Панихида по Бездне

Нарастающий ком неуверенности, который, без сомнения, выбил бы из Томаса всё желание что-либо делать, остановила Глория, медленно и вальяжно проходившая ко входной двери. Подойдя совсем близко, она села и тем самым взглядом нацелилась на дверь, а после и на самого Томаса, будто недоумевая, почему он всё ещё стоит на месте.

– Опять ради тебя? – чуть нахмурившись, спросил Томас. – Ладно… Ладно, ладно, ладно. – Томас посмотрел на тумбочку у лестницы, на которой он двумя днями ранее оставил подаренную Артуром флягу с мёдом.

Томас тяжело вздохнул и понял, что всё уже решил.

На то, чтобы добраться до бухты, у Томаса ушло меньше часа. Его катер с гордым именем «Седобородый» достаточно быстро справился с поставленной перед ним задачей. Для самого же Томаса ни прошло и пяти минут. Он пропустил весь путь, увлечённо рассуждая и на чистом автомате правя судном. В его голове смешивались два чувства: разумная опаска (но почему-то не та, что должна была остановить, а, скорее, которая поддерживала азарт) и будоражащая жажда к открытиям. Долгое время в нем не играли эти две эмоции, и потому сейчас он, не имея от них защиты, слепо шёл ведомым.

«Седобородый» проплыл меж рифов в открытое пространство бухты. С новым интересом, коего не выказывал в предыдущие разы посещения этого места, Томас вглядывался в детали, опасаясь пропустить что-то важное. Очень напряжённо и немного трудно, ведь в глубине души он и не подозревал, что могло его тут ожидать. Никакие, даже приблизительные версии не всплывали в его сознании.

Томас остановил катер посреди бухты, став в некотором роде бельмом посреди бездонного синего зрачка. Он слегка нерешительно отошёл от штурвала и выглянул за борт, всматриваясь, насколько глубоко дно. Томас открыл для себя на удивление глубокую впадину, которая совершенно точно была чужда здешней местности. Он не придавал этому значения раньше, хотя, когда был здесь впервые ещё в детстве с отцом, приметил странную глубину и по-детски боялся выглядывать.

Томас вышел на середину палубы. Он достал из сумки рог и, взяв его в две руки, завис на нём глазами. После минутного промедления Томас резко бросил нахмуренные глаза на Глорию, демонстрируя свою готовность. Та ответила понимающим взглядом.

Лёгкие растянулись в мощной затяжке. Воздух, запертый в замкнутом пространстве, давлением распирал грудь. Ровными, неспешными движениями рука приподняла горн. Губы прильнули к хвосту. Веки прикрылись, каждый мускул на теле расслабился. Томас выпустил сплошную струю плотного воздуха. Рёв разлетелся по округе, затмив все сторонние шумы.

Мир оглох. Томас замер в ожидании. Он скрючился, подобно опустошённому воздушному шарику. С крепко зажмуренными глазами, с частым дыханием кролика и с полностью спазмированным телом. Томас стоял, будто ожидая, что вот-вот упадёт небо. Только спустя несколько десятков минут он позволил себе сделать нормальный глубокий вдох и приоткрыть один из глаз. Ничего не происходило, а мир потихоньку стал возвращать себе жизнь. Вот уже и ветер снова вовсю завывает, чайки где-то в вышине оживлённо общаются друг с другом, и вода нещадно хлещет корабль по бокам.

Томас выпрямляет спину и оглядывается вокруг. Тело расслабляется. Его лицо выводит мину спокойствия. Он втягивает немного воздуха, желая что-то сказать Глории, и делает шаг в её сторону.

Деревянный настил скрипнул, «Седобородый» разломило пополам.

Боль, разливающаяся в груди, и свет, что скрывается за колоннадой остроконечных зубов. Единственные две скудные мысли, что успели искрами сверкнуть в отрешённой и ничего не понимающей голове несущегося в объятья разверзнутой бездонной Пасти Томаса.

Челюсть сомкнулась, монстр исчез в глубине.

Глава 5. Собор

В этот день всегда холоднее, чем обычно. Каждый год после процессии в воздухе виснут дымные облака ладана, что будят хроническую грусть жителей города. Яркий и знакомый до душевной боли каждому в этом городе запах окутал всю площадь, от дальних завалов до собора Святого Константина. По пути проходившей несколько часов назад процессии вьются терпкие массы дыма, и будут тут витать ещё несколько суток, напоминая жителям о прошедшем.

Лана бежала вдоль площади, жадно хватая ртом воздух. Очень уж долго она ожидала этого дня. Пришло время для того, чтобы наконец с гордостью сказать отцу Авдию, что она готова. Задержавшись у тёти, мнение которой сложилось в нескольких не совсем благочестивых строчках: «…плевать я хотела на этих моряков и на Авдия твоего», Лана ныне была раздосадована и омрачена тем, что приходится нарушать правила и подрывать своё положение в глазах «святого» человека.

Девушка изо всех сил рвалась подоспеть вовремя, не жалея силы и не принимая во внимание, что из-за чрезмерности вдыхаемого мохового ладана её восприятие чуть исказилось опьянением и она рискует упасть в обморок прямо тут, на сырую каменную кладку. Но вот собор уже выглядывает из завитков, а Лана быстро взбирается по ступеням вверх. Запыхавшись, она прилегает к массивным вратам и останавливается, переводя дыхание. Ей нужно всего мгновение, чтобы вернуть ясность в голове. По его истечению Лана хватается за ручку и, прилагая все силы, на которые способна, тянет на себя. Из-за большого веса и слабых рук петли массивных бронзовых дверей издали протяжный и пронзительный скрип, что отразился в соборе, оставшись лишь эпизодической подпевкой высоким голосам хора. Искупив свою сконфуженность осознанием того, что её чудесным образом не заметили, Лана оглядела собор и поняла, что успела. Отец Авдий ещё не появлялся. Светлая улыбка дугой появилась на её лице.

Собор был полон. Все места, коих было более четырёхсот, были заполнены людьми, так что ещё где-то с полсотни стояло у входа. Лана, отстранившись от основной кучи, встала сбоку от последнего ряда с определённым желанием быть замеченной отцом Авдием, когда тот выйдет к проповеди. Она хотела как можно скорее увидеть его лицо, ведь несколькими неделями ранее определённо высказалась, что к панихиде огласит своё решение. И теперь, когда время пришло, Лана хочет, чтобы самый близкий ей на свете человек порадовался за неё.

Песнопения подходили к концу. Из-за постепенно затихающих ангельских голосов Лана все отчётливее начала распознавать два хриплых и тяжёлых баса. Двое мужчин, сидевших в паре рядов от неё, что-то увлечённо обсуждали. Вся громкая сила надрывистого, явно из-за десятилетий заливания в глотку масс алкоголя, голоса полезла в уши девушки. Странно, что эти люди остались на проповедь. Основная масса верующих отсоединилась ещё на площади, ведь уровень веры нынешней паствы Дадхэма ограничен прогулкой вдоль мостовой, и только. Они тешат свою совесть, почтив умерших до врат собора. На первооснову этого мрачного дня, а именно на молитву, как повелось, большинству плевать. И с каждым годом это большинство растёт. Потерявшие родных всё реже обращаются к вере как к отдушине.

Так почему же двоим отборным морским чучелам так нужно было пребывать на завершающей части панихиды и своими гулкими голосами мешать тем немногим людям, для которых этот день не просто мгновение, что нужно пережить, а нечто личное и важное? Этот вопрос, увы, остался для Ланы без ответа.

«Сволочи», – проговорила у себя в голове Лана.

– …яного слышал? – возбуждённо произнёс мужчина помладше.

– Под Раусом, что ли? – предположил второй.

– Были, – добавил первый мужчина и кивнул. – Вчера загребает в порт корделика. Весь обжаренный, как цыплёнок, да с тремя дырами в пузе.

– Стоп, стоп, стоп. Времени-ка. Это как так в порт? В Люцейский?

Первый кивнул так, будто это само собой понятно.

– От, херня какая, – с ошеломлённым лицом проговорил второй.

– Так я того же. Де ты был, шо не видел? Там вся округа тёрлась. Ну, пока чёрнушники не проснулись.

Навстречу уходящему хору направился пожилой мужчина в белоснежной рясе. Девушка чуть подалась вперёд. Её лицо снова озарилось ярчайшей улыбкой, некогда прерванной безнравственными болтунами. Вот он. Тот человек, которого она ждала. Тот самый светлый и самый добрый. Многие в соборе знали отца Авдия и уважали его как человека высоких моральных принципов. Ему могли открыться даже самые замкнутые и нечестивые. Тем не менее появление столь значимого человека не помешало двум наглецам. Мужчины продолжали говорить, наплевав на все нормы.

– Я те говорю, чё-то происходит. «Багряный» чё-то готовит. Я знаю, – отведя глаза в сторону и прищурившись, проговорил первый.

– Знаешь? – резко бросил второй.

Первый скорчил вопросительную гримасу, не понимая, к чему этот вопрос.

– С чего это знаешь? Откуда? – пояснил второй довольно грубым тоном.

– Ну так «Синие пики».

– Что «Синие пики»? Я спрашиваю, на хрена ты с этим людом водишься? У тебя жопа давно в огне не бывала? Знаешь же, что в Дадхэме за такое вешают. За язык длинный.

– Ой, да на хрен тебя. Не твоей братии меня учить.

Мужчина в рясе подошёл к алтарю и, немного откашлявшись, громко начал.

– Здравствуйте и благословенны будьте! – громко разнеслось по всему собору, прерывая говорящих. – В этот скорбный день с нами нет епископа Иннокентия. Он пребывает в Граде с важным и неотложным делом. По этой причине мне, отцу Авдию, поручено прочитать завершающую проповедь. Но сначала молитва. – Отец Авдий отодвинулся на полшага от алтаря, взял двумя руками сверху и снизу Писание и громко начал молитву. В это же мгновение первый мужчина продолжил прерванный разговор.

– Ты слушай не слушай, а говорить буду. Я в пиках с несколькими челноками разговор имел. Все как один говорят. В Синерии подниматься будут.

Второй откинул голову набок, закатил глаза и тяжело выдохнул.

– Опять?! – усталым голосом спросил второй. – Им не надоело?

Лана, исполненная возмущением, шикнула в сторону мужчин. Те, на секунду прервавшись, посмотрели на неё, потом, скорчив наплевательские лица, продолжили. Лана нахмурилась, чем омрачила свой светлый образ.

– Про Лестера слышал небось? Да по-любому слышал. Он-то все эти геройства и творил. Нынешний капитан «Багряного».

– И чё с того? – наплевательски спросил второй.

– У Лестера ноль поражений. Ни разу с боя не сбегал. Кто на твоей памяти на корналион вот так просто нападал? – быстро и возбуждённо проговорил первый.

– Раус. И закончил соответственно, – спокойно проговорил второй.

– Как он закончил?! Его не Канцелярия грохнула, а крыса какая-то!

Тут уже и отец Авдий услышал выкрики двух наглецов и на мгновение, что длилось меньше секунды, прервался. Вот этого Лана стерпеть не могла. Она достала из кармана какую-то бумажку, скомкала её и точным броском угодила прямиком в голову одному из говорящих. Он, опешив, встряхнул головой и приподнялся на ноги с бумажкой в руках да озлобленно недоумевающим оскалом на роже. Повернулся в сторону Ланы, но, заметив, что почти весь собор пилит его с собеседником порицательными взглядами, вернулся на место и притих. Его примеру последовал и другой мужчина. Они оставили разговор и стали слушать оставшуюся часть молитвы.

Отец Авдий дочитывает молитву, кладёт на алтарь святое Писание и открывает его на определённой странице, что была помечена красной плетёной закладкой. Медленно оглядев зал, его глаза попадают на Лану. Авдий незамедлительно отвечает ей зеркальной, столь же доброй улыбкой, что лучезарно светилась на её лице. Слегка откашлявшись, он стирает с себя и малейшие признаки радости, делает строгую мину и начинает проповедь.

– Смирение! – громко вступил он. – Зачастую самым правильным становится путь примирения с волей судьбы, с волей Отца.