Любовь больная. Современный роман в двух книгах

– Стандартный, очень стандартный.

– Нельзя ли поточнее?

– Например, в виде бутылочки армянского, конфет и хорошей ветчины.

– Прицеп приличный, – я тоже рассмеялся в трубку, – но будет еще лучше, если содержимое этого самого прицепа чуть-чуть поменяешь: вместо армянского, бутылочку нашей, русской.

– Изменение принимается.

Григорий Ильич положил трубку.

Не прошло и получаса, как Маврин уже был у меня. Оглядели друг друга и, похоже, оба остались довольны. Да, постарели и это бросается в глаза: даже на головах, как я люблю выражаться издавна, полторы волосинки в три ряда, причем и даже они белы-белёхоньки.

Выпили по одной рюмочке. Тост был традиционный: «За встречу!»

На правах принимающей стороны, наполнил рюмки снова. Но опрокидывать сразу не стали. На какое-то время, увлёкшись воспоминаниями, о желанном содержимом рюмок забыли. Выражаясь точнее, он говорил, а я слушал. Я понял: Маврину надо выговориться, но более благодарного слушателя, чем я, он подыскать не смог. Вот и…

Григорий Ильич спохватился, что говорит всё о себе да о себе, поэтому решил «перевести стрелки» на хозяина.

– Слышал, что «господин сочинитель» по-прежнему пописывает, а читатели почитывают. Не отходишь от традиций: хлестко пишешь. Видел твою публицистику в областной газете. Дрожь пробирала, когда читал статью «Взрывы, потрясшие мегаполис»…

Я пояснил:

– К двадцатилетию со дня той трагедии написал.

Маврин кивнул.

– Я так и понял… Страшная история, но удивительно правдивая… Как и все, что ты создаешь. Объемная статья… И странно, что опубликовали.

– Наполовину сократили, – сказал я.

– Жаль, но… Все равно звучит убийственно. Да… Кто-то мне говорил, что литературными текстами начал баловаться.

– Есть, Гриш, и такой грех на моей совести.

– Всё скромничаешь, дружище? Насколько мне известно, кое-что даже публикуешь…

– В Интернете, – спешно уточнил я.

– Не скажи, не скажи… Случайно мне попал на глаза недавно сборник рассказов, изданный в Москве, и на открытии твоя вещичка. По нынешним временам – факт, говорящий о многом.

– Случается, что и вытягиваю счастливый билетик… – приняв мяч, я тотчас же постарался вернуть его на половину поля партнера. – А ты, Гриш?..

– Завязал… Туго завязал… Навсегда…

– Напрасно. Заживо хоронить способности – не стоит.

– Увы! Мой творческий костерок потух и угольки, покрывшись пеплом, давно остыли.

– А мог бы еще поддать жару, взбудоражить заиленное нынешнее болотце, затянутое сверху гнилой вязкостной серо-зеленой пленкой.

– Наверное, мог, но не хочу.

– Жаль… Обидно… Такой талант на глазах гибнет.

– А вот тут ты, – Григорий Ильич расхохотался, – явно сморозил нечто, не имеющее никакого отношения ко мне.

Я посмотрел на Григория и, выразив на лице недоумение, пожал плечами.

– А что смешного нашел в моих словах?

– Не смеши, коллега, и смеяться тогда не буду. Где ты откопал «талант»? Покажи и я с удовольствием полюбуюсь. Самому интересно посмотреть на этакую диковинку. Столько лет прожил и не подозревал…

– Извини, Гриш, но ты лжешь… Даже самому себе.

– А смысл?

– И сам не вижу смысла, но факт… Равных тебе не было. Я, Гриш, если честно, завидовал.

– Чему?! Тому, как, вонзив клыки, рвали на куски и те, кто сверху: и те, кто снизу; и те, что слева; и те, что справа? И это, скажешь, предмет для зависти?

– Не спорю: жрали (извини за это слово), точнее – пробовали сожрать, но, не сумев ничего с тобой сделать, подавились.

– Ну да…

– Прошли годы. Ты сидишь передо мной и хохочешь каждые пять минут – живёхонек ведь.

– Слава Богу…

– А их, твоих пожирателей, давно уж нет и память о них стерлась. Пусть земля им будет пухом, – я взял рюмку, – и за это не грех выпить.

Опорожнив, Маврин далеко отставил от себя рюмку.

– Хороша все-таки, сволочь!..

– Если в меру.

– Мера у каждого своя и определить… Не будем об этом, – последовала короткая пауза, после которой Маврин вновь заговорил. – Признаюсь тебе: до таланта не дотянул…

– Это рисовка.

– Позволь, коллега, мне поделиться своим мнением на сей счет. Имею я право хотя бы на собственное мнение?

– Извини… Не вопрос…

– Журналист я – средней руки. Мог бы признать себя и за гения, но это откровенная была бы неправда. С горечью, допустим, вспоминаю тот факт, что все мои попытки овладеть даже жанром фельетона так и не увенчались успехом. Не получилось из меня фельетониста, а я ведь так хотел…

– «Даже»!? – возмущенно переспросил я – Да на Урале пальцев одной руки хватит, чтобы перечесть советских фельетонистов, а нынешних – не знаю ни одного. О чем ты говоришь?