Тотемизм

– Уже поздно, мне завтра рано вставать, – пришлось врать.

– Очень гостеприимно! Ставь чайник!

– Нет, спасибо за все.

Мне досталась роль клоуна, выносящего слезливость ситуации и посуду. Когда Костя натянул ботинки, он тихо прошептал:

– До завтра!

Не знаю, почудилось мне тогда или нет, но вы почти или нет поцеловались в губы. Определенно точно знаю, что не хочу об этом думать. Тогда мне не хотелось с тобой разговаривать.

***

Свет испугал странным сиянием с высоты своего истока – Солнца. Потянулись тысячами голодные и прожорливые лучи – дети южного июля. Они, любопытством изможденные, заглядывали в потаенные уголки царства тени. То был поздний рассвет, и встретиться с ним удавалось немногим. Топорщились спутанные ресницы вновь проснувшихся, их же руки под прозрачной струей водопроводного крана смывали с мятого лица ночной пот.

В городских кухнях самый большой, но незаметный и умный предмет – окно. Глупее всего и бесполезней не встречался мне на земле другой предмет – единственное в комнате окно, закрашенное темной масляной краской. Словно прячется его хозяин в известной пещере и не совсем понимает, что электрическое сорокаваттное солнце не заменит оригинала. Может, всего-навсего у человека нет иного места, чтобы поставить массивный шкаф, набитый приобретениями длиною в жизнь. Столько их накопилось, что не извлечь уже собственный нос из хлама прошлого, все глубже тонет он в нем, и ужас охватывает, когда наступает вечный мрак в жилище. Нет, представить трудно, как по однозначной идее и с исключительной целью мученик возвращается домой с банкой краски, начисто вымывает стекло, протирает рамы, нежно держит в сильной руке мягкой шерсти кисть, окунает ее в серую жижу и делает первый мазок. После, когда работа окончена, довольно потирает руки, переполняясь чувством достоинства оттого, что цель достигнута, свет сжит со света. Теперь, может, маляр ненавидит из-за этого человечество, замышляет устроить ему подобное лишение. Сейчас он, скорее, опасен, чем обычен. Впрочем, жизнь иногда заставляет отдавать лучшее и единственное.

К счастью, у большинства окна имеются. Но постепенно они превращаются в неинтересные украшения. Часто человек прикасается к чайнику, к ручке холодильника, садится за стол, начинается процедура намазывания масла на ломтик несвежего хлеба. И только сонные уголки глаз непроизвольно направлены на окно, на совсем еще юный рассвет, на свет. Все остальное унывает во тьме мыслей о предстоящем дне.

Небо режет глаза ясностью. Такое огромное, оно помещает на свою неуловимую поверхность и тучи под левой лопаткой – в Европе, и еле видимые облака на башмаках – в Австралии, и снег на волосах – в Антарктиде, и звезды в правой ладони – в Америке. Лоб, ум, голова ясны – над Россией безупречное лето. Подношу ко рту коричневатый кипяток – обжигаю небо. Провожу языком и ощущаю его ребристость. Есть уже не хочется, но больше делать нечего. Продолжаю смотреть в окно, контролирую послушный рассвет. Хотя он отлично выполняет свое дело: никогда не отлынивает от работы, приходит вовремя. Когда чувствует, что жизненно необходим людям, особенно весной, начинает приходить раньше, летом постепенно убавляет свой рабочий день, зимой подрабатывает в каком-то другом месте, поэтому приходит поздно. Я его не виню. Ему надоедает делать одно и то же круглый год вот уже несколько миллионов лет.

Интересно, случается ли когда-нибудь такое, что два близких человека делают одновременно одно и то же, при этом находятся они на внушительном расстоянии друг от друга. Например, я сейчас вижу, что творится на улице. В этом мне помощником выступает окно. Там ясно, а вчера был дождь. Кусочек неба всегда есть у каждого человека. Небо объединяет. Оно общее для всех, одинаково красиво для всех, одинаково ласково и нежно для всех. Я думаю об этом и о тебе. Может, и ты сейчас стоишь возле больничного окна и разглядываешь шарики облаков. Хочешь, я отодвину их для тебя, чтобы лучше рассмотреть желтое солнце. Целиком. Или ты покажи мне небо. Подари мне небо. Целиком.

Никакого неба сегодня мне не подарили, впрочем, не подарят никогда. В больнице мне преподнесли твой скучающий взгляд и, как часто происходит, надежду.

– У тебя еще кто-то бывает? – подсказали мне свежий букет и ваза с фруктами в твоей палате.

– С работы активисты приходили. Убери все. Ненавижу запах лилий, мне кажется, он сожрет меня. Фрукты отдай на кухню. Или возьми домой. Тошнит от них.

– О чем разговаривали?

– В офисе все по-прежнему. Мне еще долго здесь торчать?

– Не знаю, – прозвучала улыбчивая ложь. – Потерпи.

– Не могу. Почему Костя не приходит?

– Времени, может, нет. Прислал же делегацию, значит, помнит.

– Сходи к нему. Спроси, не заменили ли меня.

– Ладно. Что тебе принести?

– Себя. Только скоро. Воняет. Хочу домой. В тепло.

– Разве здесь холодно?

– Нет человеческого тепла. Инвалиды не согревают друг друга. Они завидуют тем, кто меньше их пострадал.

– Глупости. Ты тоже завидуешь?

– Да, тем, кто умер.

– Я не смогу без тебя.

– Знаю. Считать себя мешком невыносимо.

– Ты не мешок.

– Тебе же тяжело со мной?

– Нет.

– Легко? Значит, легко! – Твоя отрывистая речь превращалась в вопль. – Разве не хочешь объятий и поцелуев? Разве не хочешь ощущать, как под нами рвутся простыни?

– Хочу.

– А я не могу! Слышишь, не могу! И никогда не смогу!

На крик прибежали медсестры. Отодвинули меня к выходу. Воткнули в тебя шприц. Наш плач стих. В коридоре меня встретил доктор Лейн, подтолкнул в спину в свой кабинет. Хотелось послать его еще дальше, чем самое далекое место. Холодная рука страха и сомнений надела на мое горло ошейник. Стало трудно дышать. Ноги ослабели. Стена опустила меня на пол. Руки зажали глаза. Казалось, что ладони, давно пропитавшиеся слезами, пропускают влагу. Эдуард Прокофьевич меня крепко обнял.

– Хорошие новости, – продолжил он уже в кабинете. – Лечение прошло более чем успешно. Через неделю можете забирать домой.

– Зачем? Человек без движения?

– Не перебивайте. Вы правы. Если выписать сейчас, то, скорее всего, движения никогда не будет. Доктор Плешин, выдающийся нейрохирург, согласился провести операцию. У него есть все необходимое оборудование и медикаменты. Он всех ставит на ноги. А наш случай не самый худший. Раны заживают с удивительной скоростью.

– Двигаться? Можно ли будет жить прежней, нормальной жизнью?

– Через несколько месяцев будете заниматься пятиборьем в атлетическом зале, уверяю вас!

– Это самое главное. – Умелая надежда доктора светилась сквозь оголенные зубы.

– Дело остается только в принятии решения.

– О чем вы?

– О деньгах. Операция назначена на конец сентября. Если в течение семнадцати дней вы не заплатите, ее отменят. Без Плешина шансы равны нулю. Надеюсь, вы помните о задолженности?

– Да, конечно. Половина месяца – слишком маленький срок.

– Все в ваших руках. Я вас предупредил. Ювелирную работу никто не будет делать бесплатно. Торопитесь.

Действительно, новость хорошая. Но где взять деньги? За все время твоего нахождения в больнице сбережения иссякли. У меня денег давно не водилось. Твое упорное отрицание моих прошлых занятий заставили меня по-настоящему полюбить безделье. Назад в темные тоннели, подрытые под правосудие, не хотелось. Работу, которая быстро покрыла бы все наши расходы, не найти. Отзывчивые бескорыстные помощники – вот кто нам нужен. Последую твоей просьбе. Схожу к Константину. Возможно, этого дружка все еще интересует твоя жизнь. Добьюсь справедливости. В конце концов, я имею на это право.

– Спасибо, доктор. Не отменяйте операцию. Я найду деньги.

– Вот и замечательно. Удачи вам!