Записки брадобрея царя Мидаса. Оглядываясь на детство

Меня могут спросить о моём исправлении под эгидой (ферулой) Александра Александровича, Владимира Георгиевича, Булата Базарбаевича по методу Юрия Владимировича от которого идут всякие Марии Алексеевны, Келгатины, Пикулины, Вельмакины до Панкина[8 - Перечислены имена различных сотрудников исправительно-трудовых колоний и Комитета государственной безопасности.] включительно.

Да исправился.

Я уже не грызу папки и метёлки, как Бим, а стараюсь избежать ударов, усердных не по разуму и чести дрессировщиков.

Если меня и мучают воспоминания, то не с целью охаять служителей… Нет, не закона, а инструкций, разница между которыми такая же, что между Священным Писанием и Полицейским уставом. Они побуждают меня задуматься: как всё это исправить, не прибегая к чужой, а потому враждебной нам силе, не прибегая к физическому уничтожению кого бы то ни было. Чтобы лишать не свободы, а власти, тем самым делать бессильными политических нахлебников, при этом сохраняя им жизнь.

Меня просят рассказать о педагогике, которая всю жизнь была для меня путеводной звездой и почти idea fix. Кажись, тут бы и удовлетворить свою профессиональную гордость, набрав обрывки интересных удач. А уж о родительской гордости можно бы поговорить и показать: во какие у нас ребята выросли и бах, эдак, козырями: дескать они и при Академии Наук СССР, и при НИИЭСМ и в лауреатах всесоюзного конкурса, и в театре «Огонёк» участвовали. Их и в центральных газетах, и по телевизору людям показывали. Но если, откинув хвастливость, анализировать итоги, то и профессиональная деятельность, и даже судьба своих детей подошли к зияющим вершинам и упёрлись в них.

Возьмись за рассказывание о педагогике, как раз собьёшься с пути истинного и вспомнишь эвристический метод, рассказывая об очевидности наглядной педагогики (не путай с наглядными пособиями). Начнёшь говорить о социальной педагогике в комплексе с архитектурой, экономикой, социальным устройством, а тут уж до 70-й статьи УК[9 - Речь о статье 70 Уголовного кодекса СССР: «Антисоветская агитация и пропаганда». (Прим. ВК)] рукой подать. На этом пути может и машина сбить, можно погореть в прямом и переносном смысле.

А потому – никаких мемуаров, анализов и критики. Писать только то, что было в нашей семье, что я видел и, главное, чувствовал на собственной шкуре, но не шкурнически, а глубже.

Да поможет мне бог… (слова из присяги).

О том, что не видел, не помню, не чувствовал

Время своего рождения, как ни напрягаю свою память, припомнить не могу, но в самом факте сомневаться не приходится. Не понимаю, почему этот вопрос интересует следователей. Родился ли в селе Вознесенске или в Воскресенске – какая разница – берите готовенького.

Возможно, подозрительным покажется сам факт моего рождения, который по рассказам матери – виновницы этого факта – произошёл в тот год и в то время, когда появилась комета Галлея[10 - Наблюдалась в 1910 году.] и все здравомыслящие люди не сомневались в конце света, а я вот наперекор стихиям взял и начал жить.

Везде требуют подтверждение документом. Он, конечно, был, но метрика исчезла, а книга записей сгорела вместе с церковью в гражданскую войну. В таких случаях всё неподтверждённое считается недействительным. Но почему-то мою личность упорно не признавали недействительной. Получается, что имея отца и мать, состоящих в законном браке, имея крёстного отца, я всё же не вполне законно рождённая личность. Или, вернее, незаконно существующая личность.

Итак, Родина должна начинаться с места рождения, которым (по неподлинным документам) считается село Воскресенское (или Вознесенское) Кокчетавского уезда, Акмолинской области, где я и прожил первый год своей жизни.

Но сам я считаю своим родным городом Усть-Каменогорск Семипалатинской губернии, который потом стал областным городом Восточного Казахстана. Насколько ли он при этом улучшился, не знаю.

Для меня это было прекрасное место во всех отношениях – природа, климат, люди, хотя все это было полно контрастов: зимой морозы были ниже 40°, а за лето обильно вызревали арбузы, дыни, кукуруза. Высокие горы и непроходимая правоиртышная тайга резко сменялась ровной стеной по левой стороне Иртыша.

С людьми ещё контрастней. По соседству с нами жил старатель Данилин, фарт которого вылетал в трубу, а вокруг на рудниках скотопромышленника Меньшинова дымили двигатели, из труб которых вылетали только дым и сажа. Меньшинов швырял деньги на гомерическое пьянство, спаивая гостей, прислугу, жителей, извозчиков, а загаженное по пьянке бельё отсылал для стирки в Париж, показывая размах широкой русской души. О Меньшинове по Алтаю ходили легенды…

Среди сплошь неграмотного населения было много людей с университетским образованием. Недалеко от собора, кресты которого попирали мусульманский полумесяц, высилась мечеть с полумесяцем без креста. Перезвон колоколов совпадал с призывами муэдзина.

Татарские ребятишки переводили звон колоколов на разговорный язык:

Кельдвим, кетте, кельдвим, кеттва.
Пришёл, ушёл.
бырь твин апча бермейдви.
Один копейка деньги не дал.
Донгуз! Донгуз! Донгуз! Донгуз.
Свинья!

Призыв муэдзина русские ребятишки переводили так:

Алла ил Алла
джумуркад кила.
На яичках грыжа.
Саламат Аллах.
Свиным салом пропах.

Однако национальные и религиозные различия поводом для драк не были, и ребятишки играли в чиге-биле, пока на ребячьи отношения не повлияли новые понятия: «мировой пролетариат» и «единая неделимая»… Но это было потом. А пока играть можно было со всеми, если ровесники не были девчонками или слишком благородными, которых оберегали гувернантки или дядьки. А вот без этой охраны можно было позадираться с ними. Со всем этим детство легко мирилось.

У взрослых было сложней.

В географическом справочнике тех лет писали:

«Город Усть-Каменогорск расположен в месте слияния реки Ульбы с рекой Иртышом, что служило естественной защитой от внезапных набегов татаро-монголо-киргизских племен. С востока и юга город защищён труднопроходимыми горами и таёжными зарослями. Казачье поселение было основано ещё во времена Алексея Тишайшего, который вёл торговлю с Китаем и Маньжурией. При Петре I город был укреплён крепостью».

Справочник так классифицировал население: казачество – аборигены; киргизы – иногородцы; великороссы, малороссы и всякая мордва – переселенцы. Была в городе немногочисленная группа людей – политические ссыльные в места отдалённые (в юрисдикции Российской империи были и «места столь отдаленные» и «не столь отдаленные»). Справочник отмечал, что эта группа людей была проводниками прогресса и культуртрегерства. Справочник отмечал неисчерпаемые богатства уезда, которых не могли освоить не только старатели, но и концессии Риддера, и акционерное общество Лена-Гольдсфилд, или золотопромышленник типа Меньшинова. Богатства огромного, чисто расейского размаха. Добытое промысловиками не могли переработать не только многочисленные кустарные кожевенные, мыловаренные, маслобойные и прочие заводики, но даже крупные паровые мельницы Бабкина и Мусина, маслобойный и спиртовой заводы Сидорова. Большая часть сырья вывозилась в Китай, в Семипалатинск, для чего по Иртышу ходили пароходы, а зимой шли огромные обозы. Русско-Азиатский банк был вне конкуренции по финансовой устойчивости.

Справочник отмечал, что, несмотря на близость и обилие булыжника, а также каменного щебня, дороги неудобные, а в городе не было мостовых и только на двух улицах были тротуары из диких плит гранита.

Надёжный способ

пробудить память

Начну писать о том, что помню сам.

Помнить события окружающей меня жизни я начал с трёх лет, с того момента, когда мне на голову свалился баул с гвоздями, весом в полпуда. Событие чрезвычайное, и в семье оно произвело большее волнение, чем события в Лиссабоне и Мексике. Настя перепугалась, что ей влетит от матери, потому что не уберегла братца, оставленного на её попечение, за которого она отвечала если не головой, то другой частью тела. Мама перепугалась ещё больше: что может умереть мужская душа – продолжение рода. Отец немедленно съездил на извозчике за врачом, и все ждали, затаив дыхание, какой приговор будет вынесен мне научно-медицинской инстанцией. Врач Сироткин, увидев мой глаз и не заметив в нём страдания, подмигнул мне и не спеша вымыл руки. Затем потребовал тёплой воды, не спеша отмыл запекшуюся кровь и снова умыл руки, без всяких признаков волнения, что мама могла понять так: «Безнадёжен, и я умываю руки». На её тревожный вопрос матери он попросил пригласить его на мою свадьбу если до этого я сам или кто другой не проломит мне голову более основательно. «А лекарство?». «Смажьте гусиным салом снаружи и гусятиной изнутри».

Шутки-шутками, а гусиное стегивешно досталось мне, и жизнь оказалась прекрасной. Настя отдавала мне всё заветное – фантики, переводные и вырезные картинки. Мама готовила мне самое любимое блюдо – хлеб, поджаренный с яйцом. Отец завалил меня книжками с олеографиями издания Сытина.

Но пришлось встать с одра скорбящего, потому что лето в разгаре, а базар, что против нашей квартиры, был завален горами арбузов и дынь, уставлен вёдрами чёрной и красной смородины, корзинами клубники и малины, и лотками с ворохами ревеня, слизуна, кислицы, морковки. Имея пятак или семишник[11 - Две копейки.], чего только нельзя было купить! А если не было и копейки, то посмотреть на всё это тоже стоило.

Однако и базар – не граница жизни, а больше выставка того, что есть лучшего в жизни. Если хорошая погода, можно сходить на Верхнюю пристань, где выгружают ящики и тюки, где пахнет яблоками и парфюмерией. Можно пройти на Нижнюю пристань где пахнет мылом, кожами, дёгтем, дубовый корой, овчинами. Не нравится – рядом крепостной плац, на котором маршируют солдаты. Насмотревшись, хочется самому ходить вот так – неудобно, но красиво (балета видеть не приходилось), поворачиваться, целиться лёжа, с колена, стоя.

Можно было бродить где угодно, и везде можно было видеть красивое или необычное. Я был избавлен от работы, потому что был мал и мужчина. Корова – на попечении мамы, работа по дому – обязанность Насти. Не было и угнетения родительским деспотизмом – гуляй, только не мешай людям и соблюдай несложный кодекс приличия.

Ходя по улицам, можно было заглянуть в подвальные окна и увидеть работу сапожников, шорников, скорняков, булочников. На дворе работают бондари, лодочники, каретники. В высоких окнах – чудесные цветы, за гардинами можно представить красивую жизнь, потому что слышались звуки музыки или пения. Иногда около приподнятой гардины можно было увидеть читающую живую барышню, похожую на картинки в журнале «Нива» и уж никак не похожую на замухрышку Настю.

Так воспринималось представление о жизни.

А вот представление о социологии.

Социальное положение людей воспринималось визуально: по одежде, упитанности, изнеженности лица и рук, даже по походке.

Крестьяне – мужики и бабы. Лапоть самая неказистая – жилет, а то и посконь.

Солдат – серая масса, лиц не запомнить. Конечно – герои, христолюбивое воинство, но нижние чины, которых не пустят туда, где благородные люди. Зависти не вызывают. Иное дело – казак: фуражка набок, чуб, лампасы, а если на коне, то как не позавидуешь.

Офицер – это «душка». Походка и манеры чего стоят – словом, «благородие».

Купец – их степенство. Об этом свидетельствует и облик, и одежда.

Священник, чиновники, мастеровые – все на своем месте, привычно, обыденно, понятно. Были и нищие, но их знали по имени: Тимушка, Сёмушка, Ипатьевна. Им охотно давали милостыню и ночлег. Это были, главным образом, Христа ради юродивые.

Это при хорошей погоде.