье равным вашей славе, а слава да обежит весь свет, от Геркулесовых столпов и до границ Арзацидов.

– Здравствуй, законодатель добродетелей и мудрости, – отвечал Петроний.

Но Виниций спросил с притворным спокойствием:

– Какие известия приносишь ты?

– В первый раз, господин, я принес тебе надежду, а теперь приношу уверенность в том, что девица будет найдена.

– Это значит, что ты не нашел ее?

– Да, господин, но я нашел, что значит сделанный ею рисунок: я знаю, кто эти люди, которые ее отбили, и знаю, среди поклонников какого божества следует ее искать.

Виниций хотел вскочить с кресла, на котором сидел, но Петроний положил ему руку на плечо и, обращаясь к Хилону, сказал:

– Говори дальше!

– Ты, господин, вполне уверен, что эта девица начертила на песке рыбу?

– Да! – воскликнул Виниций.

– Ну, так она – христианка, и ее отбили христиане.

Настало молчание.

– Послушай, Хилон, – сказал Петроний, – мой родственник назначил тебе за отыскание Лигии значительное вознаграждение, но и не меньшее количество розог, если ты вздумаешь его обманывать. В первом случае ты купишь себе не одного, а трех писцов, во втором же – философия всех семи мудрецов, с твоей собственной в придачу, послужит для тебя целебной мазью.

– Господин, эта девица – христианка! – воскликнул грек.

– Постой, Хилон, ты человек не глупый. Мы знаем, что Юния Силана с Кальвией Криспиниллой обвинили Помпонию Грецину в исповедовании христианского суеверия, но нам также известно, что домашний суд освободил ее от этого извета. Неужели ты хочешь теперь снова возбуждать его? Неужели ты думаешь нас убедить в том, что Помпония, а вместе с нею Лигия могут принадлежать к врагам человеческого рода, к отравителям источников и колодцев, к почитателям ослиной головы, к людям, которые убивают детей и предаются грязнейшему разврату? Смотри, Хилон, как бы высказываемый тобою тезис не отразился на твоей спине в виде антитезы.

Хилон развел руками в знак того, что это не его вина, и сказал:

– Господин, произнеси по-гречески следующие слова: Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель.

– Хорошо. Вот я назвал!.. Но что же из этого?

– А теперь возьми первые буквы каждого из этих слов и сложи их так, чтобы они составили одно выражение.

– Рыба! – сказал с удивлением Петроний.

– Вот почему изображение рыбы сделалось символом христианства! – ответил с гордостью Хилон.

Все замолчали. В выводах грека было, однако, нечто до такой степени поразительное, что оба друга не могли не задуматься.

– Виниций, – спросил Петроний, – не ошибаешься ли ты? Действительно ли Лигия нарисовала рыбу?

– Клянусь всеми подземными богами, можно с ума сойти! – воскликнул с запальчивостью молодой человек. – Если бы она начертила птицу, я так и сказал бы, что – птицу!

– Следовательно, она христианка! – повторил Хилон.

– Это значит, – сказал Петроний, – что Помпония и Лигия отравляют колодцы, убивают украденных на улице детей и предаются разврату! Какой вздор! Ты, Виниций, был дольше меня в их доме, я был недолго, но я достаточно знаю Авла и Помпонию. Если рыба служит символом христиан, – против чего действительно трудно возражать, – и если они христианки, то, клянусь Прозерпиной, очевидно, христиане не то, за что мы их принимаем.

– Ты говоришь, господин, как Сократ, – отвечал Хилон. – Кто когда-нибудь расспрашивал христианина? Кто ознакомился с их учением? Когда я три года тому назад ехал из Неаполя в Рим (о, зачем я там не остался!), ко мне присоединился один человек, именем Главк, о котором говорили, что он христианин, и, несмотря на то, я убедился, что он был человек хороший и добродетельный.

– Уж не от этого ли добродетельного человека ты узнал, что значит рыба?

– Увы, господин! На дороге в одной гостинице кто-то пырнул почтенного старца ножом, а его жену и ребенка захватили торговцы невольниками, я же, защищая их, потерял вот эти два пальца. Но у христиан, как говорят, нет недостатка в чудесах, и я надеюсь, что пальцы у меня отрастут.

– Как так? Разве ты сделался христианином?

– Со вчерашнего дня, господин, со вчерашнего дня: эта рыба сделала меня христианином. Смотри, какая, однако, в ней сила! Чрез несколько дней я буду самым ревностным из ревностных, чтобы они допустили меня до всех своих тайн, а когда меня допустят до всех тайн, я узнаю, где скрывается девица. Тогда, быть может, мое христианство лучше заплатит мне, чем моя философия. Я дал обет Меркурию, что если он поможет мне найти девицу, то я принесу ему в жертву двух телок одного возраста и одинакового роста, которым велю вызолотить рога.

– Значит, твое христианство со вчерашнего дня и твоя старая философия позволяют тебе верить в Меркурия?

– Я всегда верю в то, во что мне следует верить, – это есть моя философия, которая должна прийтись по вкусу в особенности Меркурию. К несчастью, вы, достойные господа, хорошо знаете, какой это подозрительный бог. Он не верит даже обетам беспорочных философов и, быть может, хотел бы сначала получить телок, а это потребует огромных затрат: не каждый может быть Сенекой, и мне бы с этим не справиться, разве вот благородный Виниций пожелает в счет обещанной суммы… сколько-нибудь…

– Ни обола, Хилон! – отрезал Петроний. – Ни обола! Щедрость Виниция превзойдет твои надежды, но только тогда, когда Лигия будет найдена, то есть когда укажешь нам ты ее убежище; Меркурий должен поверить тебе в долг две телки, хотя меня не удивляет, что он делает это неохотно, – в этом я вижу его ум.

– Выслушайте меня, достойные господа. Сделанное мною открытие – великое открытие, потому что хотя я до сих пор не нашел девицы, но зато отыскал дорогу, на которой следует ее искать. Вы разослали вольноотпущенников и рабов по всему городу и по провинциям, а дал ли вам указание хоть один из них? Нет! Я один дал. Я скажу вам больше. Между вашими невольниками могут быть христиане, о которых вы не знаете, так как суеверие это распространилось уже повсюду, и они вместо того, чтобы помогать вам, будут изменять. Худо уже и то, что меня здесь видят, и потому ты, благородный Петроний, обяжи Эвнику молчанием, а ты, сиятельный Виниций, разгласи, что я тебе продаю мазь, употребление которой дает лошадям верную победу в цирке… Я один буду искать и один найду беглецов; вы же доверьтесь мне и знайте, что сколько бы я ни получил вперед, это будет для меня только поощрением, так как я всегда буду надеяться на еще большие награды, и тем более буду уверен, что обещанная награда меня не минует. Да, так-то! Я, как философ, презираю деньги, хотя ими не пренебрегают ни Сенека, ни даже Музоний и Карнут, которые, однако, не лишились пальцев во время защиты кого-либо и которые могут сами писать и завещать свои имена потомству. Но, кроме невольника, которого я намереваюсь купить, и Меркурия, которому обещал телок (а вы знаете, как вздорожал скот), сами розыски сопряжены с множеством расходов. Выслушайте меня терпеливо. За эти несколько дней у меня на ногах сделались раны от постоянной ходьбы. Я заходил и в винные погребки покалякать с людьми, и в пекарни, и к мясникам, и к продавцам оливок, и к рыбакам. Я обегал все улицы и закоулки, побывал в притонах беглых рабов, проиграл около ста ассов в мору; заходил в прачечные, в сушильни и харчевни, видел погонщиков мулов и резчиков; видел людей, которые лечат от болезней пузыря и вырывают зубы; беседовал с продавцами сушеных фиг, был на кладбищах, – а знаете ли, зачем? Для того чтобы везде чертить изображение рыбы, смотреть людям в глаза и слушать, что они скажут, когда увидят этот знак. Долго я ничего не мог добиться, но раз встретил у фонтана старого невольника, который черпал воду ведрами и плакал. Подойдя к нему, я спросил о причине слез. Он мне ответил, когда мы сели на ступенях фонтана, что целую жизнь он собирал сестерций за сестерцием, чтобы выкупить из неволи любимого сына, но что его господин, какой-то Павза, как только увидел деньги, забрал их, а сына удержал в рабстве. «И вот я плачу, говорил мне старик, хотя твержу: да будет воля Божия! Но не могу, бедный грешник, воздержаться от слез». Тогда я, как бы пораженный предчувствием, омочил палец в ведре и начертил рыбу, а он заметил: «И я надеюсь на Христа». Я спросил его: «Ты меня узнал по этому знаку?» Он сказал: «Да, да будет мир с тобою!» Тогда я стал выспрашивать его, и старичина рассказал мне все. Его господин, этот Павза, сам вольноотпущенник великого Павзы и поставляет по Тибру в Рим камни, которые невольники и наемные рабочие выгружают с плотов и таскают к строящимся домам по ночам, чтобы днем не останавливать движения на улицах. Среди них работают многие христиане и его сын, но работа свыше его сил, оттого отец и хотел отпустить его на волю. Но Павза захотел удержать и деньги и невольника. Говоря так, он снова стал плакать, я же смешал с его слезами мои, – это мне было не трудно сделать по доброте сердца и вследствие колотья в ногах, полученного от постоянной ходьбы. Я стал при этом жаловаться, что недавно только прибыл из Неаполя и что не знаю никого из братьев, не знаю, где они собираются на общую молитву. Он удивился, что христиане в Неаполе не дали мне писем к римским братьям, но я сказал, что письма у меня украдены в дороге. Тогда он сказал, чтобы я приходил ночью к реке, где он познакомит меня с братьями, а они уже проводят меня до молитвенных домов и к старейшинам, которые управляют христианской общиной. Услышав это, я так обрадовался, что дал ему сумму, необходимую для выкупа его сына, в той надежде, что великодушный Виниций возместит мне ее вдвойне…

– Хилон, – прервал его Петроний, – в твоем повествовании ложь плавает на поверхности правды, как оливковое масло на воде. Бесспорно, ты принес важные известия, я даже думаю, что на пути к отысканию Лигии сделан большой шаг, но не приправляй ложью своих известий. Как зовут того старика, от которого ты узнал, что христиане узнают друг друга при посредстве изображения рыбы?

– Эврикием, господин. Бедный, несчастный старик! Он напомнил мне Главка, которого я оборонял от убийц.

– Верю, что ты познакомился с ним и что сумеешь воспользоваться этим знакомством, но денег ты ему не дал. Не дал ни асса, понимаешь? Ничего не дал!

– Но я помог ему нести ведра и о его сыне говорил с величайшим сочувствием. Да, господин! Что может укрыться от проницательности Петрония! Я не дал ему денег или, вернее, дал ему их только мысленно, в душе. Ему этого было бы довольно, если бы он был истинным философом… Я дал ему потому, что считал такой поступок необходимым и полезным: подумай только, господин, как бы он сразу расположил ко мне всех христиан, какой бы открыл к ним доступ и какое бы внушил им доверие ко мне!

– Правда, – сказал Петроний, – и ты обязан был это сделать.

– Я для того и прихожу, чтобы заручиться возможностью сделать это.

Петроний обратился к Виницию:

– Вели отсчитать ему пять тысяч сестерциев, но в душе, мысленно…

Но Виниций сказал:

– Я дам тебе слугу, который понесет потребную сумму, а ты скажешь Эврикию, что слуга – твой невольник, и при нем отсчитаешь старику деньги. А так как ты принес важное известие, то столько же получишь и для себя. Зайди сегодня вечером за слугой и деньгами.