Очарованнный Russky

И бежит трак ночью легко, воздух для смеси прохладный и чистый, дарит мотору радость, и в благодарность журчит он, как лесной ручей тихой песнью своей, переливающийся от солнца водами своими, и этой мелодией ублажая чуткое ухо тракера.

Но не сейчас расслабляться, пока груз на борту, нужно быть начеку, и пусть CB-radio вещает и трещит по швам от ругани в эфире, там можно узнать много полезных вещей по дорожным событиям и ментовским радарам, послушать чью-нибудь исповедь для всех и ни для кого конкретно, ибо только CB даёт возможность сказать всё, что накипело на душе, не засвечиваясь, как, например, у пастора, а стало быть, в натуре не врать, а сказать всё, как есть, и притом не отвечать за базар: всё равно никто не видит, откуда льётся речь. И ведь тот же человек за пять минут до того, как он спрятался в своём траке, разводил совсем другие дифирамбы в очереди на заправке.

Но, заныкавшись за шторкой спалки, можно оттянуться в базаре без фильтрации. И понесётся вечная заунывная песня про «любовь» между америкосами и гастиками, неграми и снежками, как негры зовут белых, ибо по радио они не стесняются в эпитетах про дружбу народов.

Цинично выглядят билборды на дорогах про единую американскую нацию. Какая нация?! Все народишки, населяющие Штаты, разобщены по всем параметрам, определяющим нацию как таковую: то бишь коренным традициям и вероисповеданию, по наследственным стереотипам, и по цвету, и по физиологическим особенностям, и по привычкам воспитания, и многим другим вещам. По отношениям между этническими группами можно лишь судить о насыщенности гаммы межчеловеческих отношений в данной узкой субкультуре, которая часто в естественной среде не совпадает с микрокультурами соседей – мало стран в мире, где соседи любят друг друга. Но, слившись с макрокультурой Штатов, отношения между этническими группами приняли до времени состояние анабиоза в ожидании некой катастрофы, которая грядёт и изменит мир, и вот тогда-то и покусаемся – единая нация!

А пока пиар на толерантности, лежащей на толстых ментовских плечах, игры с тенью псевдосвободы, словом-монументом, незыблемо до времени стоящим на пьедестале, кормильце политиков и прочих оборотней от власти, дающей всё: и чужие деньги без счёта, и силу, и власть над людьми, и ещё много всяких приятных штучек. Человек как бы попадает в «капсулу безопасности», и его охраняют, и его носят, и возят, и ему мягко стелют, и вкусно кормят, ну прям как в сказке – кто же от такого счастья откажется?

Это не тракерская судьба-злодейка, когда человек есть – и как бы его нет, он растворяется в пространстве дороги, сливается с ней. И вот уже ему кажется, что жизнь есть где-то там, рядом, но ему никак не добраться туда – он как очарованный странник. Без приюта, как в штате Юта, хотя и там не без уюта, но не для русского человека, которому плохо везде и даже в России.

Прав классик: русский – не национальность, а судьба. Мозги русского устроены иначе, чем америкосные или любые иные, – они раздумчивые.

Америкосы не раздумывают – они действуют, и мир зомбируется Америкой на свой лад, чтобы править им по известным уже и испытанным технологиям, заменив традиционные для каждого народа ценности на американскую мечту в виде домишки из гипрока с собственным ярдиком, красного мустанга в гаражике, кредитной карточки в активе и полной тележки всякой китайской дряни, купленной в Walmartе[6 - Walmart – сетевой супермаркет.], куда все деньги америкосных лохов и стекаются – круговорот денег в Америке. Неделю бедолага в Walmartе отпахал, а в субботу торжественно и важно, при всей обожравшейся ножками Буша семейке, обратно туда же лавэ и отволок, обменял на китайскую туфту. Ещё осталась последняя сотка, и надо в «Макдональдсе» детей накачать ГМО, да на вечер ещё на семейную дозу крэка оставить, а то психопатичка-жена на паранойе скандал закатит.

А трак идёт на восток, в Даллас. Мотор всё поёт свою тихую песню, в душу заходит грусть и тоска по упущенному, несбывшемуся, и невидимые никому слёзы жалости, жалости к самому себе, мешают видеть ночную дорогу.

Ближе к пяти часам дорога пустеет вовсе, но встречные траки, обдав светом фар, поддерживают рабочее состояние, не давая Russky отключиться от усталости – надо идти… К девяти будут фермеры-рабовладельцы по третьему косяку забивать по нервяку, ибо рабы оплачены вперёд и не хотелось бы, чтобы всех повязали: плакали тогда их денежки. Сезон в разгаре! И без мексов на полях вообще ничего не может произойти. Они – кормильцы Америки, ибо чёрных из-за лени и особых чёрных амбиций на полях не увидишь; белые, особенно в Калифорнии, надуты, как гуси, и используются лишь как родственники плантатора в виде надсмотрщиков и конторских, а реально на поле ишачат мексы, замотанные в тряпки от пятидесятиградусной жары.

Так лукавят политиканы о том, что много мексов-нелегалов типа мешают им жить, но не представить себе Америку без мексов – этих безропотных и тихих потомков индейцев, а может, древних майя или ацтеков, ибо она просто замрёт в мусорном коллапсе, задохнётся в собственном дерьме, останется без клубники, яблок, груш, апельсинов и всего прочего.

Ведь любой средний америкос – не работник, он заносчив и самоуверен, а особенно если вопрос касается денег. Это видно отлично, когда он чувствует превосходство над вами по бабкам, и переставая формальничать с улыбочками, и если бы это было наоборот, то вы увидели бы бездну подобострастия и приятнейшего умиления. Улыбка гиены!

Прошла мимо «бригада» из пяти-шести траков, пролетела, тряханула ветром и свистом скорости под сто миль, обдала многоголосьем переговоров с первым – «бригадиром», летящим впереди и как бы берущим на себя ответственность за безопасный пролёт всех остальных траков, переговаривающимся со встречными траками на предмет радаров, хотя ночью в пустыне можно не беспокоиться. Если есть CB, можно «по понятиям» попроситься присесть им на хвост и лететь вместе, если двигатель не ограничен по скорости, как делают в больших компаниях в целях экономии топлива и других ресурсов трака.

Но хоть ребята сами пригласили его в компанию, Russky, поблагодарив, не мог себе позволить ни малейшего нарушения, пока с грузом, с важным грузом… А тот высокий мекс всё не унимается, балагурит с Russky, подхалимничает: вот вы, русские, добрые, и воды вон принёс, и поссать сподобил, хоть и рисковал, и не должен был по контракту на нас отвлекаться; и рассказывает, как с америкосом раз чуть к паллете не примёрз: тот очканул, да и простоял с грузом два лишних часа – нервы успокаивал, а после открыл трейлер, а там половина контрабаса уже скрюченные, инеем запорошённые, друг с дружкой сцеплены, скованы морозом и выйти не могут, кругом ночь, тихо, маленький трак-стоп, и всё всем слышно. «Я, – говорит, – покрепче других, ну и шмыгнул между другими траками и в каком-то заброшенном сарайчике заныкался, вижу, ментов понаехало, устроили цветомузыку в пустыне, людей повынимали, да на скорых развезли, тракера в кляксах – по рукам и ногам, затолкали в машину и тоже увезли – бить до изнеможения в техасскую тюрьму. А я ещё две недели ждал в сарайчике оказии. Сарайчик тот – остаток от тех немногих строений, кои сохранились ещё со времён Дикого Запада и после служили чем-то вроде туристических раритетов, но нынче заброшенных, необитаемых, разве что мышами, змеями и прочими тварями пустыни».

А мы идём по графику, на крузе шестьдесят пять миль – легальная скорость для траков ночью в штате Техас (именно так произносится по-мексикански Техас, а не Тэксис, как на америкосный манер). В Техасе, конечно, можно превысить скорость на десять миль без риска быть остановленным, но не сейчас – сейчас всё должно быть исключительно безопасно и правильно: и свет, и скорость, и бодрый со стороны вид затравленного инструкциями-запугиваниями и с лицом дауна – больше доверия, образцово-показательного американского тракера.

И тянется одинокий трак в гору, упирается, попыхивает чёрным дымком из трубы при переключении передач, замедляется, уж и Russky перепрыгнул селектором на нижний шифтинг, пожалел, что коробка без половинок и приходится чаще манипулировать передачами, что в отсутствии профессионализма у начинающих тракеров иногда приводит к неприятным ситуациям.

Russky вспомнил, как зимой не дотянувший до вершины горы в Монтане трак по причине замешательства ковбоя при переключениях передач начал медленно съезжать назад по льду в пропасть и, к счастью уже успевшего выскочить вслед за шляпой самого владельца оной, удачно сложился, упёрся сам в себя и тихо остановился, свистнув трейлерной парой в ущелье.

Бедный ковбой в шоке метался вокруг и вдруг как-то обмяк, опёрся об стену трейлера и, присев на корточках, затих. Может, словил инфаркт – это часто случается среди тракеров, и не стоит романтикам с больным сердцем встревать в это гиблое дело… Ведь по статистике в Америке эта профессия самая экстремальная и по смертности, и по отношению людей к тракерам, сводящемуся к высокомерному: эй, драйвер!

И нет уже былого уважения к королям дороги – дальнобойщикам, и сделали из них изгоев, пилигримов, во всём всегда виноватых, легко кидаемых брокерами—шмокерами, ибо деньги у тех, кто поближе к бумажкам и банковским счетам и подальше от работы, чтобы ни за что не отвечать. А ты, глупый, бери свой fucking груз и ехай дальше – на вот тебе пару соток на казино в Неваде и давай, вали; да смотри, не опоздай, а деньги потом как-нибудь, когда до офиса доберёшься, а может, скотина, вообще пропадёшь всем на радость: и лавэ брокеру достанется, и страховка сработает. А там страховки не балуют, знают, что всё равно судья примет решение в пользу истца, ибо сам этой же страховкой пользуется.

Но Russky ещё помнил другое время, когда дальнобойщики, составляющие главное звено в доставке грузов по стране, были в почёте. Хоть и существуют в ней железные дороги, построенные в основном в девятнадцатом веке завезёнными в морских контейнерах китайцами, кои были настолько бесправны, что, например, в Орегоне заживали в подземных лазах и не могли перемещаться в пространстве без страха быть застреленными любым пьяным ковбоем, заставшим китайца на улице после захода солнца. Сна полагалось только четыре часа, а в остальное время эти несчастные долбили туннели в горах Запада, прокладывали пути и гибли, гибли пачками. И до сих пор можно найти эти лазы по зыбкой от подземных раскопок почве, как бы почувствовав под ногами вязь трясины.

Но подъём экономики в этой стране начался с дорог автомобильных, по которым повезли грузы в доселе необжитые места. Чуть появилась дорога в местечке – и потянулись грузовички, большие и маленькие, новые и лохматые, а там, глядишь, и домишки стали появляться, а за ними и школа, и садик, да там и стадиончик на подходе, и производство заработало, и потекла жизнь, зашевелилась.

А суть – в дороге. С неё, голубы, жизнь начинается и ею же и заканчивается. И строила первый интерстэйт 70 через весь континент, три тысячи миль, что почти как пять тысяч километров дороги Питер – Красноярск, от берега до берега, вся страна в эпоху Великой депрессии.

Так в те времена поступала умная власть Америки, подавив протест возможностью работать на дороге. А стало быть, можно было выжить в кризис и принести пользу стране.

И так нужно было делать в России, но обезумевшие от несметного лавэ бывшие комсюки и партейцы кинулись не созидать, а мочить друг друга в сортирах, разрывая бывших товарищей в клочья, спаивая граждан дешёвым «роялем», подсаживая нестойких на иглу, безумствуя в приобретениях яхт, самолётов, дворцов, проматывая не свои кровные и доведя Россию до края, но вовремя испугавшись за свою шкуру, взялись за оборону, а то ведь, неровен час, жидомасоны[7 - Жидомасоны – плохие люди.] и Сибирь-матушку оттяпают, и им мало не покажется. А те спят и видят в радужных снах, как вернутся на свои древние хазарские земли, полностью покрывающие, например, современную Украину с её уникальными почвами и доступом к морю, а нас, варваров, загонят на севера Сибири как морозостойких, для пахоты во имя их преуспевания, а кто не впишется в их систему нового порядка, загнобят по тюрьмам или просто уничтожат, глазом не моргнув, ибо жалость в Америке – субстанция абстрактная, даже циничная, тип, я вам «помогу» за сто баксов.

На что однажды Russky возразил, мол, помощь за сто баксов – это бизнес, а помощь, если нет подменки понятия, – всегда просто помощь. И америкос согласился, многозначительно глянув в небо, но отпарировал традиционно по-американски: это Америка, чёртов мэн.

Безупречная аргументация.

«Америка права, даже если она не права, потому что она моя страна», – так сказал известный филантроп Карнеги. А не нравится – get fucking out, stupid fucking Russian[8 - Get fucking out, stupid fucking Russian – вали отсюда прочь, глупый грёбаный русский.]. Ну, это он слушал двадцать пять лет по CB от тракеров, обозлённых из-за нашествия гастиков из восточного блока, которые сильно подкорнали ставки, к которым америкосы привыкли, как в России ребята жалуются на конкуренцию драйверов из СНГ.

Им легче, ибо рассматривают работу как временную командировку и возможность подкопить деньжат и вернуться домой, а местным здесь жить и поднимать детей, и денег нужно больше, но брокерам наплевать, и грузят гастиков за копейки – им и то деньги.

Вот и сейчас этот калифорнийский чеснок вряд ли решит проблемы с кредитом за трак, а ведь надо ещё добраться до Бостона, не опоздать и, самое главное, сдать без проблем температурно-контролируемый груз, что не всегда получается. И тогда работа насмарку: плакали денежки, и головной боли не избежать. Всё повесят на водилу, а сами груз сольют, хоть и подпорченный, деньги распихают по карманам, страховки попилят, а ты будешь пару месяцев бесплатно по стране кататься – отбиваться.

Но контрабас выручает с заделом на несколько месяцев, и Russky не без удовольствия нащупывает в кармане толстую пачку пятнашки баксов.

Солнце яркое, южное вдруг чётко проявилось над горизонтом и в миг озарило светом пустыню, заиграло бликами на асфальте, отражаясь лучиками от люминесцентного пунктира разметки, и резким светом согнало последние остатки сонливости.

Новый день зачинался, и вместе с ним в Russky закрадывалась надежда и радость от жизни, томлённая долгим сидением тела. Душа готовилась выпростаться на свободу, вздохнуть свежего воздуха раннего утра.

Пассажиры тоже, измученные долгим переходом, начинали шевелиться и потихоньку разговаривать между собой, бросая на Russky через приоткрытую щель шторки преданные взгляды.

– Ну что, ребята, потерпите ещё немного до Далласа или тормознуть?

Но они согласны потерпеть, лишь бы добраться…

И уже там, в Далласе, Russky высадил их на автобусной остановке недалеко от места встречи с рабовладельцами. Не знавши, можно было только подивиться битком набитой людьми остановке автобуса: видимо, опаздывает автобус.

Отъезжая, видел Russky в правое зеркало скачущих от восторга людей и благодарно машущих ему вслед руками.

Ну вот, теперь на трак-стоп: принять душ, очиститься от тревог и опасностей прошлой ночи и снова в путь – чеснок не ждёт!

Торонто

Russky похоронил свой Volvo на junkyard[9 - Juankyard – помойка для машин.] в Канзас-Сити. Бросил его, расцеловав на прощание, и даже немного всплакнул. С горя он начал выпивать с утра, когда пришли большой Peterbilt 379 и такой же Kenworth T800 и вдвоём стали вынимать его трак из реки. Eastbound I-70[10 - Eastbound I-70 – восточное направление семидесятого хайвея.] перекрыли менты, и огромная пробка на пять миль залегла разноцветной змейкой по ходу трафика.

Виски он затарился накануне в маленькой деревенской ликёрке. Поджарая прокуренная дама, услышав акцент, с присущей америкосам бестактностью поинтересовалась национальной принадлежностью Russky и, узнав, что он русский драйвер из того трака, что свалился в реку, выдала ему литрушку Jack Daniels и категорически отказалась от платы, дескать, мы в курсе и ошалели, когда крышу твоего трака увидели в воде, и типа бери бутылочку и празднуй свой день рождения за счёт моего заведения, и расцеловала Russky в щёку. А ведь когда накануне вечером он позвонил в компанию и сообщил safety department[11 - Safety department – отдел безопасности.] о случившемся, то кроме вопроса, а был ли ты, motherfucker, с грузом, ничего другое их не интересовало, типа как ты спасся и что с тобой.

Переночевав в маленькой семейной гостиничке и не просохнув с утра, он толкался с бутылкой вокруг эвакуаторов и двух старых драйверов, которые недоверчиво посматривали на Russky и покачивали головами, дескать, не может быть, что ты выжил, fucking Russian. Часа четыре они вытаскивали тягач, подводя стропы и меняя углы натяжения тросов по ходу работы, и затем один зацепил тягача, а другой – отцепившийся трейлер с покоцанным Packard 1928 года выпуска, и к вечеру они наконец доставили груз и в хлам пьяного Russky на свалку в Канзас-Сити. Похороны были скорыми: он даже не стал забирать свои вымокшие вещи и только попросил рыжего канзасца-драйвера из Peterbilt подбросить его в аэропорт. Что тот и сделал беспрекословно – жалел. Они, старые, понимают, как должно делать. «О, господи, – думал Russky, – только месяц как выплатил кредит, стал наконец-то полным владельцем – и на тебе, здравствуй и прощай. Четыре года насмарку, коту под хвост, вот и романтика уже на исходе, прошла волна, как проходит всё, и уже не тянет на дорогу, как прежде, и уже кажется, что видел всё и знаешь всех в этой стране, а денег как не было, так и нет, чёрт бы побрал эту профессию».

Виски глушил боль внутри, и, ещё плохо понимая, что с ним случилось, Russky, распрощавшись с рыжим эвакуаторщиком и зажимая под мышкой бутылку, добрался до касс в аэропорту Канзаса и по карточке, в кредит, купил билет в Торонто, где по случаю оказался его земляк Хмель, позвавший его в Канаду. Типа, давай, мэн, приезжай, поживи, да мне в хозяйстве и с сыном Филом поможешь, а то я разрываюсь на части. И надо за хохлушкой Сашей в массажный салон к пяти утра успеть, да корзинку цветов умыкнуть, дабы Сашу завлечь, да на себе женить – статус-то нужен, а она канадолка, да в ликёрку заскочить, на заказ коньячка баксов за пятьсот слямзить. и ещё по магазинам пробежаться – девиц из бутиков воровайкой порадовать, и не забыть с угонщиками машинюшку, Jeep Cherokee угнанный, в контейнер до Питера загрузить, а ребёнок брошен, и со школы его некому забрать. Да, делов хватает – не забалуешь. Приезжай, говорил Хмель, известный «профессор», доктор воровских наук.

Кипит жизнь в Торонто – всем дело найдётся. Городок небольшой: несколько небоскрёбов в центре, новостройки типа московских по периметру, да большой хоккейный стадион, которым канадолы очень гордятся. Вокруг натыкано несколько старых зданий, а посередине скверик, вмещающий несколько скамеек с бомжами, изобилием которых Торонто может славиться вполне. И большая Salvation Army[12 - Salvation Army – армия спасения.] с вечной очередью за секонд-хендом или плошкой супа, неизвестного кулинарной науке. На Sherbourne street, где Russky договорился о встрече с Хмелём, пришлось прилечь на травку и подождать часа три, пока деловой «профессор» не подлетел за ним. Напротив расположились рельсы городского трамвайчика, и Russky сонно наблюдал за жизнью хоккейной столицы. Шли трамваи, катились машинки, перемещались людишки по своим делишкам, но прежде всего бросались в глаза дети, которые никогда не бывали без хоккейных сумок с формой и клюшками на перевес. Ну просто поголовно все волокли, тащили или сопровождали родителей с теми же сумками и клюшками, и казалось, что весь городок только и занят, что игрой в хоккей. Позже Russky узнал истинный смысл хоккейной вакханалии, однажды поинтересовавшись у своего адвоката Мартина, сколько тот платит за сынка в хоккейной секции. Мартин, закатив глаза к небу, устал загибать пальцы. И форма, и тренировки, и поездки, и подарки, и много чего ещё надо для его игры в хоккей. Сумма выходила неподъёмная, под баксов восемьсот в неделю. И он сильно ругался на сынка, если что-то шло не так: смотри у меня, только посмей не попасть хотя бы в команду жэка! А что, под миллион баксов как минимум в год заработает, и уж тогда я с него получу всё назад. Они вкладываются в детей, как в бизнес, в расчете на отдачу. И все хотят ни за что по большому счёту: подумаешь, хоккей, чай, не в шахте за копейки корячиться и жизнью рисковать – миллионерами стать. И становятся, чёрт их дери.

Приехал Хмель и потащил его в старинную русскую баню начала двадцатого века. Баня двухэтажная, добротная, на дровах. Обрадованный перспективой попариться после всех мытарств, Russky с удовольствием переоблачился в выданный банщиками халат и, ведомый парильщиком Хмелём, направился в просторную парилку. Хмель заколдовал у каменки, смешивая травяные приправы, а Russky растянулся на верхней полке, глубоко вдыхая первый пар. Но не прошло и пяти минут кайфа, как в парилку зашёл длинный старый негр-канадол[13 - Негр-канадол – чёрный канадец.] и, не спросив ни у кого разрешения, как положено в России, выплеснул полное ведро холодной воды на каменку и, мгновенно съёжившись от обдавшего его взрывом пара, выскочил наружу, за дверь. Что такое, зачем, заклокотали парильщики и посыпались горохом вслед за негром. Ух, и разозлился же Russky, налетел на чудика: ты зачем так сделал, motherfucker, ты почто пар испортил. Но негр сопротивлялся, как мог, орал, что вы, fucking Russians, понимаете, я, дескать, сам с усам и в эту баню уже тридцать лет хожу, и толк в этом деле знаю, не только вы, русские, в парилку ныряете. Дак чего же ты, fucking bitch[14 - Fucking bitch – грёбаный сука.], ведро выплеснул и сбежал, не стал париться, но негру нечего было возразить, и он подался на шконку в зал, не тревожа парильщиков более.

Обычно Хмель приходил сюда к часам семи, сам топил печку, сам убирался на русский манер – обливал водой даже стены парильни, и только тогда, через часик, можно было попробовать настоящую баню. Зайти, постоять, подышать, да и прилечь сначала на нижней полке, затем постепенно по ходу пропарки подтягиваться повыше и повыше, и уже на самом верху, издав звук, похожий на рокот удовольствия плещущегося в грязной луже бегемота, растянуться в полный рост, да так и задурманиться от пара, как бы задремать. И хоть негр и залил каменку, Хмель ловко распорядился, и уже вскоре они с удовольствием снова расселись по верху.

– Ну, – говорил Хмель, – что будешь делать, снова полезешь в долбаный трак или, может, займёшься делом, да и темы есть…

– Знаю я твои темы, – отвечал Russky, – по магазинам тырить. Но я не в деле, не могу и не умею: как захожу в магазин, так мне кажется, все на меня смотрят и думают, что вор. Я и пытаться не буду.

Но Хмель, размахивая берёзовым веником, только посмеивался над Russky: не кипишись, мол, есть, типа, темы и для тебя. Здесь, говорил Хмель, все хохлы, кроме воровайки и кидалова себе подобных, заняты в сфере контрабаса и проституции. Но для тебя есть тема поинтересней. Давай, подумай, как насчёт побыть каскадёром? Интересная профессия, творческая. Много фантазии требует, креатива, как сейчас малолетки да продвинутые бюры говорят.

Так, вяло переговариваясь между собой, они нагнетали и нагнетали жар, и уже никого не было, кроме них, в парилке, чего они собственно и добивались, получая удовольствие, известное только русским. И длинный негр попытался проникнуть в их чистую парилку, раздражая Russky совершенно голым туловищем, которое черномазый даже не пробовал обернуть простынкой. Но не пробыв и минуты, негр, смешно переставляя ноги, как цапля на болоте, выдвинулся прочь.