Извивы судьбы. Современный любовный роман

– Правду, одну только правду и ничего, кроме правды: втюрился, мол, и люблю до безумия.

– Не рановато ли, Никит, а?

– Лучше рано, чем никогда.

– Сам-то, – Осинцев фыркнул, – всю дорогу щебетал на ушко своей брюнеточке. А она просто таяла и плыла от твоего щебета.

Соловьев щелкнул пальцами.

– Скажи, хороша?

– Не в моем вкусе. Слишком раскрепощенная… Мне такой показалась.

– Не красива? Это хочешь сказать?

– Красива, очень красива. Но… У брюнеток характер жестковат: мужиков обычно держат в ежовых рукавицах. Впрочем, тебе – то и надо, чтобы крепко в руках был и особо не вихлялся.

– Ага! Блондинки – мягче и ласковее, хочешь сказать?

– Именно так.

– Не обольщайся, Лёх, особо насчет блондинок. Так затянут на шее аркан, что взвоешь… Послушай меня…

– Слушаю.

– Блондинки – тоже не подарок… Это верно: стелют они мягонько, да спать бывает потом жестковато. Учти, Лёх.

– Учту, Никит, – с долей иронии ответил Осинцев и отложил в сторону роман. – Почитать ты, видимо, так и не дашь.

Соловьев опять потянулся и снова столь же сладко зевнул.

– Кушать, Лёх, хочется.

– В чем проблема? Внизу – ресторан, на этаже, в левом крыле – буфет. Работает, между прочим, до полуночи. Иди.

– Я знаю… Одному что-то не хочется… Если бы в компании, – Соловьев мечтательно прикрыл глаза.

– С брюнеточкой, что ли?

– Было бы великолепно, но, понимаю, несбыточно, поэтому… Соглашусь и на более скромную компанию.

– Не меня ли имеешь в виду?

– Лех, серьезно: давай сходим? Твое присутствие улучшает мое пищеварение. Услужи, Лёх?

Осинцев встал.

– Уломал… Пошагали, Никит…

В буфете – малолюдно. За столиками всего-то – мужчина и женщина. По всей видимости, иностранцы. Осинцев заметил, как мужчина уплетает телятину. Кусок большой и, судя по всему, сочный. У Осинцева разыгрался аппетит, и потекли слюнки. Женщина пришла, если он не ошибается, не потому, что голодна, а потому, что положено вечером ужинать, поэтому медленно и лениво ковыряется вилкой в салатнике, отбирая лишь самые вкусные компоненты. Когда проходили, женщина запустила в него оценочный взгляд-молнию, отвернувшись, принялась за прежнее, за медлительно-упоительное занятие.

Осинцев взял салат из свежей капусты с зеленым горошком и красным перцем, четыре отварных и ароматных сосиски, порцию кофе в крохотной чашечке и два кусочка подового хлеба.

Соловьев собезьянничал, повторив его заказ. Они выбрали столик у окна, из которого Москва смотрелась, как на ладони. Они сели друг против друга. И принялись за салат. Но тут неожиданно Соловьев вскочил и ушел к буфетной стойке. Вернулся с графинчиком и коньячными рюмочками в руках. Поставил. Налил понемногу.

– Но… Я бы не хотел…

– Молчи, Лёх. Ни слова. Угощаю! Или побрезгуешь?

– Болтун, – проворчал Осинцев и поднял свою рюмку, рассматривая содержимое на свет. – Какой? – спросил он, глазами показывая на графинчик. – Не грузинский?

– Что ты! Что ты! Я даже молдавский «Белый аист» игнорирую. Из отечественных – предпочитаю только армянский, а из импорта – французский. Так что пьем – «Наполеон».

– Ты спятил?! – Осинцев в ужасе округлил глаза.

– А в чем, собственно, дело?

– Какие деньги! Тем более, в буфете, с наценкой. Ужас какой-то… Или у тебя двойные командировочные, или…

– Не бери в голову, Лёх. Один раз живем… Извини за банальность. Давай, Лёх, хлопнем за наших москвичек. Не возражаешь?

– Они того стоят, – усмехнувшись, ответил Осинцев.

– Так вот… «Рыцарь печального образа» пьет за свою Дульцинею Тобосскую!

Осинцев осушил рюмку. Заметив, что Соловьев отпил лишь на треть и поставил рюмку на стол, Осинцев осуждающе напомнил:

– Нарушаешь офицерскую традицию.

– Не понял…

– Первую рюмку положено до дна, тем более, когда за свою даму сердца.

– А! – воскликнул Соловьев. – С удовольствием!

Коньяк выпит. Сосиски умяты (с русской-то горчицей и полено уйдет за милую душу). Офицеры – вяло-расслабленные – возвращаются в номер. Когда проходили мимо стойки дежурной по этажу, их тормознула пожилая женщина.

– Сынки, тут был офицер-порученец… Вам оставил… Настоятельно приказывал передать лично в руки.

Взяв два конверта, вертя их перед собой, Соловьев спросил:

– Странное дело… От кого?.. Не дамы ли сердца подают весточку?

Осинцев отрицательно мотнул головой.

– Не может быть… Верочка не знает, где я остановился.

– А Иришка моя знает!