Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

– Прононс ваш подсказывает.

– Сестра говорила, что вы удивительный и неповторимый. Обнимаете не только руками.

– Мне Среда нравится.

– Вы, люди, еще не перестали любить. Мы предпочитаем сексуальные отношения. Так проще, вильнул хвостом, и в разные стороны.

– У нас тоже так делают, но о любви тоскуют все, настоящей. Пока еще, – опустился он на камень.

– Так в чем же дело. Буду вашей Субботой. Вы же так хотели назвать мою сестру?

– Она хотела. Ну, что же? Как говорят стратеги, надо действовать по обстановке. Сколько в вашей семье сестер?

– Семеро.

– И в неделе семь дней, – усмехнулся он.

Куда, Василий?

Тещи, тещи, сколько о них слышим высказываний, достойных книги рекордов Гиннеса. И в ста томах не уместятся анекдоты, посвященные им. Но Серафима Ильинична их за пояс заткнет.

Вспомните выражение «плешь проела» и возведите его в десятую степень, тогда приблизительно представите образ моей тещи.

Как я мог жениться на ее дочери? Двухметровый хомяк – копия моей Вероники, хотя в детстве звали ее Верой. Зачем она поехала с нами на полярную станцию, у белых медведей тоже вниманием не пользовалась. Убегал от нее даже ищущий себе подругу самец. А я вот не смог: нога была в гипсе, вывихнул ее, поскользнувшись. Да, и сам не очень виден. Помните снежную бабу во дворе? Вылитый, если надеть на голову ведро. Нос с детства больше, чем у Гоголя. Ноги? Лыж не надо. О походке не говорю. Сами видели. Это передвижение скользящим способом: дало знать долгое пребывание на льдине.

Увидев меня, Серафима Ильинична сразу расцветает:

– Тебе бы в Антарктиду, к пингвинам, такой же легкий на ногу.

На подобные насмешки я отвечал:

– Ваша дочка тоже не красавица, мама.

Надену шапку, она сразу:

– Куда едешь?

Говорю:

– У меня машины нет, а велосипед продал, вам же покупали памперсы после того как жидко стало вашему стулу.

Она уточняет:

– На своих полозьях.

Не поверите, в день моего рождения подарила мне лыжные палки. Правильно, без лыж. Я промолчал. Потом сделал из них инвалидные клюшки. Побелело лицо тещи, когда я пояснил, что это для нее: старше, однако.

А вчера на даче были, сажали лук. В одной руке я держал ведро с водой, в другой – семена лука. Серафима Ильинична с елейным выражением на лице говорит:

– Делай лунки, Буратинчик.

И я стал их делать, носом. Земля в грядке была рыхлой, сильно кожу не ободрал.

Теща заулыбалась от умиления:

– Уважил, ох, уважил, и с вожделением смотрит на меня. Дурные мысли в ее голову часто приходят, и я испугался по-настоящему.

Муж от Серафимы Ильиничны сбежал, когда еще Вероника была Верой. Куда? А вы спросите у нее. Я-то знаю, что Лена – сибирская река. А она уперлась: баба это, еще Зиной назовите.

Когда обедаем, испытываю особые муки. Серафима Ильинична совершенно не разжевывает пищу, а сразу глотает ее. А я, наоборот, только и двигаю челюстями. Она сразу:

– Включил зуборезку?

Не выдержал я:

– А вы, Серафима Ильинична, не скажу, что жадные, но не желаете вставить себе зубы: из экономии. Даже редьку через мясорубку пропускаете.

– А ты подумай, если есть чем, сколько стоит нож мясорубки и сколько челюсть, даже две челюсти.

Я с детства прыгаю с парашютом, поэтому и взяли на полярную станцию. Приходилось опускаться на плавающие льдины. Бывало, и промазывал, и стропы зубами перекусывал.… Когда вдвое прибавили плату за воду, Серафима Ильинична предложила мне делать прыжки в трусах. Туч, объяснила, много, есть и дождевые. Заодно и помоюсь. Достала. Решил я вообще не раскрывать парашюта, иначе как избавлюсь от нее. Не поверите, настроение поднялось, впервые песенку запел: «А нам все равно, а нам все равно…» Лучше бы не пел, чем вызвал подозрение.

Выпрыгнул из стратосферы, чтобы наверняка. Пронеслись кучевые, перистые облака, быстро приближалась земля, а значит, и кончина, без немощей, без болезней.

Но, вдруг, слышу:

– Ну-ка, носастенький, дергай за кольцо, куда это ты собрался?

Теща, боже мой. Забыл, что Серафима Ильинична работала в областном аэроклубе.

– Да, никуда, просто это затяжной прыжок.

– Ну, ну, – вижу, не разжимает она пальцы, крепко держит за ремень. Впервые я почувствовал осязаемое уважение к теще.

Объявил голодовку

– Давай, поднимайся, рабочий народ, вставай на борьбу, люд голодный.

В комнате никого не было, поэтому Василий спросил:

– Голос слышу, а тебя не вижу, ты кто? Невидимка? Меня теперь ничем не удивишь: свет обгоняем, в виртуальный мир заглядываем.

– Ветер я, и не по улице гонялся, где много пыли, увидел бы, а ветряки крутил, паруса надувал, теперь полежать хочется.

– Не хвались, иногда часами воешь в трубу, не даешь спать.

– И вы, люди, не из плюсов сложены. Вот ты, лежишь сутками напролет без дела.

– Я объявил голодовку.