Нереальное – реально. Нечто сродни мистике

– Это – моя открытка.

– Да?.. Ну… Даже не знаю, что сказать… Если это правда, то я, как порядочный человек, обязан жениться, но…

– Что вам мешает?

– Повторяю, девушка, еще раз: это будет слишком неравный брак… Не хочу портить тебе молодую жизнь… Ты найдешь еще себе парня и будешь счастлива.

– А я хочу быть с вами… Только с вами… И буду счастлива… Так, как ни с кем больше.

– Ты преувеличиваешь… Максимализм молодости… Пройдет…

– Никогда-никогда не пройдет! – девушка зарыдала.

Взяв девушку за плечи, потянул на себя. Она не сопротивлялась. Наоборот, впивалась в меня, крепко-крепко придавливая свой лобок к моему лобку. Я стал целовать в глаза, осушая девичьи слезы. Она выгнула спину, и по молодому телу пробежали судороги. Руки девушки ухватились за мои трусы и…

…Противно завыла сирена: это – сработала чья-то автосигнализация, вой проникал в квартиру через форточку. Проклиная всё и вся, отодрал голову от подушки, посмотрел в окно. Между штор крался узкий ранний лучик солнца. Подумал: не больше шести.

– Гады, – проворчал я, и голова вновь упала на подушку. – На самом интересном!..

Попытался вновь уснуть и увидеть продолжение. Но, увы… Хорошего – помаленьку.

Долго лежал, плотно закрыв глаза, а в голове вертелось одно и тот же: «Если вижу такие сны, то жизнь моя продолжается и у нее все еще есть будущее…»

Старый гриб

…Руководитель, исподлобья глядя в мою сторону, цедит:

– Назначаю (так и быть) главным редактором газеты…

Я встаю, обидчиво произношу тираду. Руководитель не слышит. Ну, ясно: гнев мой лишь в мыслях. Это странно. Боязно вслух произнести? Прежде ничего подобного за собой не замечал. Лупил любому правду-матку только так.

Паузу прерывает руководитель. Он бросает в свойственной ему манере:

– Приступай!..

Я выхожу. Спускаюсь по широкой мраморной лестнице со второго этажа на первый, поворачиваю направо и иду в глубь длинного коридора. Иду и думаю ворчливо: «А когда-то, в прежнюю мою бытность, редакция располагалась на третьем этаже».

Редакция сейчас занимает две смежных комнаты. Вновь мысль: «А тогда имели пять комнат».

Вхожу. Никто даже головы не повернул в мою сторону. Одни – гоняют чаи, другие – в шашки играют, третьи – вяжут носки.

– Привет, коллеги! – хочу выглядеть этаким бодрячком, будто мне всё нипочем, даже море по колено. – Плохо встречаете главного редактора. Что так? Откуда холодок и такое равнодушие?

Вера Сарварова откладывает в сторону недовязанный носок, протыкает иглой клубок ниток, еще ниже спускает на лоб черный платок.

– А, это ты… Что надо? Хочешь, научу вязке носок?

Смотрю и с трудом узнаю. Думаю: «Тогда была интереснее. Не красавица, а все же… Постарела, сильно постарела. Ну и я ведь за прошедшие годы не помолодел».

Я со злостью отвечаю:

– Пришел сюда, чтобы вас отучить от вязки носок, а не наоборот.

– Кто ты такой, чтоб отучать? – Вера хмурится.

– Не надо прикидываться: все и всё уже знают.

– Да? Я, представь себе, ничего не знаю.

– Ты?! – восклицаю я. – Первая сплетница и не знаешь?

– Обижаешь, – смиренно говорит Вера и крестится.

Думаю: «Странная какая. Прежде бы такие истерики закатила, а тут…»

– Я, – стараюсь говорить с апломбом, чтобы слова звучали весомее, – новый главный редактор.

– Новый, но со старыми дырами, – замечает Вера и хмыкает.

Там, в дальнем углу комнаты, один из играющих в шашки Владимир Попов прыскает: это его естественная реакция на женский афоризм.

Я спрашиваю:

– Где ответственный секретарь?

Кто-то из гоняющих чаи кивает в сторону соседней комнаты. Иду туда. Вижу, что Гоша Чуев, уронив плешивую голову на столешницу, храпит напропалую. От храпа на затылке, топорщась, вздрагивает единственный хохолок. Я трясу его за плечи.

– Пора просыпаться. Настало время браться за работу.

Чуев трясет головой, фыркает (видимо, сон прогоняет), отрывается от столешницы, смотрит на меня. И ворчит:

– Нет от тебя покоя. Угомонишься когда-нибудь или нет?

В ответ цитирую Блока:

– И вечный бой! Покой нам только снится.

Гоша соглашается.

– Он, то есть покой, мне и снился сейчас, а тут ты… Принес же черт!

– Не вспоминай черта всуе, – говорю я. – А пришел, чтобы расшевелить ваше болото и возродить вновь газету.

Чуев скептически смотрит на меня и замечает:

– Сидел бы на печке, старый гриб, и не вонял тут.

Я взбеленился.