Тотемизм

Всего одну неделю не было Ольги рядом, но, по рассказам, этот период обозначился самым грустным в жизни Черепахи: она серьезно простудилась, и ее отправили на загородную дачу семейства, чтобы никого не заразить. С папиным водителем передавались ей несколько раз цветы и фрукты от Черепахи. Каждую посылку сопровождала открытка. Разноцветные фломастеровые буквы сообщали, что скучают, и желали скорейшего выздоровления. Чувствовалась искренность. Ольга оставалась единственным человеком, кто ни за что не предал бы. Благодаря ей мы познакомились ранней весной. Шел скользкий дождь. Мне куда-то предстояло срочно доехать, а попытки поймать такси не принесли результата. Ольга проезжала мимо с водителем отца Черепахи и уговорила его подвезти меня. Пока машина беззвучно перемещала нас по блестящим улицам к нужному месту, мы много болтали. Сначала о мелочах, потом приятно обсудили лето, в конце концов, она пригласила меня в гости, обещала познакомить с интересным человеком. Написала на лощеной бумажке адрес. Когда прощались, в ее глазах промелькнула скромная вера, оправдать которую мне непременно захотелось. В один из скучнейших дней появилось желание принять приглашение. Когда прохожие указывали на больницу, теплилась надежда на ошибку. Разочарование и удивление торопили меня обратно домой. Путь оказался немаленьким и уже проделанным, поэтому пришлось их отыскать. Теперь я ни о чем не жалею. С Черепахой и правда время проходило интересно. С тех пор в такие же дни безделья мы часто виделись.

***

Открываю глаза: на них падает теплый лучик солнца из еле видимой щелки между толстых штор. Технические трески и вои заглушают пение, шелест и даже карканье. Понимаю, что еще раннее утро, потому что окно выходит на север, и боковые лучи проникают сюда только сейчас. Моя квартира стала тесной для твоих жизненных потребностей. Двадцати квадратных метров спальни не хватает для ночных телефонных разговоров и бесконечных печатных работ. По всем горизонтальным поверхностям разложены какие-то цветные бумаги, макеты «один к ста», красочные плакаты и черно-белые фотографии твоих проектов. Часто приходится высоко поднимать ноги и перешагивать через корявые коробки и мотки проводов, чтобы не повредить ночной труд служащего рекламного агентства.

Помню твои попытки оборудовать туалет под кабинет большого босса, но соседские бачки и тонкие кирпичные перегородки постоянно отвлекали. Мы выходили из этого положения твоими поздними задержками на работе и моим молчанием после них.

Кухня приспособлена исключительно для подогрева пищи. Если еда не растет, то ее, искусственную, резиновую на вкус, цеховые дамы раскладывают в красочные порционные пакеты, на которых написано время, через которое – «Приятного аппетита». Готовить полноценный обед чаще всего было не для кого и не с кем. Кроме четырех стен, овального с массивной ручкой холодильника и масляной газовой плиты, на кухне не на что было облокотиться. Стол давно перенесли в спальню, чтобы тот продлил письменного товарища. Дуэтом они составляли солидную компанию книжным полкам, тумбочкам, стульям, но не сочетались с просторной кроватью. Взгляд постепенно привык к этому, даже удавалось избегать углов, которые часто норовили поставить то тут, тот здесь резкий синяк. Вместе мы давали картину современной деловой квартиры. Пыль заменилась весенним счастьем. А из центра комнаты расходились ленточки любви, в которых мы запутались.

Вижу тебя. Ты, как всегда, улыбаешься во сне. Он у тебя спокойный, и я никогда не могу понять, что происходит в твоей быстрой жизни. Ты каждое утро подолгу рассказываешь о том, как гуляешь по нашим любимым местам, мы крепко держимся за руки и молчим. Дышим приятной тишиной, потому что нам хорошо и кроме человека, идущего рядом, ничего не волнует. Физически мы рядом, и это приносит нам странное удовлетворение чувства собственности. Самое главное – мы рядом в мыслях, и это переполняет нас и заставляет молчать. Так считаешь ты. Но на самом деле не перебивает ту тишину мой постоянный страх того, что твое пугающее молчание однажды не вернет тебя ко мне.

Я глажу рукой твои волосы, целую в бровь и привычным взглядом осматриваю твое молодое тело. Ты лениво шевелишься и медленно открываешь глаза. Видно, что ты еще находишься там, где мы вместе гуляли несколько минут назад. На часах время. Оно не жалеет нас. Оно растит или старит, а мы не жалеем его. Дарим друг другу его неизмеримые единицы. Проживать время, не осознавая его количества, – вот наше предназначение. Замечательный и необходимый предмет – стена слева от входа в комнату: на ней висят часы с тремя стрелками, каждая из которых бежит одна за другой. Самое удивительное, что идут они в одну сторону. Люди тоже обычно ходят по пятам друг за другом, одни вперед, другие за ними, но через промежуток времени они встречаются. Все прикреплены своим началом к одной точке, и за рамки циферблата никто не выходит. Еще одна подсказка к определению потраченного времени – восход и заход солнца. Если за твердым прозрачным веществом, мешающим моим легким вдохнуть свежий воздух, все превращается из черного в серое, значит, прошло время планов и наступил момент выводов. А так как второе всегда преобладает над первым, не приносящим качественного удовлетворения, образуются психологические пустоты в подсознании, приводящие к жестоким действиям по отношению к собственной оболочке и оболочкам, ее окружающим. Ух, часто со мной утром случается так лихо загибать выдуманные теоремы, которые к вечеру становятся забытыми и далекими. Подло-пошлые мысли о жизни и поступках вошли в катастрофу планов. Так что придется терпеть лепет разочарованности.

Традиционно встаю, механически шагаю на кухню. Знаю, что ты ждешь. Не меня, чай. Наш ежедневный утренний совместный чай. Он бывает только раз в день. Потом ты будешь пить его без меня. Черный крупнолистовой чай – воплощение нашей любви. Крепкий, придающий нам бодрость чай.

– Возьми. Как спалось? – Хочу услышать очередной красочно описанный сон.

– Мы танцевали на берегу, по колено в молочно-теплой воде. Ветер трепал наши волосы, мы дарили друг другу звезды. Я люблю тебя. – Делаешь глоток, смотришь на меня поверх чашки. Понимаю, что с каждым следующим глотком ты все сильнее и сильнее будешь любить меня.

– Буду скучать, – говоришь ты и спускаешь ноги с кровати.

– Нет.

– Что нет?

– Я не буду. Приходи быстрее. – Внутренним голосом кричу, но до тебя долетает едва различимый шепот. Начинаешь одеваться. Мне нравятся твои джинсы, точнее, ты в них. Я запоминаю каждое твое движение. А ты не можешь этого сделать, потому что я лежу неподвижно, и вся моя внутренняя энергия уходит на то, чтобы мысленно заставить тебя остаться. Звенят ключи, щелчок дверного замка. И так каждое утро.

Ложусь на твою подушку. Помню несколько лет назад твои ворчания по поводу ее жесткости и величины.

– В этом доме лишь набитые рельсами мешки есть?

– Эта самая мягкая. Зато вечная.

– Жаль, что моя шея не вечная. Нам придется через несколько месяцев пойти к лоткам, где среди семечек и морковок торговки почти даром отдают свежие и ароматные человеческие шеи.

– Хорошо, завтра куплю.

– Чем меньше, тем лучше. Хотя, может, мы вместе? На выходных?

Неделя у тебя выдалась трудная, и мы никуда не пошли. Никогда. Ты, как и я, почти не пользуешься подушкой. Сползаешь среди ночи под нее. Когда засыпаем, мой нос разгуливает по твоим плечам. А потом мы незаметно меняемся. Думаю о тебе. Опять погружаюсь в глубокую дрему. Снишься ты. В раннем детстве.

Сидишь на полу в теплой, залитой солнцем комнате и перебираешь маленькими пальчиками предметы, аккуратно разбросанные вокруг тебя. Спокойно опущенные ресницы и умиротворенная улыбка уверяли, что тебе процесс доставлял безграничное удовольствие. У тебя еще никогда не находилось определенной цели в жизни, но мыслей об этом никогда и не возникало. Тогда было еще рано и незачем. Всегда о больших делах думает кто-то другой, большой, а мы узнаем это или из резкого приказа, или из ненавязчивой просьбы. Широта выбора сужена. Тебе просто позволялось жить, потому что тебя родили на этот, а не на тот свет, здесь так положено. Общество кроваво и долго переживает какие-либо перемены, так необходимые для существования. Поэтому все приходит к своему финалу, обычно грустному, редко – к победному, именно это и подает надежду.

Бесконечное наслаждение тебе приносило одиночество. Не в том громком понятии, какое мы обычно представляем, слыша это слово, а твое маленькое, никому не заметное и тихое одиночество. И тебя оно пока не тревожило, как тревожило бы меня и вас, когда бы мы обнаружили, что это означает не свободу и независимость, а пустующую половину постели, вид пожелтевшего холодильника во время обеда, одна и та же реклама по телевизору и пылящийся второй бокал для вина. Компанией тебе служили игрушки и домики, в которых поселялась твоя вымышленная семья. Обычно она составлялась из трех человек. Огромный плюшевый медведь иногда бегал собакой, верным и единственным твоим другом, или лошадью, бороздящей бескрайние просторы храброй Франции. Франция, любимая страна, воображалась беззаботным садом с бескорыстными и бесстрашными мужчинами и добрыми женщинами. И кто-то один из них по твоим планам должен был когда-нибудь принадлежать тебе.

Любимых занятий у тебя было очень много. Сейчас вот ты мастеришь собственный кукольный театр. Сценарий давно написан кривым торопливым почерком. Сказка из толстого сборника. Очередная любовь какого-то королишки неизвестного царства-государства, преграды, опасность, спаситель-герой, и жили они долго и счастливо или по усам текло, а в рот не попало, точно не помню. На прошлой неделе мастерилась сцена: красились сиреневой гуашью ножки найденного где-то шероховатого стула, шился занавес из зеленого бархата, рисовались декорации. Преобладали яркие тона красного и желтого. Ведь богатство подразумевает яркость. Яркость внешнюю и внутреннюю. Не всегда так, но в основном все богачи имеют потенциал, который прикрыт жадностью и спрятан за постоянными расчетами. Все сделано без особых материальных затрат и по предварительным заказам билетов обещало приносить стабильный доход от выступлений перед родственниками, соседями, друзьями родственников, соседями родственников и друзьями соседей. А теперь подошла очередь самих мастеров актерского искусства: кукол. Голова у них была легкая, странного розоватого оттенка. Процесс изготовления непарной части тела занимал очень много времени. Еще месяц назад сделались все необходимые заготовки. Клей, газеты, пластилин. Парики. Костюмы. Что-то промелькнуло в твоей непричесанной голове. Глаза покраснели, кулачки сжались. Резко встаешь. Голой ножкой тщательно давишь угловатый череп злого короля. Постепенно переходишь к многочисленным рыцарям, придворным дамам и золушкам. Остался только добрый автор, он лежит справа от пугающего месива тряпья, бумаги и сломанных деталей из папье-маше. Нет! Это же ты! Ты видишь себя вечным игроком театра жизни – герой-рассказчик. Жестокая гримаса ребенка, поднятый стул-сцена с силой опускается на последнюю голову…

Звонок. Не понимаю, что происходит. Телефон звонит с короткими промежутками. Опять звонок. Кто там еще? Кто так жестоко посмел нарушить тишину страшного сна? Иду? Иду. Иду!

– Алло! – Приятный молодой голос мне кажется незнакомым, произносит давно забытое мое имя.

– Да, с кем говорю?

– Вы знакомы с… – слышу режущие звуки, составляющие твою фамилию. Я в растерянности. Не могу сообразить, что же голос от меня хочет. Сонный продрогший мозг медленно перебирает фотоальбом знакомых лиц. Нет, не может быть. Это ты! Я улыбаюсь, представив твои черные черточки на цветном глянцевом листке. Моя привычка ласково коверкать твое имя теперь, когда его произносят официально, мешает быстро отреагировать.

– Да. – Смотрюсь в зеркало и не вижу, чем я туда смотрю. Подозреваю, что глазами, но их эта плоскость, отражающая переднюю половину моего тела, не показывает. Это от бессонных ночей, количества жидкости, вытекшей из моего организма или влившейся в него.

Отчетливо рисуется в памяти та ночь, когда две недели назад мы сидели на балконе серой многоэтажки, синий бортик отгораживал нас от городской природы. Слышалась забытая музыка из ближайшего кафе-шашлычной, нескончаемо ездили пахнущие сгоревшим бензином и маслом машины, периодически раздавались пронзительный визг и лязг спешащего паровоза и голос той уставшей от нелегкой жизни женщины, оповещающий прохожих о прибытии поезда. Помню наше удивление, когда на стене, с которой уже несколько зим из-за постоянной влаги на семидесятилетних панелях собирались сползти нелепые смешные обои в укроп, сидел настоящий кузнечик. Как от каждого его шевеления мы приходили в какой-то по-доброму щемящий грудь восторг. Часто, находясь далеко за городом, ощущая телом нежную свежую траву, в ласковой тени деревьев, мы не замечаем кузнечиков. А тогда, в бетонной коробке с затхлым запахом пластика и ржавчины, мы встретились с подвластным только инстинктам кусочком природы. Ты и я. И он. Живой и зеленый. Никаких правил этикета, никаких законов морали. Никаких чувств. Лишь эгоизм. Эгоизм тоже инстинкт, которым одарены с рождения все живущие особи. Это спасательный рефлекс. Паучихи сжирают своих самцов, потому что это рефлекс. И женщины подминают под себя мужчин, боясь быть подмятыми.

Голос в трубке нервно пытался мне что-то объяснить.

– Алло? Вы меня слышите? – Не знаю, что мне говорили, потому что воспоминания нахлынули на меня не вовремя. Но глаза выдавили слезы.

– Да. Простите. Кто это?

– …вторая городская больница. Вы знакомы с…

– Да! – гордо произношу я, как будто ты кинозвезда.

– Срочно приезжайте. Не удалось справиться с управлением. Авария на… – Рука повесила трубку.

II

Природная сила Тигра в этом месяце лишит вас всяких надежд на улучшение ситуации. Беспомощность завладеет чувствами, на смену которым придет разочарование. Но долг заставит действовать. Звезды не располагают пока к активности. Стоит немедленно обратиться к друзьям за содействием.

В этой главе даны некоторые детали последствий автокатастрофы. Врач требует денег. Способа их найти нет, от этого внутри образуется пустота, заполнить которую вновь предстоит Черепахе в день своего рождения. Там мы впервые встречаем Натали.

В поисках тебя ноги привели пустое туловище на знакомый балкон. Там постелен неприлично грязный ковер, разъедаемый слизистой жидкостью, которую сплевывают прямо на пол в минуты досады или после неприятного обеда. Она пенится и, засыхая, образует пятна, покрытые неровной коркой. В половинчатой кокосовой скорлупе-пепельнице непроизвольно складируются табак и отряды потушенных сигарет. В углу горбится треногий стул с решетчатой спинкой, ей он опирается на бортик, поэтому стойко может выдержать любой вес. В середине ковра – потрескавшаяся глубокими морщинами полка.

– Раньше на ней стояли виниловые пластинки с моими любимыми детскими сказками, – раздраженно прохрипело горло, когда передо мной открылась картина твоего почетного нахождения на памятной полке.

– Теперь на ней сижу я. Здесь же грязно. – Пытаешься извиниться.

– Добро пожаловать на остров неудачника и побежденного, – с грустью вздыхаю. – Единственное место, удовлетворяющее обычную человеческую потребность в скверном образе жизни. Чудаки те, кто сдерживается, прячется за титулами и властью. Они подавляют в себе животное, еще не электронное происхождение.

– Чуднее те, кто принял подобный образ жизни, смирился с ним и ничего не собирается делать. Есть такая категория людей. – Эту историю с добавлением разных деталей мне уже несколько раз доводилось слышать. – Никчемных бомжей. В иных государствах им предоставляют бесплатное жилье, пособия, находят подходящую работу. Они все разом теряют, теряются сами и вновь с удовольствием стелют картон и тряпье вблизи теплотрассы. Днем становятся частью толпы, собирают бутылки, выворачивают целлофановые пакеты с остатками еды. По выходным устраивают семейные походы на свалку в связи с меняющимся сезоном.

– Они счастливы в привычке так жить!

– Кто-то трясется за каждую монету, имея в памяти прошлую бедность.

– Кто-то съедает сначала сочную котлету. – Мы понимали друг друга и не понимали тех, кого осуждали. У нас такие же черты, но стыда или подобного чувства мы не испытывали. Мы радовались жизни и себе. – А потом жует рис, припоминая детские годы, когда мясо мог взять старший и сильный сосед по столу. Кто-то почти не тратит зарплату, обещая себе морское побережье летом. Кто-то хранит рваные вещи и ждет удобного черного дня, чтобы их использовать. Каждый имеет слабости, которые говорят о потребности в бомжевидном образе жизни.

– Уют и роскошь созданы цивилизацией, но так ли они важны? – Твой вопрос не требовал ответа. Мы задумчиво уставились на стеклянное небо. Мы гордились отличием от других.

Тот остров нищеты. Мои редкие вылазки туда после утомляющих блесков начищенных зубов и фужеров, казалось, балансировали мои потребности. Как иногда приятно задуматься о ничтожности человеческих мыслей и о могуществе их заблуждений, прикуривая потушенный, сбереженный для торжественного празднования бедности и любви к ней остаток сигареты. Если б меньше в людях властвовала лень, им не пришлось бы навсегда застрять в числе шестидесяти процентов тех, в чьих руках исключительно жалкое существование. Многие ставят деньги причиной того, что они на дне узкого колодца, одновременно являясь этим водохранилищем, где с годами заводятся инфузории и пиявки. Имея стремление, можно просто выйти оттуда, выйти и купить марочных сигарет. Но канализация врожденной наготы затягивает. На следующий же день, разглядывая стодолларовые купюры, я буду с презрением отпихивать руку уже с утра охмелевшего нищего. Сегодня же я одинокий бомж. И мне это нравится.

Провал в никуда. Организм очнулся, когда на балконе стемнело. Пришло осознание того, что мое состояние сейчас научно называют истощением сил. Несколько бессонных ночей давали о себе знать. Глаза превратились в два маленьких уголька, и разобрать тот тусклый свет, который они передавали мозгу, стало невозможным. Губы высохли и хотели влаги, но рот, пищевод и все, что за ними следует, не воспринимали никаких инородных жидкостей. Они горели изнутри. Руки жалко болтались справа и слева от сгорбленного тела. Ноги слабо сгибались в местах, предназначенных для этого. Голова в одиночестве, изолированная от других органов, неизменно продолжала работать. Мы пытались тебе помочь. Кто-то из нас твердо набрал номер справочной, чтобы узнать телефон больницы. Кто-то принял решение ехать к тебе. Или приблизить тебя ко мне. Кто-то меня торопливо одел. Что? Что произошло?