Без вести пропавший

14 ДЕКАБРЯ. ВТОРНИК. 21. 40.

В дверь номера, где обосновался Алексеев, постучали.

– Фомин?

– Так точно! – послышался из-за двери зычный бас подполковника. – Можно?

– Заходи. Дверь не закрыта. Я только что пришел, душ решил принять… Я сейчас.

Фомин вошел и устроился в кресле, забросив ногу на ногу. Он взял затрепанный журнал, очевидно, оставленный прежними обитателями номера, и стал листать.

Появился Алексеев в махровом халате и с полотенцем на голове.

– Что нового? Может, порадуешь?

Фомин развел руками.

– Всей душой, но, знаете…

Алексеев его прервал.

– Если мне не изменяет память, мы еще два года назад перешли на «ты». Что случилось?

– Виноват, Илья Захарович, исправлюсь, – Фомин, вспомнив что-то, зацокал языком. – Как ты утром отделал «товарищей». Слушал я, и душа моя ликовала. Удары наносил элегантно, но, прямо скажу, под самый дых. Дягилев зверел, но сдерживался. Как он сдерживался…

– Только при мне… Уверен, он уже позвонил Тушину и наябедничал. И мне остается лишь ждать реакции, – Алексеев тяжело вздохнул. – Не думаю, что Дягилев понял, что я хотел сказать… Я не собирался кого-то унизить, тем более – оскорбить… Нет, не понял!

– Генпрокурор все время твердит одно: прокуроры – вне политики…

– Это – всего лишь декларации, а на самом деле… Из генпрокуратуры тоже несет красным душком… Нет, не понял меня Дягилев, – повторил еще раз Алексеев. – Я ведь хотел лишь сказать: история российской прокуратуры насчитывает не семьдесят лет, а почти триста. И тогда, и сейчас было два полюса: закон и беззаконие. Если ведете речь об истории, то не забывайте именно о двухполюсности жизни. Показали героическое? Покажите и трагическое. Хватит жизнь начинать с чистого листа. Жизнь была, жизнь есть, жизнь обязательно будет! Меня еще почему все это возмущает? Красно-рыже-черная убежденность мешает работе прокуратур. Повсеместно идет саботаж, многие делают вид, что следят за исполнением законов. Или лишь реагируют тогда, когда это в угоду их политическим убеждениям.

– В нашей «епархии» – то же.

– А, – Алексеев махнул рукой, – к черту философствования. Что, нам нечем больше заняться? Вон, дело, вроде бы, самое пустяковое, а голова от миллиона вопросов пухнет. И чем дальше, тем больше.

– Я, собственно, Илья Захарович, и зашел-то за тем, чтобы доложить…

– В чем же дело? Я тебе не даю?

– Нет, вина моя. Это я увел разговор в сторону… Мои парни, Илья Захарович, начали агентурную работу. А я пошел к школе, где парнишка учился, и повертелся несколько часов, особо не привлекая внимания, пообщался с прохожими, жителями окрестных домов, а также и со школьниками. В целом, конечно, это ничего не дало. Однако, Илья Захарович, несколько человек, совершенно несвязанных друг с другом, упомянули, что обратили внимание в тот злополучный день на мужчину лет тридцати, с узким вытянутым лицом, темными волосами, острым носом, черными глазами, роста примерно ста семидесяти или ста восьмидесяти сантиметров, то есть, как они выразились, похожего на типичного кавказца. Впоследствии, как они пояснили, больше этого крутящегося у школы типа не встречали.

– Ты, надеюсь, не говорил, в связи с чем интересуешься? – подозрительно глядя на Фомина, спросил Алексеев.

– Обижаешь, Илья Захарович.

– Брось ломаться, как красна девица.

– Есть бросить ломаться! – шутливо отрапортовал Фомин. – Итак, крутится у школы некто с лицом кавказца, крутится не один час, тем самым невольно привлек к себе внимание. Что он там делал? Что ему надо было?

Алексеев пошутил:

– Пойди и спроси.

– Охотно бы, но… Илья Захарович, у меня родилась мысль, как мне показалось, стоящая: а что, если чеченцы захватили в качестве заложника, вывезли к себе в горы и держат мальчишку в каком-нибудь «зиндане»?

– Допускаю в качестве гипотезы. Но тогда у меня есть встречный вопрос: почему до сих пор не проявились? Почему не подали никакого сигнала родителям? Почему не выдвинули требования? Два месяца – срок немалый даже для чеченцев, которые известны тем, что запрашивают выкуп неспеша, по истечении длительного времени. Кстати, тактика глубоко продуманная, психологически выверенная, можно сказать, изуверская.

– Ты думаешь?

– Конечно! С родственниками, потерявшими всякую надежду, отчаявшимися вконец, легче работать: при первом сигнале о судьбе похищенного, узнав, что он жив, пойдут на все, буквально на все. Тонко работают, сволочи!

– Все равно не все ясно.

– Например?

– Судя по той информации, которую я имею, похищают обычно детей состоятельных родителей, родителей, имеющих крупный бизнес, родителей, которые смогут заплатить выкуп.

– С одной стороны, так. Но, возможно, похитили с какой-то иной целью.

– С какой?

– А хрен их знает, – в сердцах бросил Алексеев. – Предполагать можно все, что угодно. Больше двух месяцев прошло… Сколько за это время воды утекло… Если бы по горячим следам! Просмотрел внимательно материалы уголовного дела. Слов нет! Если бы мог, взял бы и обматерил последними словами. Прежде всего, твою родимую милицию, господин подполковник.

– Ну, твоя прокуратура, – Фомин ухмыльнулся, – тоже выглядит не в лучшем свете.

– Друг друга стоят, – Алексеев не стал возражать. – Ты читал рапорт участкового?

– Имел честь познакомиться.

– И что скажешь?

– Бред сивой кобылы.

– Оценка предельно точна. Что он пишет? Был в школе, разговаривал с преподавателями, школьниками. И делает вывод: ничто не указывает на совершенное преступление, а посему имеет место широко распространенное среди подростков «вольное путешествие по стране». С кем конкретно разговаривал участковый? Неизвестно. Какие показания людей, знавших пропавшего без вести, указывают на то, что не было совершено преступление, что он просто-напросто убежал? Рапорт не отвечает и на этот вопрос. Я даже склонен думать, что участковый в школу не ходил, а рапорт сочинил, не отходя от рабочего стола.

– Не исключено. Я бы таких людей гнал из органов поганой метлой.

– И, слава Богу, что бодливые коровы обычно комолые. Дали бы тебе власть, и в милиции не осталось бы никого.

– Преувеличиваешь, Илья Захарович. В милиции есть и работящие лошадки. Ваш покорный слуга – яркий тому пример.

– Знаешь, интеллигентные люди обычно плохо о присутствующих не говорят, а присутствующие никогда не воспринимают все, что говорится, по своему адресу.

– Я же пошутил.

– А я что?

– Шутки шутками, а вопросы остаются. Вот ты, Илья Захарович, сказал, что похитители никак не проявили себя. А мы знаем? Лично я, правда, проведя кой-какие оперативные мероприятия, попытался осторожно прощупать почву на сей счет.