Дети Индиго

Сам Амин живет в районном центре, в деревню приезжает на «Мерседесе», шофер у не тоже свой – из диаспоры (это слово баба Нюра произнесла с видимым усилием). Вообще их полно сейчас в деревне: все охранники и помощники Амина. И что обиднее всего – считают себя главными, а нас чуть ли не слугами.

– А уж местным девчонкам, тем, кто посимпатичнее, просто проходу не дают. Все началось с Вареньки Хорьковой, помнишь, видная такая была девочка. Повадилась она в город на дискотеку ездить, а домой все на попутных с чужими возвращалась. Но однажды так и не вернулась. Пропала, бедняжка. Дело было еще летом, а уж на следующий год, весной, нашли ее тело в пруду за деревней. С трудом по колечку, бабушкой подаренному, ее опознали. А как она в пруд попала, никто не знает. Были и другие пропажи наших девушек, но никого из них так и не нашли.

– С той поры стараются наши девчонки держаться от приезжих подальше. А то вон, даже продавщица в магазине, Лейла, бывшая жена Мити Оглоблина, и та нос задирает. Переехала в город, а в магазин приезжает на собственной машине. А откуда у простой продавщицы могут быть деньги на машину? Ее «бывший» – Митя, так тот до сих пор на стареньком «Урале» мотается. А он ведь у нас тоже власть – участковый милиционер – единственный из наших деревенских. Митя мой внучатый племянник, ты с ним в одном классе училась и неравнодушно по нему «вздыхала». Он обещал завтра ко мне в гости зайти.

– Я не очень жалую этих, чужих людей, но есть и от них какая-то польза. Не будь у нас таких, как Амин, может быть, давно уже обезлюдели бы наши Большие Стерляги, как другие окрестные села. А так, эти чужие работу какую – никакую дают. И в «колхозе», и на заводишке местном, водочном. К нам даже из райцентра многие на работу приезжают.

Последние соображения бабы Нюры я слышала уже как бы в полусне и не особо обратила на них внимание.

А наутро, во время довольно позднего, учитывая наши вчерашние ночные бдения, завтрака, баба Нюра буквально сразила меня своей проницательностью.

– Ох, и хитрая же ты, Алинка, – заявила она, сощурившись правым глазом, – ты думаешь, я не понимаю, зачем ты после стольких лет отсутствия к нам на деревню примчалась? Своего Серегу Выхухолева выручать! А ведь вчера ни словом о нем не обмолвилась.

– Ты только не подумай ничего плохого, баба Нюра. Я приехала в Большие Стерляги, действительно, по заданию редакции. Но только я не собираюсь своего, как ты выразилась, Серегу выручать. Во-первых, он совсем не мой, а во-вторых, мне важно самой во всем разобраться. Поэтому так важно было для меня твое мнение обо всем, что в наших Стерлягах происходит. Но, если уж зашла речь о Выхухолеве, то расскажи, пожалуйста, что ты сама обо всем этом думаешь.

– А что тебя, больше интересует: убийство старой учительницы Веры Степановны или сама судьба несчастного Сереги?

– Как, неужели убили Веру Степановну? – ужаснулась я.

– Так ты, выходит, ничего об этом не знаешь? – удивилась баба Нюра.

– Ничего, баба Нюра, абсолютно ничего.

– Это было ужасное злодейство, убить несчастную старушку, и пусть бог покарает того, кто это совершил!

– Так ты считаешь, что это не Выхухолев? – почти вскрикнула я.

– Не знаю, Алиночка, не знаю. Вот придет Митя, он подробнее расскажет, но он не сомневается, что это Серегиных рук дело, а я сомневаюсь, очень сомневаюсь. Хоть ты убей меня, а все равно не поверю, что Серега законченным душегубом сделался.

– Баба Нюра, а ты еще про водочный завод в нашей деревне говорила. А ты ничего здесь не попутала? – перевела я разговор на другую тему.

Баба Нюра даже обиделась.

– Я точно знаю, на старой ферме расположился заводик водочный. Об этом все наши деревенские знают, а многие даже на нем работают. Водку эту, нашенскую даже «Аминовской» кличут. По имени своего хозяина. А ты говоришь, «попутала».

Я припомнила, что именно так называла мне вчера эту водку продавщица Лейла.

Перед приходом деревенского участкового Дмитрия Оглоблина баба Нюра предупредила меня:

– Ты на Митю особо внимания не обращай. Он сейчас ходит как будто обухом по голове ударенный. А все любовь. Он свою Лейлу на руках носить готов был, а она все рога ему наставляла со своими парнями из диаспоры. А потом и вовсе хвостом вильнула и уехала жить в райцентр. Вестимо, там жить сподручнее: и водопровод, и все другие удобства. А у нас что? Все удобства на дворе. Она, бывшая его, к этому, видите ли «не привычная». А так, Митя, парень хороший. Это я тебе от души говорю, а не потому, что он мой сродственник.

– Да знаю, я, баба Нюра, по правде говоря, Митя в школе мне очень нравился, а он на меня внимания никакого не обращал. Да, что уж там вспоминать давно прошедшее.

– А у самой тебя как дела на личном фронте? – поинтересовалась баба Нюра, – небось, замужем давно?

– Да нет у меня никого. Сначала учеба в университете, потом работа ненормированная, а тут смерть родителей, до личной жизни ли теперь? И я уже почти старуха, скоро тридцать разменяю, кто меня такую замуж возьмет? – невесело пошутила я.

– Ай, Алиночка, не скажи, мне бы твои годы. Ну хотя бы полтину сбросить! Уж я бы развернулась! – воскликнула баба Нюра.

Тут в дверь постучали.

– Полицию вызывали? – спросил бархатный баритон.

Это пришел Митя Оглоблин, деревенский участковый уполномоченный.

Ему очень шла форма полицейского. Я иногда обращала внимание как мешковато выглядела куртка на других, а на нем сидела просто отлично. Куртка делала плечи Мити еще шире, а фуражка с высокой тульей его рост – еще выше.

– А, теперь я знаю, какой сюрприз приготовила для меня баба Нюра! – воскликнул он, едва войдя в дом. И добавил приветливо, заглянув мне в глаза, пожалуй, впервые на моей памяти.

– Здравствуй, Алинка!

Он положил ладони мне на плечи и по-родственному чмокнул в щеку. В конце концов мы все были из одной деревни, а, значит, почти родственниками.

На мгновение я опять почувствовала себя подростком и едва не заробела перед этим видным мужчиной. Мне помог опыт корреспондентской работы, и я быстро справилась с подступившим волнением. Мы разговорились. Митя с юмором рассказал несколько случаев из своей практики, и мы втроем от души смеялись.

Я помнила, что Митя и прежде был красивым парнем. И удивительно, теперь он стал еще лучше. Исчезла некоторая слащавость и неопределенность в облике этого человека и в глазах появилась грусть, как это бывает с людьми, пережившими настоящее горе. Эта грустинка периодически проскальзывала в его словах и жестах, отчего мне почему-то захотелось его обнять. Разумеется, по-родственному.

В тот день я долго разговаривала с моим бывшим одноклассником.

Нет, по службе у него все было в порядке, по крайней мере, он так считал. Он не видел особых проблем в том, что Амин и его компания захватили власть в его родной деревне и даже в районном центре. Я предположила, что мнение бабы Нюры о положительном влиянии компании Амина на народонаселение нашей деревни сформировалось у нее именно под влиянием Оглоблина. Митя неоднократно принимал участие в попойках веселой компании, в которую входили и его городские начальники, но всегда сохранял трезвый рассудок и не был замешан ни в одной из безобразных выходок.

Митя тяжело переживал уход Лейлы и винил в разводе одного себя. Однако в чем состояла его вина, он не мог конкретно даже выразить, и эта невысказанность тяготила его больше всего. И точно так же он явно не хотел видеть глубоких противоречий в жизни родной деревни.

– Митя, скажи пожалуйста, и ты с чистой совестью отправил своего бывшего одноклассника в тюрьму? – задала ему мучивший меня вопрос.

– Понимаешь Алина, мне было это очень не по душе, но что делать, если все улики указывают на то, что именно Серега Выхухолев виновен в убийстве старой учительницы. Я сам составил Протокол об обстоятельствах совершенного преступления. Мое начальство отметило его грамотность и обещало в скором времени представить меня к присвоению очередного звания – капитана полиции, – заявил он не без гордости. Вообще-то это запрещено, но я готов показать тебе этот документ.

Я сказала, что согласна поехать к нему в участок, но прежде предложила прокатиться на ферму к теперешнему водочному заводу. Не заметив в этом подвоха, Оглоблин согласился.

И вот, уже на следующее утро, мы тарахтим вдвоем на его стареньком мотоцикле по родному селу. Я закрывала глаза и пробовала представить, что это происходит не сейчас, спустя почти пятнадцать лет, с нами, уже взрослыми, серьезно потрепанными жизнью людьми, а в далекой юности. Ах, я, кажется, отдала бы тогда полжизни за то, чтобы мчаться вот так вместе с ним и несмело прижиматься к его широкой спине.

Я опять обратила внимание на странную реакцию встречавшихся нам односельчан. С ним здоровались все, но как-то даже приниженно и старались не задерживаться. А об обычных разговорах, какие я помнила раньше, речи вообще не шло.

Одноэтажные здания животноводческой фермы располагались вдоль проселочной дороги на порядочном расстоянии от деревни. Но было видно, что транспорт здесь ходит довольно часто и дорога находится в приличном состоянии. Чего никак нельзя было сказать о самой ферме. Когда-то белые стены облупились, подслеповатые окна давно не мылись, так что подойди к ним посторонний человек и попытайся рассмотреть, что происходит там внутри, он ничего бы не разобрал.

А между тем, внутри зданий, наверняка, что-то происходило. Иначе зачем было окружать бывшую ферму довольно высоким забором и выставлять охрану у ворот.

Митя остановил мотоцикл и подошел к двум бравым охранникам в защитной форме. Они явно были знакомы, потому что поздоровались с ним за руки, но пускать его внутрь им было, очевидно, не велено. Митя пытался им что-то доказывать, размахивал руками, но они твердо стояли на своем.

Наконец, он вернулся ко мне явно раздосадованный.

– Черт знает, что такое, – недовольно бурчал Оглоблин, – я тут представляю власть, а они твердят мне, что ферма эта – частная собственность и пускать посторонних категорически запрещено. А какой я им посторонний? Вот я завтра доложу Амину об этом самоуправстве и потребую разрешить допуск на завод представителю власти.

– Ладно Митя, – попыталась я успокоить своего «представителя власти», – давай объедем ферму вокруг и посмотрим, нет ли здесь еще чего-нибудь примечательного.

Едва мы свернули за угол, как почувствовали очень специфический и крайне неприятный запах. Мы успели добраться до средины забора, прежде чем выяснилась причина этого запаха. Из дыры в заборе торчала керамическая труба, из которой вытекала мутная пенящаяся жидкость. Дальше эта жижа попадала в неглубокую, видимо, в спешке прорытую канавку и стекала по естественному склону куда-то вниз.

Мы с участковым Митей молча переглянулись, потому что прекрасно знали, что там внизу находится. Все так же не сговариваясь, мы почти бегом начали спускаться по сырому склону.