Боярин Волк. Живи, брате!

– Ну вот и обед поспел, – сказала она улыбнувшись. – Всё, боярин, садись на место, – скомандовала она. – Ребята, положите варяга рядом с боярином на спину так же полусидя, как боярин сидел, он и поест сам, и рану сильно тревожить не будет. Теперь вас двое, веселей будет в дороге, да и боярин за тобой приглядит, – снова улыбнулась Русава Свенельду, – а то он всё вскакивать норовит, как будто без него не обойдутся: и каша не так сварится, и молоко неправильно скиснет, – усмехнулась она. – Вы своё дело сделали хорошо и правильно, а потому отдыхайте теперь и дайте другим своё дело сделать. А я пойду гляну, как там Славко.

– Строгая, – с улыбкой, но чуть слышно проворчал Свенельд. – Вот и моя Маргрит строгая была… Зарезала себя сама, когда на их род напали нурманы, мужчин побили, а женщин хотели пленить. Мы тогда были далеко, но оставшаяся случайно в живых дочь кормщика Ульрика дождалась нас и рассказала всё. Два года мы искали этих нурманов, всё побережье обшарили, но всё же нашли. Правда, и от нас осталось всего двенадцать человек, но мечи мы местью напоили.

– Доставайте ложки, вот ваш обед, – неслышно подошла Русава. – Есть у тебя ложка, варяг?

– Есть, как не быть? Ложка и меч всегда у воя наравне, – усмехнулся Свенельд, – ни без ложки, ни без меча вою не обойтись. Подай-ка мой мешок, вон он, поверх оружия лежит.

Он достал из мешка ложку, и они молча принялись за обед. То ли усталость взяла своё, то ли разморило от обеда, а может, и то, и другое вместе, да отходняк от схватки внёс своё, только после обеда оба, не сговариваясь, придремнули, оставив разговоры на потом. Проснулись тоже вместе, как толкнул кто, открыли глаза и осмотрелись. Мерно покачивались и тихо поскрипывали телеги, возница подрёмывал, иногда поднимая голову, чтобы почти тут же уронить её снова. Русава сидела, поджав ноги, в задке телеги и периодически обмахивала их веточкой, чтобы комары да мухи не досаждали. Увидав, что боярин открыл глаза, наклонилась и заглянула в лицо Свенельда.

– Ну как ты? – спросила она непонятно у кого, но Сергий понял, что у Свенельда – за него уже можно было так не беспокоиться.

И действительно Русава положила руку Свенельду на лоб.

– Ну, слава богам, жара нет, стало быть, дело пойдёт на поправку быстрее, – улыбнулась она.

– Да я надолго и не задержусь, – хрипло сказал Свенельд. – Оклемаюсь маленько и уйду, незачем на вас княжий гнев навлекать. Моя вина – мне и отвечать, хоть особой вины за собой я не чую. Суд божий, он обоим равные возможности даёт, кто в душе прав, тот и жив останется и праведность свою подтвердит. И честный божий суд всегда на стороне правого, опытный он боец или новик, не важно. Я за свою жизнь всякого повидал, и юнцы безусые старых воев побивали, и нанимали некоторые за себя признанных бойцов… Конец всегда один – неправедный проигрывает. Это только у вашего бога надо и другую щёку подставлять, а наш, Перун, он бог воинов, и его чтут в душе даже те, кто Христа вынужден был принять. Только умные о том помалкивают, а дураков уже и не осталось. Не смущайся, боярин, я проповедовать этого не собираюсь, к умным себя отношу, но знать тебе это надлежит, раз уж ты воинской стезе не чужд. А говорю так, потому что с умным человеком о том беседовал, и не просто умным, а священником. Да ты, наверно, видел его на торгу, он челобитные, прошения да всякие прочие писульки пишет и тем обители серебро зарабатывает. Это, как и с женским миром – Христа они приняли и матерь божью чтут, потому что понимают: она сама мать и сына потеряла. Но и язычество в них до конца не вытравить никогда, оно душу всего живого чтить и понимать помогает. А женщина, она чувствами живёт, иногда даже в ущерб себе, и бороться с этим бесполезно, загонят так далеко в глубь, что и не догадаешься никогда. Они к матери-природе ближе нас, мужей. Мы разумом руководствуемся, а они душой, потому они добрее нас, душевнее, и любой в трудный час поступает, как муж, а вспоминает о матери, потому как это самое дорогое, что у человека есть.

– Погоди, погоди… Почему Перун, а не Один?

– Ну хотя бы потому, что я не свей, а ободрит. Есть такое славянское племя. Не слыхал?

– А имя?

– А имя волхвы дали, там у всех имена на свейские похожи. Так принято.

Сергий покивал, задумавшись, но решил не отвлекаться пока.

– А как же тогда сироты? – спросил Сергий заинтересованно.

– А что сироты? – удивился Свенельд. – Так же, как и все остальные. Коли никто в их жизни матушку не заместит, то любят выдуманную, коли настоящей не помнят, и всегда она самая хорошая, и никто никогда не признается, что выдуманная, потому как сами в это уверовают. Отцами в лучшем случае гордятся, уважают и признают за образец, а матерей просто любят. Любят, конечно, и отцов, но иначе. Только у тебя, боярин, всё это ещё впереди – и любовь, и её понимание.

– А из-за чего ты с тем угром повздорил? Если не хочешь или не можешь, не говори, это твоё дело.

– Ну почему же не могу? Мне скрывать нечего, – усмехнулся Свенельд. – Я просто в подробности вдаваться не буду. Из-за женщины. Нет-нет, – загородился он рукой, – я её даже не знаю, видел несколько раз на торгу и только. Да слышал однажды, как кто-то из наших назвал её вдовой. А когда он по-угорски отозвался о ней грязно, я ему по-угорски и ответил, кто, по-моему, он. Его вои было кинулись на меня, да наши не дали им сделать больше трёх шагов, мечи достали. Ну а когда нас к князю привели, на княжий суд, стало быть, я его слова при князе повторять не стал, чтобы не позорить, а на поединок его вызвал. Отказаться ему было невозможно, да и гонор ещё не остыл, а может, испугался, что я в случае отказа всё до конца расскажу. Весь торг в свидетелях, да и по-угорски многие понимают, не дадут соврать. Вот ретивое и взыграло. А князю получился ущерб – посла, присланного к нему, убили на поединке. У него тоже взыграло, но казнить-то меня не за что, я ж по-честному всё, при нём же, вот и он тоже сгоряча и разорвал договор. Потом-то он остыл, конечно, да только я уже не захотел, так и разошлись. Ну а угры, видать, не простили, выждали немного и кинулись вслед. Если бы не вы, наверно, у них получилось бы. Но опять им не повезло, опять свидетели есть, что они сами напали. Правда, тех троих я сам срубил, а когда хотел в лес нырнуть, они меня из лука и стреножили. Видно, очень им хотелось меня именно зарубить, а может, и отрубить чего в доказательство, что обидчик наказан. Кто знает?.. А может быть, просто не ожидали, что им помешают? Теперь уж не узнаем, последний-то сбежал. Но могли ведь и дотянуть, пока я кровью не изойду, да вы вмешались, и, надо сказать, вовремя, мечи мои уже раза в три потяжелели. Как только смогу, в ноги тебе за это поклонюсь.

– А кланяться в ноги мне незачем, я это должен был сделать. Да и никаких претензий ко мне быть не может – увидал татьбу (а как ещё это назвать, когда десять на одного?) и пресёк. Добро бы, налетали по одному, по очереди, я бы вмешиваться не стал, но проследил, чтобы всё было честно, – пожал плечами Сергий. – А лучше, как сможешь, научи меня двумя руками мечами владеть. Мало таких бойцов, а умение нужное и важное. Может и я бы не только князя защитил, но и сам отбился.

– Ну, поживём – увидим, – кивнул Свенельд. – Мне теперь тоже торопиться некуда, никто нигде не ждёт, ни кола у меня, ни двора, и дома, по большому счёту, тоже не осталось. А научить тебя, лучше бы, конечно, Аскольда попросить – вот кто мастер-то настоящий. Но, если живы будем, разыщу я его. Коли жив, он меня помоложе будет.

Так, за разговорами, и дотянули до ужина. А после, поскольку летом день длинен, ехали ещё часа четыре и на удобном месте расположились на ночлег. Русин организовал караулы не только по периметру, но и скрытые, в версте от лагеря в обе стороны по дороге, опасаясь возврата давешних мстителей в большем количестве. А пока ехали после ужина, Сергий опять завёл со Свенельдом давешний разговор, чтобы отвлечь его да и скрасить дорогу как себе, так и ему.

– А вот скажи, дядька… – повернулся Сергий к Свенельду, – Ты давеча священника поминал, ну, того, что на торгу челобитные пишет, переписывает, что принесут, и прочее. Раз он священник, так должен в приходе служить, а он – на торгу. Непонятно.

– Да я тоже сперва не понял. Раз священник, да рукоположенный, стало быть, в Византии учился, а туда абы кого не посылают, то денег стоит, и не малых, да и поручиться должен кто-то из церковного начальства. Но чем больше я о нём узнавал, тем больше удивлялся: почему он на торгу деньги обители зарабатывает, а не в приходе каком? Только он мне ничего об этом не рассказывал, окромя того, что в Византии учился, да не на кого-нибудь, а на богомаза. А послал его туда владыка Веспасиан, что владыкой Новгородским был допрежь Феофилакта, который владыка нынешний. И послал он его по просьбе его друга и учителя, Филарета. Был такой, но не на торгу, а в обители, убей, не помню, как называлась, и тоже отучившийся в Византии. Так тот и вовсе был учеником самого Алимпия, богомаза знаменитого, и тоже на богомаза выученный. А вот что там такое произошло, что они дальше не пошли по священнической стезе, не ведаю, не говорит. Я и Филарета знавал. Не то, чтобы я уж очень стар, просто отец Викентий, ибо так его зовут, довольно молод, ему нет и тридцати. Думаю, что ему лет двадцать пять или около того. А поскольку он вернулся всего года два как, да восемь лет учился, то и было это лет десять-двенадцать назад. Правда, отец Филарет умер уже лет восемь как. Видимо, вскоре после отъезда Михаила на учёбу (Викентием-то он стал позже, после рукоположения).

– Судя по тому, что ты рассказал, он очень много всего знает, – задумался Сергий, – и многому мог бы научить, а вместо этого знания его пропадают втуне.

– Ничего не поделаешь, так уж жизнь сложилась, – задумчиво покачал головой Свенельд. – Иногда так бывает, как у вас говорят: ты на гору, а тебя за ногу, – вот и пропадает у человека желание. Но какую он выписывает красоту, особенно когда переписывает что-нибудь. Загляденье! Или когда его просят разрисовать титлы и прочее – залюбуешься. Вот где искра божья пропадает впустую, – с горечью махнул рукой Свенельд. – А никому и дела нет.

– Да уж, совсем не по-хозяйски это, – согласился Сергий. – Потратить столько серебра, времени и труда и не воспользоваться плодами трудов. Нет, не по-хозяйски.

Лагерь вокруг уже начал затихать, готовясь отойти ко сну, когда они неожиданно обнаружили, что все уже улеглись спать.

– Ну ладно, дядька, давай спать, – сказал Сергий. – Утро вечера мудренее. Нам ещё долго ехать, ещё наговоримся досыта. Ты как? Раны-то не болят, не мокнут?

– Да нет. Ноют, конечно, но оно и понятно, а вот лекарка у вас – молодец. Дорогого стоит.

– Ну, тогда давай спать.

– Давай, – согласился Свенельд. – Денёк нынче выдался маетной, притомился я что-то.

Они развернулись в разные стороны, и вскоре отовсюду в лагере слышалось только похрапывание и сопение.

После завтрака движение продолжили, а Сергий, выждав некоторое время, задал Свенельду давно мучавший его вопрос.

– А скажи ты мне, дядька Свенельд, вот что. Как это – ты варяг, а по-нашему говоришь чисто? Ни акцента, ни особого выговора, как, скажем, у северян, нет.

– Так я такой же славянин, как и ты. Говорил же уже, – хмыкнул Свенельд. – А ты подумал, что я из свеев или викингов, раз варяг?

– Ну да.

Свенельд только молча усмехнулся.

«Опа, – подумал Сергий, – вот те на! Варяги-то, оказывается, славяне, а не норманы или свеи. Как же так?»

– Вот те раз! – развёл руками Свенельд. – Прошло всего-то меньше трёх сотен лет, а уже Рюрика в свеи записали, или, хуже того, в викинги. А ведь название русы и с варягов пошло в том числе. Потому что часто говорят «варяги-русь». А руся – это пешие варяги. Ну, не морские.

Сергий ничего не сказал, только поднял брови.

– Это же они на Ладоге-то поселились, от них и пошло. И Русса-городок от них, а ведь его Рус основал, брат Рюрика, и он оттуда же. И сестра его Поруссия тоже. Раньше-то кто как назывался, и славяне, и словене, и только после Рюрика русами, ну или русичами, русью, стали всех славян звать. Только утверждать этого не буду, потому что тоже слышал об этом разное. Варяги – такие же славяне, как и ты, – пояснил Свенельд. – Вот, скажем, поляне или древляне, или смоляне с кривичами – славяне? Славяне. Несмотря на то что зовутся по-разному. А вот Рюрик, к примеру, был ободритом, как и я. Слыхал про таких? И родом наши предки с Рюгена и его окрестностей. А соседями нашими были лужичи, поморяне, лютичи, ополяне и прочие.

– Нет, – с честным лицом ответил Сергий, опустив глаза.

– Ну вот, – не удивился Свенельд. – А варягами зовутся не жители северных земель, родственные свеям или викингам, а такие же славяне, только живущие на побережье и островах и промышляющие морской добычей. Ну, если хочешь, разбоем. Это я тоже говорил. И среди них издавна встречаются и поляне, и смоляне, и ободриты, и кривичи и прочие, тоже славяне. Ибо это не народность, а название воинского союза или сословия. Потому что вар – это волк, как и лют у лютичей, соседей наших, а стало быть, варяги – это морские волки, – усмехнулся Свенельд. – Ну или разбойники, или как-то так, но всё одно – на море. А русь – то же самое, но на суше.

– А как же ты стал варягом? – спросил Сергий.

– А я, как и Рюрик, ободрит, и у нас, отроков, что хотят стать воями, отдают в воинскую слободу. Мы ж на побережье живём, а раньше на острове жили, и жизнь наша была связана с морем. Предки мои в дружине Рюрика служили, так сюда и попали. Ну а по окончании обучения мы и становимся или варягами, или русями. Теперь и слобода изменилась, конечно, но обычаи и уклад пока сохраняются. Многие наши военные вожди, или, по-вашему, князья, основали собственные государства. И здесь, на Руси, и в Испании, и во Франции, да и в прочих местах.

– Как государства? – удивился Сергий. – Государства там уже были?

– Да, – поднял брови Свенельд. – Тогда скажи мне, что это такое, по-твоему, государство? Ну вот хотя бы на примере Руси. Что было на Руси до прихода Рюрика, знаешь?

– Ну как «что»? – пожал плечами Сергий. – Люди жили, города стояли…

– Ну это-то понятно, – согласился Свенельд, – люди-то и теперь живут, скажем, ятвяги по Неману. Но это совсем не значит, что у них есть государство. Или торки и берендеи по границе с диким полем… Они не государство, они племена, или даже племенные союзы, ведь у каждого племени свой князь, и он сам себе господин, другие ему не указ. Вот, скажем, знаешь ты или хотя бы слышал про старый город на побережье Свейского моря, где в него река впадает, что из моря в море течет? Вот тот город, если не был столицей, то был городом большого и сильного государства, ибо развалины его сплошь каменные, ну, те, что море не поглотило, а это могло позволить себе только богатое и могущественное государство. Но оно распалось, опять же, на племена и союзы. Не знаю, почему, – выставил перед собой ладони Свенельд. – Рюрик же племена объединил, и войско стало едино для всех, и торговля, и правда, и вера стали для всех едины. Теперь, напав на одно племя, дело имеют не с ним одним, как раньше, а со всеми, и нападать теперь, сто раз подумают, а стоит ли оно того. И чем больше племён объединится, тем сильнее будет государство. Рюрик начинал с Ладоги и Новгорода, а теперь и Белгород, и Владимир, и Рязань, и Волынь, и Галиция – вместе. И дикое поле теперь не так часто отваживается нападать, потому что чует силу. Конечно, князья местные недовольство проявляют, каждый в своём уделе хочет быть господином, правда, не в открытую, а так, исподтишка. Но коли будет правильный князь на Руси ещё хотя бы лет сто, потом нам никто страшен не будет.

– А скажи, дядька Свенельд, почему варяги такие хорошие воины, что их везде приглашают? Другие что, так не могут? Скажем, смоляне или древляне…