Реквием

Реквием
Гаврилов Алексей

О непредвиденных поворотах и перипетиях в родственных отношениях. Как наши поступки порой наступают нам же на пятки и превращают нашу жизнь в "Санта-Барбару". Основано на наблюдениях в ходе службы, а также повествованиях знакомых и друзей.

Гаврилов Алексей

Реквием

Мама умерла как-то быстро и сразу, просто в один момент её больше не стало и всё. По сумме причин и следствий итог получился один – вычитание. На этой улице, в этом городе, на этой планете, в этом доме на одного живого человека стало меньше. Мне позвонила мамина подруга – её соседка по подъезду и сказала, что у мамы второй день и вечер горит свет на кухне и в комнате, а дверь она не открывает и на телефон не отвечает. Я уже тогда с каким-то спокойным предчувствием понял, осознал и принял – это конец. Она ушла. Ушла, не попрощавшись и навсегда. Я схватил дежурного водителя и полетел к ней домой. Соседка встречала нас у подъезда. Ключ повернулся в замке только в сторону запирания двери, значит, дверь заперта изнутри на щеколду – так просто в квартиру мы не попадём… Квартира мамы на первом этаже, но окна расположены высоко – так просто не дотянуться и не посмотреть, надо было изловчиться. На уровне примерно метра от земли дом опоясывал выступающий ряд кирпичей, этакий бордюр на стене, он то нам и помог. Водитель подсадил меня сзади, я «уцепился» за этот бордюр ногой и, подпрыгнув, ухватился руками за подоконник. Вот так, удерживаясь мысами ботинок на этом узеньком кирпичном пояскев стене и уже уверенно ухватившись руками за охранявшую от незваных гостей оконную решётку,я уже мог заглянуть в окно…

Мама лежала в комнате на своём диване, который она так любила и считала чуть ли не своим закадычным другом, скрашивающим её одинокие, длинные, осенние и зимние вечера. Весну и лето она предпочитала проводить на даче.Мама лежала на спине, как пишут в протоколах: «в естественной позе», мирно и спокойно отдыхающего человека. Казалось: она спала. Но опытным взглядом, по мелким признакам, не стану сейчас их здесь расписывать, я уже определил: её больше нет. Она ушла, навсегда, бросив здесь, на диване, не нужное ей большетело, разбираться с которым предстоит теперь нам: её родным,патологоанатомам,и мне больше всего. Сразу стало как-то холоднее и неуютнее, наверное, я просто немного подмёрз, держась голыми руками за холодный металл решётки и в расстёгнутой куртке.Спрыгнув на обледенелый асфальт тротуара, примыкающего к стене дома, я объявил присутствующим: «Она там». Дальнейшие слова были излишни, да и,как это сейчас принято называть, «профессиональная деформация» давно уже отучила меня от излишней эмоциональности в подобных случаях. Обычное дело, дальнейшие шаги давно математически выверены и известны. Здесь для меня было лишь одно «но»… Но оно никак уже не влияло на ход ни прошедших, ни последующих теперь вслед за этим событий и холодный рассудок достал свой калькулятор и начал быстро просчитывать самый простой и быстрый алгоритм дальнейших действий, впрочем, давно уже известный и понятный. Я связался с дежурным по городу и попросил прислать дежурного участкового и вызвать МЧС– квартиру надо было как-то вскрывать… Пока квартира не открыта, скорую вызывать для констатации смерти смысла не было – у них и так дел по горло, а сколько придётся ждать, никому пока не известно. Да и каким образом я попаду в квартиру, чтобы открыть дверь изнутри – пока тоже. Придётся ли срывать тросом решётку с окна и бить стекло или срезать дверь с петель? Насколько всё будет раскурочено? Придётся отпрашиваться с дежурства и охранять опустевшую без хозяйки квартиру до утра и уже утром думать и искать возможности для устранения таких вот «вандальных» вмешательств и последствий. Мрак. А ещё ведь и оформление кучи документов, разрешение на захоронение и прочее, и прочее… Когда всё успеть?

– Ладно, разберёмся, – так всегда говорит мне мой холодный рассудок, чтобы я не накручивал внутри себя то, чего пока что ещё нет. И знаете, как и всегда, он бывает прав.

Ребята с МЧС приехали быстро. Молодцы. Следом за ними подтянулся и участковый.Один из прибывших спасателей быстрым и профессиональным взглядом осмотрел дверь, попросил указать место, на котором с той стороны установлена задвижка и что она из себя представляет, и… Я не стану описывать здесь, как он это сделал, пусть это останется тайной для посвящённых. В цирке же вам не объясняют суть фокуса, вы видите только само представление, хотя и так всем понятно, что это дело рук, техники и никакого мошенничества. Вот и сейчас. В общем, как в фильме про Будулая: «Не нарушив замка, не сломав печати…», мы попали в квартиру. Это уже заметно облегчало мой завтрашний день и значительные, непредвиденные финансовые потери. Теперь можно вызывать и скорую, а вслед за ними и ритуал, пока участковый описывает труп и выписывает постановление. Для него это дело тоже уже привычное, а потому быстрое.

Скорая не устанавливает причину смерти, может лишь предположить. Фельдшер предположил, что сердечко не выдержало, и я с ним согласился. На то у меня были свои причины. Тихо ушла, незаметно. Просто легла спать или отдохнуть и не проснулась. Лёгкая смерть, как говорят, быстрая, незаметная. Хоть в этом Он пощадил тебя. А могла бы ещё жить и радоваться каждому новому наступающему дню. Если бы… если бы не череда предшествующих всему этому событий…

Ритуальщики взяли составленные участковым документы и на том же покрывале, на котором лежала мама на диване, аккуратно вынесли тело в машину, чтобы затем отвезти её в холодную пустоту застывшего до утра морга и оставить там, среди таких же, как и она сама. Квартира как-то сразу опустела без хозяйки и стала немного колючей, всё в ней, вдруг, стало немного чужим, холодным и бездушным. Жизнь и всё, что её наполняло, ушло отсюда, остались лишь предметы и их сухая геометрия. Я ещё раз, будто прощаясь, осмотрел комнату, задержал взгляд на поверхности дивана, и направился к выходу. Здесь, на сегодня, всё было сделано, и пора было возвращаться. Я запер теперь уже безжизненную квартиру, сел в УАЗик и мы поехали в ОВД. Что происходило у меня внутри? Да, пожалуй, ничего. Ничего такого, как говорят, душераздирающего. Снова сработала внутренняя блокировка, и холодный рассудок просто вычерчивал на белом листе свои обычные алгоритмы. Я стоял у окна и смотрел, как в темноте наступающей ноябрьской ночи медленно кружится снег и не торопясь падает, ложится на мёрзлую землю, закостеневший асфальт, будто пухом укрывая его жёсткую, обледенелую, чёрную наготу и хоть чем-то заполняя наступившую вдруг пустоту. Ко мне подошёл дежурный и тихо произнёс: «Сдавай оружие и иди домой. Твоя смена на сегодня закончилась». Я не стал возражать, так и сделал. Но отправился я не домой, а туда, откуда только что вернулся. Мне хотелось побыть там одному и не торопясь подумать тихо и спокойно о чём таком своём. И ещё, мне хотелось понять причину: почему я так спокоен и холодно-рассудителен? Неужто, моя профессия за все эти отданные ей годы вычеркнула из меня все эмоции, способность остро воспринимать всю трагичность момента и произошедшего вот хотя бы сегодня? Быть может там, в опустевшей теперь квартире во мне что-то повернётся, и я по настоящему почувствую всю острую боль от случившейся в моей жизни огромной потери? Я шёл туда. Конечно, в квартире не оказалось ни призраков,ни раскачивающихся пугающе занавесок,ничего особенного. Я включил свет и прошёл в комнату. Вот здесь, на диване, ещё лишь час назад, лежала она. А теперь она ушла, ни взяв с собой ничего, даже пылинки, потому, что теперь это всё ей не нужно и обременительно, всё, чем она так дорожила при жизни и берегла, оказалось для неё вдруг пустым, никчёмным и выглядело осиротевшим. Я же спешил, спешил прочувствовать не растаявшее ещё во времени ощущение её присутствия здесь, в этой квартире, на этой Земле, в этом мире. Предметы останутся, но вот это ощущение, оно померкнет, изотрётся в череде дней и с каждым разом будет всё слабее и слабее, пока совсем не исчезнет и пропадёт. Странно, но и здесь, сейчас, я остался спокоен и рассудителен. Вновь вспомнился фрагмент лекции на аудиокассете из моей юности, кажется по Блаватской. Там говорится примерно следующее: «Не желайте покойнику: «Пусть земля тебе будет пухом». Не привязывайте его к земле. Душа должна быть свободна. Говорите: «Лети высоко, лети далеко». Только этим пожеланием вы по настоящему можете помочь усопшему». Не знаю, так это или нет, но в юности эта лекция здорово перевернула моё сознание, и с тех пор я всегда желал усопшим лишь одного; «Лети высоко, лети далеко».Вот и сейчас я отпускал маму от себя легко и просто с этими словами. Всё закончилось. Для тебя здесь всё закончилось. Мы ещё поживём. И помолимся за тебя. А плакать я, наверное, давно уже разучился, даже и не вспомню, когда это было в последний раз, должно быть где-то далеко в глубоком детстве. Я уже и не помню. Но вот сделать для тебя я, возможно, кое-что ещё могу…

Я прошёл в другую комнату и достал из серванта церковные свечи. Они всегда там лежали. Не знаю зачем, просто были и всё. В этой квартире всегда было много того, что просто есть, а для чего – неизвестно. Выбрав одну свечу, я вставил её в маленький подсвечник и достал из кармана зажигалку. Поставив подсвечник с горящей свечой в центр обеденного стола, я уселся напротив, в кресло: «Посижу здесь с тобой, пока не догорит свечка – пусть тебе Там будет хоть немножечко теплее и не так одиноко, как может быть, бывает в таких случаях. И не страшно. Как там будет и как происходит, я, конечно же, не знаю, но по какому-то внутреннему наитию, мне захотелось, чтобы было именно так – чтобы свет и тепло этой маленькой свечи согревал тебя и там, как и я чувствовал сейчас тепло этого маленького огонька, даже находясь в полутораметрах от него, а мои мысли неслись за тобой, догоняли и отгоняли от тебя весь тот захвативший тебя в плен ужас. Ужас одиночества,неизвестностии неопределённости. Ты не одна в пустоте, мои добрые мысли о тебе с тобой, значит, всё будет хорошо. Я в это верю. «Лети высоко, лети далеко…». Пресвятая Богородица, помоги ей. Возьми под своё крыло. Защити и направь. Не оставляй своим вниманием и милосердием. Я не знаю молитв, кроме «Отче наш», мысли как-то сами складывались в слова, во что-то такое доброе, тёплое,даже нежное, что текло, летело и, надеюсь, догоняло уходящую от меня навсегда маму. Ещё сорок дней я буду практически каждый вечер приходить сюда, зажигать по свечке и сидя в полумраке тихо думать о ней и вспоминать, вспоминать… Мы видим мир каждый по своему, «со своей колокольни», а вот каким видела его она? Мне, наверное, не узнать этого никогда до конца, что-то я непременно упустил или намеренно отбросил, не посчитав нужным и излишним для себя. Запас свечей был не так велик, и я прикупил ещё, с расчётом, чтобы хватило минимум на сорок дней, вернее – вечеров, и каждый вечер, раз за разом, сидя в опустевшей квартире, по ощущениям даже, теперь заброшенной хозяйкой,я пробовал своими мыслями, воспоминаниями поддержать её там, откуда она уже не вернётся.Но мысли…мои мысли дотянуться и до туда. Я это знаю. Я в это верю.

Я давно уже простил тебя. За многое. А взамен я забрал себя от тебя. Там где начиналось моё личное я, вход тебе был воспрещён. Может поэтому у нас и были достаточно ровные, миролюбивые отношения, что я не позволял тебе перешагнуть границу нейтралитета, ту стену, которую воздвигал между нами сам, и которую на первых порах ты так безжалостно пыталась таранить, стараясь установить своё верховенство. Ещё с детства тебе было ка-то безразлично, что происходит у меня внутри, я не мог с тобой ничем поделиться, и я выкарабкивался сам, ища ответа у других, кому доверял и чью поддержку чувствовал и понимал. С тобой же у нас всё было по-другому. Я не был обделён, был одет, накормлен, у меня было всё вроде самое необходимое, но вот… я завидовал многим своим друзьям. Некоторые жили много проще, даже, если уж на чистоту, беднеенас, но вот когда их обнимали мамы, как смотрели, какие слова говорили, у меня всё внутри сжималось пружиной – я понимал самое высокое значение слова «мама» и понимал, что у меня такого никогда не было, нет и не будет, наверное, никогда. От меня требовалось быть хорошим, послушным, исполнительным сыном, должно быть для того, чтобы доставлять меньше хлопот, мне же хотелось простой, но такой необыкновенной материнской любви, какая была у моих друзей. И я мечтал, что скорее когда-нибудь вырасту и у меня всё это будет, пусть по-другому, но по-настоящему. Видимо из-за этого я в последующей жизни всегда искал в женщинах именно любви, понимания и ласки, не взирая на их материальное положение и другие материальные прелести, чем причислен был к лику романтиков и трубадуров. Но это мне всегда даже нравилось, это много лучше, чем прослыть расчётливым и меркантильным ловцом удачи.Мама, мама… как же мне хотелось в детстве, чтобы ты обняла меня и прижала к себе, и посмотрела на меня такими глазами, чтобы я почувствовал всю твою настоящую любовь ко мне. В детстве. Потом я перестал ждать этого и даже вычеркнул вероятность такого из головы и из сердца. Нет, так нет – обойдёмся как-нибудь сами. Не маленькие. Вот что я хорошо запомнил из детства, так это то, что у меня всегда были нерушимые обязанности. Начиная от своевременного выноса мусорного ведра, до обременительных, ритуальных походов на огород, с копкой земли, прополкой, окучиванием и сбором урожая этого противного во всех отношениях колорадского жука, от которого потом с трудом отмывались руки, и было нестерпимо жаль потраченного на это драгоценного времени, тем более, что вторым кругом шло всё тоже самое в деревне у деда и бабушки. Ты хотела, чтобы я был безропотным исполнителем твоих желаний, мне же нужен был весь мир. Я учился жить, и мне нужны были люди, с их опытом, мыслями, интересами, мне хотелось заглянуть в самые отдалённые уголки их души и люди открывались передо мною. Меня же, как бычка за кольцо в носу, вечно тянули на трудовые подвиги, в качестве сельхозтехники или ещё кого. Даже когда я стал жить один, от меня требовали, требовали, требовали, совершенно не считаясь с моими интересами и планами на предстоящие дни. Просто объявляли, что, например, завтра… и так далее. Помнишь ли ты тот день, когда я вполне официально объявил о начале возведения великой китайской стены между нами? Я его хорошо запомнил. Это был кайф,которому предшествовала трудная и мучительная борьба самим с собой в первую очередь. Мне,как и всегда,без права на обсуждение и возражения, было объявлено, что завтра я еду сажать картошку. Не интересовались моими планами, ни желанием, просто поставили перед неотвратимым фактом и всё. Точка. Без запятых и междометий. Как же меня в тот раз всё это возмутило. Казалось, чаша моего терпения переполнилась и начала переливаться через край.Снова такое пренебрежение к моей незаурядной персоне и моей личной жизни. И я с вечера решил бороться. Залезть утром на броневик и гордо заявить о своих правах и своей свободе!