Жемчужина Востока

– О, много, очень много! – отвечала девушка. – Мрамор здесь дорогой, да и резцы изнашиваются… Это будет стоить… 50 сиклей… Да, 50 сиклей! – повторила она неуверенно.

– Я небогатый человек, – воскликнул Марк, – но охотно дам двести сиклей!

– Двести! – пробормотала Мириам. – Нет, это безумие! Я не могу, не смею взять такую сумму… Ты, господин, вправе будешь сказать, что попал к разбойникам, которые ограбили тебя… Нет, если мои дяди разрешат мне принять этот заказ и у меня хватит времени, я постараюсь сделать все, что могу, за 50 сиклей, но только я должна предупредить тебя, господин, что тебе придется просидеть немало часов, чтобы получилось хоть слабое сходство.

– Пусть так! Как только я снова попаду в какую-нибудь цивилизованную страну, я доставлю тебе столько заказов, что твои нищие превратятся в состоятельных людей. А пока я к твоим услугам! Начинай, госпожа, сейчас же, если тебе угодно!

– Я не имею разрешения, а без этого не смею приступить к такой работе!

– Совет кураторов должен решить, может ли она исполнить твое желание, – вмешался Итиэль. – Но я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы моя племянница начала лепить из глины твой бюст. Если совет не даст согласия, его можно уничтожить!

– Благодарю тебя, почтенный Итиэль, за твое разрешение. Где прикажешь мне сесть, госпожа? Ты увидишь, я буду для тебя самой послушной моделью.

– Сиди здесь, господин, и смотри вот сюда, в мою сторону, если тебе благоугодно. Ну, вот так!

И сеанс начался.

Глава VIII

Марк и Халев

На другой день Итиэль, как и обещал, предложил совету решить, может ли Мириам принять заказ римского центуриона. Ессеи, по обыкновению, долго совещались, как всегда, когда дело касалось их возлюбленной питомицы, но разрешение приступить к работе дали с условием, что на сеансах будут присутствовать трое старейших братьев ессеев, в их числе престарелый учитель Мириам.

Таким образом, Марк, явившись в назначенный час в мастерскую, застал там трех седобородых старцев в белых одеждах, а позади их – темную фигуру Нехушты, приветливо улыбающуюся. При появлении Марка старцы поднялись и поклонились ему. И он отвечал низким, почтительным поклоном, затем приветствовал Мириам.

– Скажи мне, госпожа, эти почтенные отцы ожидают своей очереди стать моделями или же это критики? – спросил римлянин.

– Это критики, господин! – коротко ответила девушка, снимая мокрый холст с глыбы сырой глины и принимаясь за работу.

Так как старички сидели рядом в глубоких креслах, стоящих вдоль задней стены в глубине мастерской и вставать со своих мест считали неудобным, то следить за ходом работы просто не могли. А между тем из-за привычки всех ессеев вставать до зари старичков, сидящих в этот жаркий полдень в тени навеса, невольно клонило ко сну. Вскоре все трое заснули крепким, блаженным сном.

– Посмотрите на них, – заметил Марк, – прекраснейший сюжет для художника!

Мириам сочувственно кивнула головой, взяла три куска глины и проворно слепила портреты трех спящих старцев и, когда те проснулись, показала им. Добродушные старички от души рассмеялись.

Каждый день сеансы повторялись, и славные старички-кураторы каждый день засыпали, так что молодые люди оставались, в сущности, наедине. Ничто не мешало их взаимному обмену мыслями и чувствами. Марк рассказывал молодой художнице о войнах, в которых принимал участие, о странах, которые он имел случай посетить; девушка же передавала ему различные подробности из своей жизни среди ессеев. Однажды разговор их коснулся религий. Марк имел возможность ознакомиться с различными верованиями как западных, так и восточных народов. Все они, видимо, не удовлетворяли его, не внушали большого уважения. Тогда Мириам решилась изложить ему, как умела, главные основы новой религии – христианства, о котором в то время непосвященные имели лишь смутное представление.

– Все, что ты говоришь, госпожа, кажется мне прекрасным! – отвечал Марк. – Но объясни же мне, как примирить это учение с требованиями жизни? Эта твоя христианская вера чиста и высока. Но почему-то все народы в одинаковой мере ненавидят и презирают христиан, да и какой смысл верить в этого Распятого, который обещал всем верящим в него воскресить их в последний день? В чем же отрада религии?

– Это ты поймешь, господин, когда все остальное изменит тебе!

– Да, ты права, госпожа. Религия тех, кому все остальное в жизни изменило, – религия несчастных, обездоленных. Но теперь поговорим о чем-нибудь более веселом. Вопросы о вечности мне представляются туманными: кроме вечной красоты искусства, я не знаю пока ничего вечного!

В этот момент престарелый учитель Мириам пробудился и протер глаза.

– Подойди сюда, великий учитель мой, – воскликнула Мириам, – помоги твоей неопытной ученице справиться с этим капризным изгибом линии губ!

– Дочь моя Мириам, когда-то я был искусным в этом деле, – отвечал старец. – Но теперь я простой каменщик, а ты – гениальный архитектор. У меня было дарование, у тебя – божественный талант! Не мне помогать тебе!

Тем не менее старик подошел и восхищенно залюбовался работой девушки.

– Да, – добавил он, – тут вот, как сама ты говоришь, что-то не совсем верно… Но попробуй сделать вот так… Нет, нет, я не возьму резца из твоих рук, сделай сама!.. Видишь, теперь прекрасно!.. О дитя! Не мне тебя учить!..

– Не говорил ли я, что ты гениальна в своем искусстве, госпожа?! – воскликнул Марк.

– Ты, господин, говоришь много, и я боюсь, что многие твои слова не согласны с твоими мыслями. Но теперь, прошу тебя, не говори вовсе: я хочу изучить твои губы!

И работа продолжалась некоторое время в полном безмолвии.

Иногда во время сеанса Мириам принималась петь вполголоса, а когда заметила, что голос ее приятен молодому римлянину и убаюкивает старичков, стала петь часто. Кроме того, она рассказывала сказки и легенды иорданских рыбаков, и Марк слушал ее с видимым удовольствием. Иногда ее сменяла старая Нехушта, и тогда молодые люди жадно внимали ее полудиким сказаниям о далекой и знойной Ливии, о кровавых потехах пустыни и чудесах белой и черной магии.

Так проходили эти часы работы, дни следовали за днями счастливой чредой.

Но для Халева это были бурные дни жгучей ревности, зависти и ненависти. Он готов был в любой момент вонзить нож в сердце блестящего молодого римлянина. И Мириам поняла, что горе тому, кто полюбится ей. Теперь она боялась его, опасалась за Марка, хотя, в сущности, молодой римлянин был для нее ничем в то время, но она знала, что Халев думал иначе. В последнее время она редко видела его, он же находил возможность узнавать до мельчайших подробностей все, что делала Мириам или молодой центурион. Марк не раз говорил ей, что, куда бы он ни пошел, где бы ни был, везде встречает этого красивого странного юношу, которого она называет «друг Халев».

Однажды во время сеанса, когда гипсовый слепок был уже готов, а Мириам работала над мрамором, Марк сказал ей:

– Хочу сообщить тебе новость, госпожа. Теперь я знаю, кто убил того плута еврея. Это твой друг Халев. Есть свидетельские показания!

Мириам невольно вздрогнула так, что резец выпал у нее из рук.

– Тише! – попросила она, оглядываясь на спящих кураторов. В этот момент один из них начал просыпаться. – Ведь они еще не знают об этом? – шепотом спросила она, наклонившись к Марку.

Он отрицательно покачал головой и казался изумленным.

– Я должна поговорить с тобой об этом деле, только не здесь и не теперь! – тем же торопливым шепотом сказала она в то время, как Нехушта, как нельзя более кстати, уронила какой-то сосуд с металлическими инструментами.

Шум этот разбудил и двух остальных кураторов, но Мириам успела шепнуть:

– B моем саду, час после заката, калитка будет не заперта!

– Хорошо! – ответил Марк. – Но, боги, что это за шум? Друг Нехушта, ты потревожила своей неосторожностью сон наших уважаемых кураторов, хотя, впрочем, сегодня сеанс, кажется, закончен? – добавил он, обращаясь к Мириам.

– Да, я не задерживаю тебя теперь! – ответила она. Солнце уже зашло, мягкий лунный свет залил всю окрестность. Олеандры, лилии и нежный цвет апельсиновых деревьев наполнили воздух нежным благоуханием. Кругом все стихло, только где-то лаяла собака, а вдали завывал одинокий голодный шакал.

Марк явился минут за десять до назначенного времени и, найдя калитку незапертой, вошел в сад. Вдоль высокой каменной ограды рос длинный ряд деревьев, отбрасывающий густую тень. Середина же сада, сравнительно открытая, сияла под луной. Крадучись, точно кошка за намеченной добычей, пробрался в сад и Халев за спиною Марка и, скрываясь в тени деревьев, притаился у стены.

Марк ожидал назначенного свидания, даже не подозревая, что ему может грозить опасность. Вон там, впереди, мелькнуло белое платье, и молодой римлянин сделал несколько поспешных шагов навстречу молодой девушке и ее неизменной спутнице Нехуште. Теперь они оказались достаточно далеко от Халева. Он ясно различал их фигуры и движения, но тихого их разговора не мог расслышать.

– Господин, – начала Мириам, устремив на римлянина свой ласковый, спокойный взгляд, напоминающий спокойную синеву небес, – прости, что я потревожила тебя в такой необычный час!

– Полно, госпожа Мириам, я всегда рад тебе служить! – отвечал сотник. – Да не называй меня господином, а зови Марком, это будет мне много приятнее!

– Дело в том, что эта история с Халевом…

– Пусть бы все духи ада побрали этого Халева, что, как я полагаю, вскоре и должно случиться!

– Вот этого-то именно и не должно случиться! – сказала Мириам. – Мы сошлись здесь для того, чтобы поговорить о Халеве! Скажи мне, господин Марк, что ты узнал о нем?