Боярин Волк. Живи, брате!

Он кивнул Роману и вышел со двора. Когда Русин добрался до подворья, там творилось что-то невообразимое, все столпились наверху лестницы и тянули шеи, пытаясь если не увидеть, то хотя бы расслышать, что там, в горнице боярина.

– Что за шум, а драки нет? – обратился Русин к десятнику.

– Да боярин, говорят, с лестницы свалился. Или чуть не свалился. Никто толком-то ничего не видел, прибежали на шум. Я было сунулся узнать, что там, а лекарка так на меня зыркнула, думал, укусит, не чаял и живым-то выбраться.

– Ну вот и расходитесь, нечего тут толпиться, а я пойду узнаю, что там, и вам расскажу.

Русин решительно открыл дверь и скрылся за ней.

– Ну что тут, Русавушка? – полушёпотом спросил он у лекарки, разбинтовывающей Сергию грудь, кинув взгляд на бледно-синего Сергия. – Страшно или как?

– Вот сейчас и посмотрим, – ворчливо пробурчала Русава. – Хочешь помочь, неси воды, лучше кипячёной, да мешок мой принеси.

Русин метнулся вон.

– Так, – глянул он на десятника, оставшегося в коридоре вместе с караульным, – организуй кипячёной воды. А ты, – глянул он на караульного, – Русавин мешок сюда. Живо!

Вои рванули в разные стороны. На выглянувших было в коридор из горниц воев только рукой махнул: «не до вас», и они молча прикрыли двери. Как раз когда Русава кончила разбинтовывать Сергия, Русин вошел в горницу снова, с кипятком и мешком.

– Ставь сюда, – кивнула лекарка, – да давай-ка придержи боярина, а то он так и норовит завалиться, а мне руки свободные нужны.

Русин взял Сергия за плечи, а Русава сняла последний виток полотна и пелёнку, под которой Русин увидел лист меди, лежащий на ещё одной пелёнке, закрывающей рану. Под пелёнкой Русин увидел огромный синячище, практически во всю ширину груди, увенчанный посредине буро-красной затянувшейся раной. Крови было немного, один край затянувшейся раны немного разошёлся.

– Фу-у… – выдохнула Русава. – Слава богам, ничего страшного, но грудину, видать, стронул. Терпи, боярин, с недельку поболит теперь. Как же это ты, скажи на милость, умудрился на ровном-то месте? Хорошо, что по лестнице не ссыпался, а то можно было бы смело начинать всё сначала.

– Да сам не знаю, – слабо проговорил Сергий. – Поплыло всё перед глазами, вот и…

«Ну как я тебе скажу, – подумал он, – что впал в ступор, вспомнив неожиданно, что стольным градом был Белгород на Ирпени, а вовсе не Киев? А про Киев на Днепре здесь никто и не слыхал. И что-то такое ещё мелькнуло в голове, когда сообразил, что падаю. Хорошо хоть, что успел рукой ухватиться, а то бы точно все ступеньки пересчитал. Считай, повезло дураку, а то был бы нос на боку».

Ещё минут через двадцать Сергий был снова смазан мазью, умотан и уложен, а Русава с Русином вышли в коридор, где опять собрались все остальные, неизвестно каким образом угадав, что всё закончилось. Ещё через минуту все разошлись успокоенные.

Ну, сказано – сделано. Утром под благовидным предлогом, взяв с собой для спокойствия лекарки и Русина десятника Петра, отправился к дому постельничего, боярина Софрония, чтобы попытаться поглядеть на ту, которую ему наметили в жёны его родители. Дом они нашли не сразу, пришлось спрашивать, и оказался он не пятым, а шестым. Правда, ворота оказались закрыты, но и тут им повезло – ворота распахнули и сперва выпустили обозик из трёх телег со двора, а потом другие пять телег стали загонять во двор, мучаясь и гоняя последнюю туда-сюда, пока пристраивали её во дворе так, чтобы не заслоняла ворота. Это-то и дало возможность Сергию рассмотреть внутренний двор и, на его счастье, увидеть и боярышню, довольно дородную деву, равную, как показалось Сергию сперва, и вдоль, и поперёк, с плоским, невыразительным лицом и с брезгливо оттопыренной нижней губой, и разряженную так, что хошь-не хошь, а улыбнёшься. Чуть погодя выяснилась и причина её появления во дворе – несчастная холопка, которую боярышня взялась учить лично, смачно и целенаправленно ударяя её кулаком в лицо. Уклоняться дева-холопка и не смела, зная, что только раззадорит этим хозяйку и продлит экзекуцию. Отведя душу, боярышня победно оглядела двор и случайно встретилась взглядом с Сергием, который делал вид, что ведёт разговор со знакомым. Что уж она увидела в его взгляде на неё, так и останется неизвестным, но заверещала она на манер недорезанной свиньи, и бывшие во дворе холопы кинулись затворять ворота.

– И как замертво-то не упала? – хмыкнул десятник. – Прожёг ты её, насквозь прожёг. Видно, сало оборонило, что на боках висит. Но ноги давай-ка уносить, а то как бы её папаша нам обедню у князя не испортил. Это же княжий постельничий, насколько я в прапорах смыслю?

– Он, – кивнул Сергий. – Это её мне в жёны родители наметили. Да я лучше в монахи подамся, чем с этой кикиморой жить, – насколько возможно быстро уходя по улице обратно, с горечью сказал он.

Уже поворачивая за угол, увидели они, как из ворот выскочил парень, но, на их счастье, глянул сперва в другую сторону улицы, а когда развернулся в их сторону, их уже и след простыл.

После обеда Сергий в сопровождении Русина отбыл на княжий двор и уже через полчаса входил в горницу князя. Когда гридь отворил двери в горницу, теремной боярин Елизар Непеца громко провозгласил: «Боярин Сергий Волк, сын Дмитриев, с сопровождающими». Сергий с Русином вошли в двери и, пройдя вперёд, остановились в пяти шагах от помоста, на котором сидел князь с княгиней.

– Здрав буде, княже, – поклонились Сергий и Русин. – Здрава будь, матушка княгиня.

– О-о, здрав будь, – поднялся навстречу Сергию князь и бережно обнял его. – Рад видеть тебя, боярин, в добром здравии. Слухи разные ходили, а ты, стало быть, наперекор слухам. Молодец. Молодец! Поднялся-таки. Ну, проси, что хочешь, отказу не будет.

– Благодарствую, княже, – снова склонился Сергий, – токмо я долг свой исполнял. Просто доброго слова будет достаточно.

– Ничего. Оклемаешься, чего-нибудь да захочется, – усмехнулся князь. – Я теперь твой должник, как-никак жизнью сына тебе обязан, так что не стесняйся, подумай как следует. Ну а раз пока ничего не хочешь, жалую тебе землицу по левому берегу Синюхи, и быть тебе на той земле хозяином, а стало быть, будешь ты иметь свою вотчину боярскую, коею сможешь передать по наследству. Ты и так боярин, раз сын боярина Дмитра Волка, но теперь будешь свою вотчину иметь и пять лет налогов не платить, на обустройство. Вотчина, конечно, неспокойная, пограничная, да и на спорной земле, но тебе отваги не занимать, а успокоить соседей таким соседством надеюсь. Боярин Бусел выдаст тебе грамоту как новому боярину, да не откладывая в долгий ящик. Чтобы к его отъезду, грамота была у него, – глянул он на боярина.

Тот солидно кивнул.

– Ну, здрав будь, боярин. Долечивайся, верные люди мне ещё надобны будут, – кивнул князь. – А мы посольством займёмся.

– Здрав будь, княже, – поклонился Сергий и покачнулся.

Хорошо, что гридь поддержал, а то бы грохнулся в палате, на виду у всех, вот бы стыдоба была. А гридь молодец: мало того, что подпёр незаметно, так и смотрел в другую сторону, вроде, он тут и не причём, а после и вовсе то ли поддержал, а то ли уступил дорогу, держа крепко, а со стороны, наверно, казалось, помогает миновать толпу.

«Надо будет поблагодарить, – сказал сам себе Сергий, – и подарочек из добычи присмотреть. Для такого случая не жалко. Да и князь тройную долю выделил, признал за мной заслугу».

Сам-то Сергий только начинал вспоминать во всех подробностях, что было, и знал это пока только по отрывочным воспоминаниям и рассказам Русина. Но вспомнить сам, что двое гридей за то жизнью заплатили вместе с княжичевым пестуном, не мог он к тому времени, уже принял топор на грудь и свалился им под ноги. Но тут уж, как говорится, цена соответствует покупке. Да, четверых из своего десятка Сергий потерял безвозвратно, а остальные тоже ещё долечиваются. Жизнь, она за опыт берёт дорого, зато учит с первого раза. Вышел на крыльцо, враз взмокнув, побледнел до синевы, и в глазах потемнело, а тут и дядька-пестун подскочил, поддержал, отвёл в сторонку, на ветерок.

– Рано ты поднялся, – покачал головой Русин. – Ну где это видано: чуть больше недели прошло, а ты уже к князю потащился? Видал, боярин-то, который, как тебя объявили, только что дырку в тебе не проглядел?

– Да нет, – пожал плечами Сергий, – не до того мне было, думал только о том, как бы не завалиться на виду у всех. Но ничего, дядька, – отмахнулся Сергий, – слабости не показал, слава богу. А то бы ещё хуже – сказали бы: чуть поцарапали, так он теперь валяется, как баба. А так князь отпустил лечиться да одарил – совсем другое дело. А что за боярин-то, ты говорил?

– Да, думаю, тесть твой будущий, – ухмыльнулся Русин. – Уж больно он тебя разглядывал пристально.

– Избави меня боже от такой родни, – истово перекрестился Сергий. – Лучше в монахи податься. Ну ладно, пошли потихоньку собираться да домой, а там уже и отлежимся, что-то у меня голова тяжёлая стала, как будто не выспался да будто сон какой-то недосмотрел, вот он всё напомнить о себе норовит.

– Боярин, – выскочил вслед за ними на улицу гридь, – грамоту жалованную забыли! – он подбежал и с поклоном протянул свиток.

– Звать-то тебя как? – с поклоном принял свиток Сергий. – Спас ты меня, за малым в тереме не растянулся, как червяк дохлый.

– Юрком меня звать, боярин. Да только как ты нас выручил, про то и песню величальную сложить бы не грех. А как ты явился, и князь в настроении изменился, а с утра только что не побил всех, кто под руку попадался.

– А чего ж он ярился-то?

– Да из-за Свенельда всё, варяга, чуть с уграми мир не порушился. Угораздило его ихнего то ли воеводу, то ли и вовсе посла на поединок вызвать и прибить. Добро, что при свидетелях и по чести, а то бы не сносить ему головы. Князь в сердцах его и выгнал со двора, и пока ты не появился, ходил чернее тучи и злее половца.

– Это какого же Свенельда-варяга? Неужто пестуна княжичева? – встрял с вопросом Русин.

– Его батюшка, – кивнул Юрко. – Да ещё княжич младший вчера пожалился отцу, что замучил его Свенельд вконец, гоняет, мол-де, как холопа какого. Оно бы, может, и ничего, кабы ещё с утра не это, вот князь и встал на дыбы. Он, конечно, охолонул уже, и Свенельда бы простил, да Свенельд не вернётся, он человек вольный, служит, кому хочет, а коли с ним так-то обходятся, то нипочём не простит. Да и не заслуженно князь его обидел. Гости гостями, но ведь в гостях не дома, хозяев уважать надо.

– А за что он угра-то? – спросил Сергий.

– Не знаю, боярин. Он только с князем говорил, больше ни с кем, – развёл руками Юрко. – Князь всех выгнал. А когда угры с жалобой пришли и потребовали выдать им обидчика головой, так на них глянул, что главный их чуть на жопу не сел. Но выгнать Свенельда приказал. Тот и ушёл незадолго перед вами.

– А грамоту-то когда ж написать успели? Времени-то прошло всего-ничего.

– Так грамоту-то, боярин заранее написал, как известно стало, что вы приехали. Видно, князь с ним об этом раньше говорил, вот он и заготовил, чтобы потом горячку не пороть да лишний раз князя не злить.

– Ладно, Юрко, будь здрав! И спасибо, – поклонились Сергий и Русин. – Будешь в наших краях, заходи в гости.

– Будьте здравы, – поклонился Юрко. – Лёгкой вам дороги.

Следующим утром, спустя примерно полчаса после завтрака, обоз из пяти телег, нагруженных под завязку, и двух десятков верховых выехал из южных ворот Белгорода на дорогу в сторону Торческа. Сергий ехал полулёжа, на второй телеге, на сенной подстилке, застеленной рядном, и думал. То, что потом стало столицей Украины, в двенадцатом веке было не очень большим селом, известным только перевозом через Днепр. Недалеко от него располагалась Печерская лавра с монастырём и другое село – Подол. А городом тогдашний Киев, вернее, Верхний Киев, стал уже намного позже, веке в восемнадцатом или девятнадцатом. Сергия в своё время удивило отсутствие в Киеве детинца, как в других городах, даже и не стольных, и стен, которые не только не были разрушены, но и фундаментов от которых не осталось. И он вдруг вспомнил, что Киева не было в перечне городов, хоть сколько-нибудь значимых, даже и во времена Екатерины Великой. Там это казалось ему недоразумением, а здесь оказалось естественным. Времени у него было в достатке, да и поразмышлять было о чём. С ним в телеге ехала и лекарка Русава, сидящая в головах, которая и настояла на том, чтобы он ехал полулёжа, ибо была опаска, что откроются только недавно затянувшиеся раны. Визит к князю Сергий хотел объединить с посещением торга, где планировали продать мёд, воск, пергу, пыльцу, прополис и прочие дары пасеки, а закупить железо, полотно, шерсть и кожу, да ещё пять мешков угля сарацинского, как Назарий просил, но тогда пришлось Русину отвести его домой и идти на торг одному. Расторговались, по докладу Русина, очень даже выгодно, ещё и серебра осталось порядочно, ибо мёд и прочий припас с пасеки берут всегда хорошо.

«И выгодное, вроде, дело, – думал Сергий, – а увеличить число ульев, а стало быть, и доход, не получается, уж очень трудоёмкое это дело – колода. Хорошо, что хоть кто-то догадался деревья с колодами рубить и на земле ставить. А то ведь по бортям не налазишься. Да и сколько мёда с тех бортей возьмёшь? Для себя, туда-сюда… А для продажи весь год, а то и не один, собирать мёд приходится, вот и не знаешь потом, на что вырученное потратить в первую очередь. А ныне мёда собрали в достатке, не только для себя хватило, но и на продажу получилось достаточно, вот и с прибытком ныне».