Мой позывной «Вестница». Часть 3. Имея в виду Францию

Таково было традиционное поведение «цивилизованных» французов. По приказу Наполеона, сжигалось все: деревни, села, усадьбы, через которые проходили войска. Но, начиная от Можайска, и сжигать было почти нечего: так страшно были разорены эти места еще в добородинский период войны.

Но тогда, в августе, великий Бонапарт вымещал на ненавистном Смоленске свою досаду за поведение русской армии, которая постоянно от него ускользала, а теперь, в ноябре, он был просто в бешенстве от того, что продовольствия, на которое он очень рассчитывал, там не оказалось. Но в отличие от лета, он уже не скрывал, что отдал приказ сжечь этот старинный, оказавшийся таким негостеприимным, город.

Уходя из Москвы, армия Наполеона насчитывала около ста тысяч человек, и тянущийся за ней обоз с награбленным имуществом и ценностями казался бесконечным. Бегущая из Смоленска армия захватчиков уменьшилась втрое, и от безысходности император приказал сжечь все повозки и экипажи, для того, чтобы иметь возможность спасти хотя бы пушки.

Именно этот новый пожар мы заметили, наблюдая за трактом, по которому вот-вот должна была проследовать французская армия.

Скоро, по наблюдениям наших крылатых помощников, появились конные разведчики французов. Они сновали взад и вперед, пока, наконец, из-за поворота не появилась головная колонна императорского войска.

– Красиво идут! – воскликнул Гена, которому было поручено дистанционно следить за перемещением французского войска.

– Кто-кто? – не сразу поняла я, погруженная в мысли о предстоящей нам операции.

– А вон те, – ответил мой охотник, – в мохнатых папахах с красными тюрбанами.

– Это императорская гвардия, – пояснила я, – она всегда находится в авангарде. Посмотри внимательнее, среди них должен находиться и сам Наполеон.

– Ага, кажется я его вижу, – снова подал голос Гена, – вот он идет прямо посреди колонны.

– Ну-ка, дай погляжу, – заинтересовалась я, пристально всматриваясь в голографическое изображение колонны вражеских войск, передаваемое одним из наших миниатюрных дронов.

Нужно было немного привыкнуть к виду сверху французского воинства, для того чтобы выделить среди мохнатых папах знакомую по картинам треуголку императора Франции. Конечно, это был он. Семенящий рядом с высокорослыми гвардейцами великий император, все еще мнящий себя хозяином половины мира.

Бонапарт опирался на палку и о чем-то разговаривал с идущим рядом ветераном-гвардейцем. Кажется, он даже пытался шутить.

Тракт был еще не утоптан от недавно выпавшего снега, и поэтому передней колонне приходилось идти по колено в свежем пушистом снегу.

– Интересно,– снова раздался голос Гены, – а анекдоты тогда у французов тоже были?

– Скорее всего, – обнадежила я, – ведь французская нация издавна славилась тонким чувством юмора.

– Тогда он явно скабрезный анекдот рассказывает – вон как ржут его ветераны.

Мы знали, что следующая колонна французских войск выйдет из Смоленска через четыре часа, а в этой колонне была одна наполеоновская гвардия.

Я поручила Гене следить уже только за Бонапартом и переключила внимание на нашего астронома, которому было поручено наблюдение за российскими войсками.

Там пока что не происходило ничего серьезного. Штаб Кутузова расположился в деревеньке Юрлово, находящейся почти в тридцати километрах от Красного. В какой из крестьянских изб разместился штаб командующего, было выяснить не сложно: именно к ней чаще всего приходили и приезжали пешие и конные посыльные.

Основные силы Главной армии расположились лагерем неподалеку. Мы знали, что накануне конный отряд Ожаровского захватил Красный. А на рассвете из лагеря русских войск вышла большая колонна в сопровождении артиллерии и направилась на северо-запад.

– Это отряд Милорадовича, – догадалась я, – завтра он встретит возле Ржавки передовую колонну гвардейцев Наполеона и задаст им хорошую трепку, а еще через день тот же Милорадович уже перед Красным так распушит корпус Богарне, что тот уменьшится на добрую треть и лишится всех пушек.

Между тем передовая колонна французских войск продолжала движение практически непрерывно.

– Когда же они остановятся «на перекус»? – не выдержал Гена.

Мои ребята вот уже пару раз прикладывались к сухим пайкам, которыми нас щедро снабдили перед командировкой в прошлое.

– А может, у них и есть-то нечего, вот они и не останавливаются, – подал голос Витя, который неотлучно наблюдал за положением русского штаба.

– Вы еще пожалейте их! – сказала я, не скрывая досады, – в конце концов никто не звал французов в Россию. Сидели бы у себя на Лазурном берегу и грелись на солнышке. Так нет же, захотелось им получить ключи от Москвы – вот и получили!

Солнце уже успело склониться за горизонт и занялась скупая ноябрьская заря, предвещая крепнущий мороз, когда авангард французского войска остановился неподалеку сожженной деревни Корытня, расположенной приблизительно на полпути к Красному.

Началось хаотическое движение гвардейцев, и нам с трудом удавалось следить за местом расположения императора. Но нет, он никуда не делся, толкался себе от одной группы ветеранов к другой.

Мы с любопытством разглядывали, как французы располагаются на бивуак. Многие рыскали по развалинам деревеньки в поисках чего-нибудь съестного, другие отправились в соседние рощицы нарубить хвороста и собрать сухого валежника. Некоторые забирались и того дальше, в надежде набрести на уцелевшее жилье и поживиться чем-то более существенным.

Несколько таких смельчаков добрались даже до нашего лагеря. Мы уже приготовились было поумерить их пыл с помощью нашего «Успокоителя», но они, как будто почувствовали подстерегающую опасность, собрались в кучку, посовещались о чем-то вполголоса и повернули обратно.

Все это мы прекрасно разглядели с помощью наших крылатых помощников, своевременно перешедших на «ночное видение».

Мы что-то не заметили активности интендантских служб по обеспечению даже императорской гвардии. Разумеется, говорить о снабжении прочих родов войск и вовсе не приходилось. После крайне скудного ужина, который для многих заменял не только обед, но и завтрак, гвардейцы принялись устраиваться на ночлег.

Французы разводили большие костры и укладывались вокруг них ногами к огню, а головами наружу в виде своеобразной «ромашки». Причем ложились прямо в снег, практически ничего не подстелив под себя.

– Вот странно, – опять подал голос Фролов, выросший в Сибири, – им что, лень нарубить елового лапника у дороги? И спали бы тогда себе спокойно, а не примерзали волосами к снегу.

– Наверное, они не привыкли к хвойным породам, – ответила я, – ведь на равнинной Франции преобладают широколиственные леса, или потому, что находятся уже в степени крайнего истощения и заготавливать лапник у них просто нет сил.

Мы выждали еще пару часов, пока всякое движение французов не прекратилось, сели на свой верный снегоход и помчались к неприятельскому лагерю. Начиналась самая опасная часть нашего мероприятия.

Впрочем, говорить об отчаянной смелости не приходится. Конечно, определенная опасность, вызванная какой-нибудь случайностью, разумеется была. Ну, например, если бы нам пришлось вступить в бой с сотней поднятых по тревоге французских гренадеров. Но они валялись в снегу смертельно усталые и изможденные.

Мы шли по вражескому лагерю, ведомые безотказным ручным навигатором, в респираторах, практически не видимые для посторонних глаз, да и не было этих посторонних глаз. Спали все поголовно, включая постовых и дежурных, ответственных за поддержание костра. Спали все мертвецким сном, и для многих это уже не было преувеличением.

Так мы добрались до одной из немногих палаток в этом лагере, в которой, мы знали это точно, спал сам великий император. Оставив Гену на страже, мы с Витей на четвереньках вползли в палатку. Оказывается, у Бонапарта была не только персональная палатка, но и личный спальный мешок, большая редкость по тем временам.

Он спал, солидно похрапывая, по самые плечи погрузившись в спальный мешок. Торчала только голова, и она была … в женском чепце. Мы с Витей так и застыли от удивления. И пришлось включить фонарик, чтобы в луче яркого света убедиться, что перед нами действительно Бонапарт.

Правда предварительно воспользовались «Успокоителем», чтобы не дай бог, не потревожить чуткий сон монарха. А так, по крайней мере, один час Бонапарт проспит с гарантией.

– Екатерина Ивановна, – спросил астроном, – как мы его будем паковать, с чепчиком или без?

– Давай с чепчиком, Витя, – ответила я, – а треуголку императорскую я так захвачу, на всякий случай.

Сказано – сделано. Вытряхнул Коваленко аккуратно императора из спального мешка, тот только промычал что-то недовольно, но, разумеется, не проснулся. Взял его под мышку и понес, хоть было в императоре добрых кило восемьдесят. Витя только крякнул, но справился, разумеется с помощью экзоскелета. За палаткой его поджидал Гена, и они понесли Бонапарта уже вдвоем, а я прокладывала им путь до снегохода и, на всякий случай, держала наготове «Успокоитель».

Однако все было тихо. Никто даже и не заметил пропажи Наполеона. Одну часть работы мы выполнили. Теперь нужно было кратчайшим путем доставить нашего высокопоставленного пленника в ставку Кутузова.

Сначала нужно было без помех пересечь тракт, по которому, несмотря на позднее время, могли двигаться не только отдельные ездоки, но и целые отряды войск, как наших, так и французских. Мы быстро справились с этой задачей благодаря системе навигации и нашим воздушным помощникам.

Затем кратчайшим путем понеслись к деревне Юрлово, где в самой большой избе и расположился штаб Кутузова. В саму деревню мы решили на снегоходе не заезжать, а остановиться за околицей, в небольшой березовой рощице, и оттуда уж добираться до ставки пешком. Благо, расстояния были совсем небольшие, да и сама деревенька была, можно сказать, крохотная.

Заехав в рощицу, мы переоделись. Ведь не гоже было являться перед глазами фельдмаршала в маскировочной амуниции и с разного рода «прибамбасами», выдающими нашу принадлежность к совсем другому времени.

Нужно сказать, к тому, что следует надеть к свиданию с нашим знаменитым предком, мы готовились с особой тщательностью. Так для Коваленко, учитывая его внешность и южный мягкий говорок, была сшита форма хорунжего казачьих войск. Гене Фролову понравился мундир поручика Преображенского полка.