– Не делайте этого, милый рыцарь, лучше сразу отрубите мне голову.
– О нет, нельзя! Я сделаю так, как сказал, – отвечал свирепый рыцарь.
– Рубите! – повторила княжна, закрывая свои прелестные глаза и протягивая к нему шею.
В такие минуты у маленького рыцаря по спине пробегали мурашки. «Эта девушка ударяет мне в голову, как вино, – думал он, – но я не упьюсь им, оно чужое». И честный пан Михал только вздрагивал и отъезжал в сторону. Но лишь только рыцарь погружался с конем в высокие травы, тотчас мурашки исчезали и все его внимание обращалось на дорогу: безопасна ли она, и не предстоит ли какого-нибудь приключения. Тогда он подымался на стременах, присматривался и прислушивался, как татарин, который в Диких Полях рыщет среди бурьяна.
Заглоба был в самом веселом настроении.
– Теперь нам легче удирать, – говорил он, – чем тогда, около Каганлыка, когда мы должны были бежать пешком, как собаки, высунув язык. У меня тогда так высох язык, что я мог бы им строгать дерево, а нынче, слава богу, и отдыхаем ночью, и есть чем горло промочить.
– А помните, как вы меня на руках переносили через воду? – спросила Елена.
– Даст бог, и ты дождешься того, что будешь носить кого-нибудь на руках! Об этом позаботится Скшетуский.
Жендзян засмеялся.
– Прошу вас, перестаньте! – прошептала княжна, краснея и опуская глаза.
Так вот они беседовали в степи, чтобы сократить время в дороге. Наконец за Барком и Ялтушковом они въехали в край, только что разоренный войной. Там до сих пор рыскали вооруженные отряды мятежников, и там же еще недавно Ланцкоронский жег и рубил головы, ибо только дней десять тому назад отступил к Збаражу. Наши путники узнали от местных жителей, что Хмельницкий и хан со всеми войсками идут на ляхов или, вернее, на полковников, полки которых бунтуют и не хотят служить иначе как под командой Вишневецкого. Все притом предсказывали, что теперь, когда батька Хмельницкий столкнется с Еремой, то погибнут либо ляхи, либо казаки. Тем временем вся страна была точно в огне. Все жители хватались за оружие и тянулись на север, чтобы присоединиться к Хмельницкому. С низовьев Днестра двигался Бурлай со всем своим войском, а по дороге к нему присоединялись разные полки, стоявшие в городах и селениях, так как всюду были посланы приказы. И вот шли отдельные сотни, отряды, полки, а за ними волнами плелась необученная чернь, вооруженная цепами, вилами, ножами и пиками. Здесь были конюхи, пасечники, чабаны, дикие рыбаки из днестровских камышей и охотники из дремучих лесов. Деревни, посады и города опустели. В трех воеводствах остались в селениях только старые бабы да дети, так как даже молодицы ушли за своими молодцами на ляхов. С востока, точно зловещая буря, приближался с главными силами Хмельницкий, разоряя по дороге замки, города и убивая тех, кто остался в живых от прежних разгромов.
Миновав Бар, полный грустных для княжны воспоминаний, наши путники поехали по дороге, ведущей на Летичев и Проскуров до Тарнополя и далее до Львова. Здесь им все чаще встречались то военные обозы, то пешие и конные казацкие отряды, то несметные стада волов, поднимавшие облака пыли, которых гнали для прокормления татарских и казацких войск. Дорога становилась теперь опасной, так как их то и дело спрашивали: кто они, откуда и куда едут. Заглоба им показывал пернач Бурлая и говорил:
– Мы послы Бурлая, везем Богуну молодицу.
При виде пернача грозного полковника казаки обыкновенно расступались, тем более что каждый из них понимал, что если Богун жив, то он, наверное, где-нибудь около Збаража и Константинова. Но гораздо труднее было путникам с чернью, с отрядами диких невежественных пастухов, пьяных и не имеющих почти никакого понятия о перначах и знаках, выдаваемых казацкими полковниками для безопасного проезда. Если бы не Елена, эти полудикие люди считали бы Заглобу, Володыевского и Жендзяна за своих и за старших, так иногда и бывало, но княжна всюду обращала на себя внимание тем, что была женщиной, и к тому же необыкновенно красивой, оттого и возникали опасности, которые с величайшим трудом приходилось преодолевать.
Поэтому Заглоба иногда показывал пернач, а Володыевский – саблю, и ему не одного из пристававших приходилось зарубить до смерти. Несколько раз великолепные скакуны Бурлая спасали их от опасности. Таким образом, путешествие, столь благополучное вначале, с каждым днем становилось все труднее для Елены, и хотя она по природе была храбрая, но от постоянной тревоги и бессонницы стала недомогать и на самом деле казалась пленницей, которую против воли везли в неприятельский стан. Заглоба потел, придумывал все новые фортели, которые маленький рыцарь тотчас приводил в исполнение, и оба они утешали княжну как могли.
– Только бы проехать еще эту местность, – говорил маленький рыцарь, – и достигнуть Збаража, пока Хмельницкий и татары не займут его окрестностей.
По дороге Володыевский узнал, что польские войска сосредоточились в Збараже и намерены в нем защищаться, а потому путники направились туда в надежде, что князь Еремия присоединится к войскам со своей дивизией, тем более что часть его сил, и значительная притом, обыкновенно находилась в Збараже.
Между тем добрались до Проскурова. На дороге уже реже попадались мятежники, так как в десяти милях пути начиналась местность, занятая польскими войсками, и потому казацкие шайки не осмеливались проникнуть туда, ибо предпочитали ждать на безопасном расстоянии прихода Бур-лая с одной и Хмельницкого с другой стороны.
– Осталось только десять миль! – говорил Заглоба, потирая руки. – Только бы нам добраться до первого полка, а там уж мы в безопасности доедем до Збаража.
Но Володыевский решил запастись в Проскурове свежими лошадьми, так как лошади, купленные в Барке, уже никуда не годились, а скакунов Бурлая надо было беречь на черный день. Предосторожность эта была необходима особенно, когда пронеслась весть, что Хмельницкий уже под Константиновом, а хан со всеми ордами идет со стороны Пилавиц.
– Мы с княжной останемся здесь, под городом, нам лучше не показываться на рынке, – сказал маленький рыцарь Заглобе, когда они остановились в версте от города, около какой-то пустой хаты, – а вы ступайте и спросите у мещан, нет ли у них лошадей на продажу или в обмен. Хотя уже вечер, но мы двинемся в путь и пробудем в пути всю ночь.
– Я скоро вернусь, – проговорил Заглоба.
И он тотчас поехал в город. Володыевский приказал Жендзяну немного распустить подпруги седел, чтобы лошади могли передохнуть, а сам ввел княжну в избу и попросил ее, чтобы она для подкрепления сил выпила вина и немного вздремнула.
– Мне хочется проехать эти десять миль до зари, – сказал он Елене, – а там уж мы все отдохнем.
Но лишь только он принес баклаги с вином и припасы, как перед избой раздался лошадиный топот.
Маленький рыцарь взглянул в окно.
– Пан Заглоба уже вернулся, – проговорил он, – очевидно, не нашел лошадей.
В эту минуту с шумом распахнулась дверь избы и показался Заглоба, бледный, посиневший, вспотевший, запыхавшийся.
– На коней! – крикнул он.
Володыевский был опытный воин и в подобных случаях не терял времени на расспросы, не терял его даже на спасение баклаги с вином (которую все же успел схватить Заглоба) и как можно скорее вывел княжну на двор, посадил на лошадь, быстро осмотрел подпруги и сказал:
– Вперед!
Вскоре в темноте наступившего вечера исчезли, точно привидения, всадники и лошади.
Путники мчались без отдыха. И лишь когда от города их отделяли верст семь и когда стало так темно, что всякая погоня становилась невозможной, Володыевский приблизился к Заглобе и спросил:
– Что случилось?
– Подожди, пан Михал… Подожди! Я страшно запыхался, ног под собой не чувствую… Ух!
– Но что же там было?
– Черт собственной персоной, уверяю вас, черт или дракон, у которого, если отрубить одну голову, отрастает другая.
– Да говорите же яснее!
– Я видел на рынке Богуна.
– У вас, верно, белая горячка?
– Я видел его на рынке, а с ним пять или шесть человек, не мог сосчитать, так как у меня ноги отнялись… Они держали факелы. Мне кажется, что какой-то черт становится нам поперек дороги, а теперь я совершенно потерял надежду на счастливое окончание нашего дела… Бессмертен он, этот дьявол, что ли? Не говорите о нем Елене. О боже! Вы его зарубили, Жендзян его выдал, а между тем он жив, свободен и становится нам поперек дороги. О боже, боже! Уверяю вас, пан Михал, что я предпочел бы скорее увидеть на кладбище привидение, чем его. Черт возьми! Почему-то я всюду первый встречаюсь с ним!.. Собаке в глотку такое счастье! Разве на свете нет других людей? Пусть они встречаются с ним! Так нет же – всегда я и я!
– А он видел вас?
– Если бы он меня видел, то вы бы меня не видели! Этого еще только недоставало!
– Важно было бы знать, – заметил Володыевский, – гонится ли он за нами или же едет в Валадынку к Горпине в надежде, что по дороге поймает нас.
– Мне кажется, что он едет в Валадынку.
– Должно быть, так. Значит, мы едем в одну сторону, а он в другую, и теперь нас отделяет от него расстояние в милю или, пожалуй, в две, а через час будет пять миль. Пока он узнает о нас и вернется, мы будем в Жолкве, а не только в Збараже.
– В самом деле? Ну, слава богу! Вы точно приложили мне пластырь к ранам. Но скажите, пожалуйста, каким образом Богун на свободе, если Жендзян выдал его влодавскому коменданту?
– Он, верно, бежал!
– В таком случае этому коменданту следует снести голову. Жендзян, эй Жендзян!
– Что вам угодно? – спросил Жендзян, сдерживая лошадь.