Агнесса из Сорренто

Агнесса из Сорренто
Гарриет Бичер-Стоу

Азбука-классика
Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896) – известная американская писательница, автор романа «Хижина дяди Тома», книги, которая произвела грандиозный переворот в общественных настроениях, завоевав важное место не только в истории литературы, но и в культурной и политической истории Соединенных Штатов Америки.

В настоящее издание вошел религиозно-исторический роман «Агнесса из Сорренто», изданный спустя десять лет после «Хижины дяди Тома». Действие романа происходит в солнечной Италии в конце XV века, во времена правления печально известного папы Александра Шестого. Прекрасная юная Агнесса мечтает посвятить себя служению Богу, уйдя в монастырь. Однако ее красота привлекает настойчивое внимание мужчин, среди которых – молодой предводитель разбойников, отлученный от церкви, и суровый настоятель монастыря…

Гарриет Бичер-Стоу

Агнесса из Сорренто

Harriet Elizabeth Beecher Stowe

AGNES OF SORRENTO

© С. Ардынская, перевод, 2024

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Азбука

Глава 1

Старый город

Косые лучи закатного солнца падают на древние ворота Сорренто, превращая в золотистую бронзу бурые каменные ризы статуи святого Антония, который, со своей массивной митрой и воздетыми дланями, вот уже столетия оберегает город.

Там, в вышине, в золотистом итальянском небе, он, застывшим жестом вечно благословляющий обитателей Сорренто, пребывает в тишине и покое, а тем временем из года в год оранжевые лишайники и зеленые мхи, пробиваясь из всех швов, усыпают причудливыми узорами его священнические одеяния, маленькие пучки травы непрошено украшают кисточками и фестонами складки его облачения, цветущие гроздья какого-то дерзкого растения золотистым дождем низвергаются из широких обшлагов его рукавов. Маленькие птички усаживаются на него, словно на насест, чирикают и беззаботно отирают клювики то о кончик его носа, то о навершие его митры, а раскинувшийся у подножия его статуи мир занимается своими делами, как и в те дни, когда жил добрый святой, разуверившийся в человечестве и потому принявшийся проповедовать птицам и рыбам.

Кто бы ни проходил под аркой этих старинных ворот, неусыпно хранимых святым, мог увидеть в их тени сидящую напротив прилавка с золотистыми апельсинами маленькую Агнессу.

Она являла собой весьма привлекательное зрелище, читатель, со своим личиком, напоминающим те образы, что встречают нас на стенах маленьких придорожных часовен солнечной Италии, где возжигают по вечерам бледную лампаду, а по утрам убирают алтарь свежими левкоями и цикламенами.

Пожалуй, ей уже исполнилось пятнадцать, но она была так мала ростом, что до сих пор казалась ребенком. Ее черные волосы разделял безупречно ровной белой линией пробор, сбегавший до высокого выпуклого лба, который сообщал всему ее облику серьезное выражение и говорил о склонности к размышлениям и молитве, подобно тому как дверь собора возвещает о совершаемых за нею христианских таинствах. Из-под высокого чела устремляла она на мир взор карих прозрачных глаз, задумчивые глубины которых напоминали воды какого-нибудь святого источника, прохладные и чистые, столь не замутненные, что сквозь толщу их различим даже ничем не запятнанный песок на его дне. Над маленьким ее ртом виднелась небольшая ямка, свидетельствующая о сдержанной страстности, в то время как прямой нос и изящно вырезанные ноздри своим совершенным очерком приводили на память те фрагменты античных статуй, что так часто исторгает из себя итальянская земля, таящая в недрах своих множество древних гробниц. Обыкновенно Агнесса держала головку и поднимала глаза с застенчивой грацией, присущей тянущейся ввысь фиалке, однако лицу ее было свойственно выражение одновременно серьезное и безмятежное, заставляющее предположить в ней незаурядную силу характера.

В описываемое мгновение ее пригожая головка потуплена, а тень от опущенных длинных ресниц падает на бледные гладкие щеки, ведь в Соррентийском соборе бьет колокол, призывающий на молитву «Аве Мария», и девочка сосредоточенно перебирает четки.

Рядом с нею сидит женщина лет шестидесяти, высокая, величественная, широкоплечая, широкобедрая и полногрудая, как большинство крепких, дюжих соррентийских кумушек. Крупный римский нос, решительно сжатые губы и энергия, читающаяся в каждом движении, выдают в этой пожилой матроне несокрушимую уверенность в себе и целеустремленность. А при звуках вечернего колокола она откладывает веретено и склоняет голову, как полагалось в те дни доброй христианке, но, впрочем, и тут выказывая бодрость и решительность.

Но если душа девочки, свежая и невинная, словно майское утро, не изнывающая под гнетом повседневных забот и даже не помышляющая об этом докучливом бремени, возносилась в молитве к небесам, точно освещенное солнцем легкое облачко, то в молитву, что твердила седовласая матрона, вплелась, как дурная нить в чистую ткань, мирская расчетливость: она мысленно возвращалась к тому, сколько продала апельсинов, и прикидывала, какую прибыль получит за день, пальцы ее на миг оторвались от четок и скользнули в глубокий карман, проверяя, спрятала ли она последнюю монету с прилавка, а когда она святотатственно подняла глаза, решив проследить за пальцами, то внезапно заметила стоящего у ворот красивого кавалера, который рассматривал ее пригожую внучку с неприкрытым восхищением.

«Пусть глядит на здоровье! – сказала она себе, с мрачным видом хватая четки. – Хорошенькое личико привлекает покупателей, а наши апельсины надобно обратить в барыш; но тот, кто посмеет не только разглядывать, будет иметь дело со мной, а потому отвернись, барчук, и вместо того, чтобы глазеть на мою овечку, купи-ка лучше апельсинов! Ave Maria! ora pro nobis, nunc et…»[1 - Радуйся, Мария, молись за нас, ныне и… (лат.) – Здесь и далее примечания переводчика.] и т. д. и т. д.

Прошло еще несколько мгновений, и молитва, волной хлынувшая на эту странную, сумрачную старую улицу и пригнувшая все головы до единой, подобно тому как пригибает ветер алые головки клевера на соседнем поле, стихла, и обитатели ее вернулись к своим тщетным земным мирским делам, возобновив именно там, где прервали их при первых ударах колокола.

– Добрый вечер, красавица! – сказал кавалер, подходя к прилавку торговки апельсинами с непринужденным, самоуверенным видом покорителя сердец, не сомневающегося в легкой победе, и устремляя на все еще молящуюся девицу пронзительный взгляд зеленовато-карих глаз, которые вместе с орлиным носом придавали ему сходство с горделивой, надменной хищной птицей. – Добрый вечер, красавица! Если не поднимешь ресницы, то мы примем тебя за святую и ревностно будем почитать.

– Господин! Мессир! – проговорила девица, и тут ее гладкие щеки залил яркий румянец и она вскинула на кавалера большие мечтательные глаза.

– Агнесса, опомнись! – упрекнула ее седовласая матрона. – Господин спрашивает тебя о цене апельсинов. Да проснись же, дитя!

– Ах, мессир, – пролепетала девица. – Вот дюжина отменных.

– Что ж, их я и куплю, красавица, – заключил молодой человек, небрежно бросив на прилавок золотой.

– Агнесса, сбегай разменяй его у Рафаэля-птичника, – не растерялась кумушка, схватив золотой.

– Нет, матушка, – нисколько не смущаясь, возразил кавалер. – Сдачу я возьму юностью и красотой.

И с этими словами он склонился и поцеловал красавицу прямо в лоб.

– Стыдитесь, сударь! – воскликнула пожилая матрона, воздев прялку и сверкая глазами из-под серебристых волос, словно метая молнии из белой нахмурившейся тучи. – Не забывайтесь! Это дитя названо в честь блаженной святой Агнессы и пребывает под ее защитой и покровительством.

– Пусть святые молятся за нас, когда мы забываемся, очарованные их красотой, – с улыбкой ответил кавалер. – Погляди же на меня, малютка, – добавил он. – Скажи, ты будешь за меня молиться?

Девица подняла на него большие серьезные глаза и посмотрела на надменное красивое лицо взглядом торжественным и вместе с тем любопытным, иногда свойственным маленьким детям, и румянец медленно сошел с ее щек.

– Да, мессир, – отвечала она просто и спокойно. – Я буду за вас молиться.

– И повесь это от моего имени в часовне святой Агнессы, – добавил он, снимая с пальца и опуская ей на ладонь брильянтовый перстень, и, прежде чем бабушка и внучка смогли произнести хоть слово и опомниться, он перекинул край плаща за плечо и удалился по узкой улочке, напевая себе под нос какую-то веселую песню.

– Этой арбалетной стрелой ты сразил хорошенькую голубку, – заметил другой кавалер, который, по-видимому, тайком наблюдал всю эту сцену, а теперь вышел из своего укрытия и присоединился к приятелю.

– Похоже на то, – небрежно отвечал первый.

– Старуха держит ее как певчую птичку в клетке, – продолжал второй, – и если кто-нибудь захочет обменяться с ней словечком, рискует получить по макушке, ведь рука у престарелой матроны Эльзы сильная, а прялка, как всем известно, тяжелая.

– Во имя всех святых, – воскликнул первый кавалер, останавливаясь и оглядываясь, – да где же ее прячут?

– В каком-то голубином гнезде над ущельем, но увидеться с ней невозможно, разве что рискуя навлечь на себя громы и молнии, которые будет метать ее злобная бабка. Малютку воспитали в строгости и благочестии, предназначая для монашеского поприща, и никуда не пускают, кроме как к мессе, на исповедь да к причастию.

– Гм… – откликнулся кавалер. – Она и вправду похожа на Святую Деву, как ее изображали на самых изящных старинных картинах. Когда я поцеловал ее в лоб, она взглянула мне в глаза серьезно и невинно, словно дитя. Какое искушение свести с ней знакомство поближе!

– Берегись бабкиной прялки! – со смехом предостерег другой.

– Видал я сварливых старух, меня не запугаешь, – заверил кавалер, и тут они завернули за угол и скрылись из виду.

Тем временем бабушка и внучка очнулись от безмолвного потрясения, с которым они глядели вслед молодому кавалеру, заслышав у себя за спиной хихиканье; чьи-то сияющие глаза воззрились на них из-под целого пука темно-розового, с длинными стеблями клевера, глубокие карминные тона которого казались еще более насыщенными и яркими в лучах закатного солнца.

Перед ними предстала Джульетта, главная кокетка среди соррентийских девиц, со своими широкими плечами, полной грудью и большими черными, с поволокой, выразительными очами, весьма напоминающими глаза того серебристо-белого вола, которому и предназначался нарезанный ею клевер. На ее бронзовых щеках, гладких, как у мраморной статуи, играл румянец, цветом под стать разломленному гранату, а ее пышные формы, медлительность движений и самая томность всего облика свидетельствовали о нраве спокойном и покладистом, каковой она проявляла, во всяком случае, пока ей угождали, ведь надобно заметить, что в глубине ее прекрасных глаз таились искорки, которые иногда могли обратиться сверкающими молниями, подобно ее родным итальянским небесам, прелестным и безмятежным, но готовым в один миг омрачиться, нахмуриться, разгневаться и обрушить на голову смертных ужасную грозу, если только придет им такая причуда. Впрочем, сейчас, когда она с озорным видом ущипнула Агнессу за ухо, на лице ее читались лукавство и веселье.

– Выходит, с тем прекрасным кавалером ты не знакома, сестрица? – спросила она, искоса поглядывая на Агнессу из-под длинных ресниц.

– Конечно нет! К чему честной девушке знаться с прекрасными кавалерами? – отвечала достойная матрона Эльза, энергично принявшись собирать непроданные апельсины в корзинку и аккуратно закрывая ее тяжелым льняным полотенцем, собственноручно ею сотканным. – Девицы, которые бесстыдно глазеют на все что ни попадя и только и болтают что о повесах, буянах да распутниках, скверно кончают. Агнесса об этих глупостях и знать не знает, хвала ее милостивой святой заступнице, Пресвятой Деве и святому Михаилу!

– По мне, нет большой беды в том, чтобы знать, что у тебя перед глазами, – возразила Джульетта. – Мессира Адриана только слепцы да глухие не знают. Его знают все девицы в Сорренто. Говорят, он еще знатнее и могущественнее, чем кажется, что он брат самого короля, а потом – кавалера красивее, храбрее и любезнее и не сыскать!

– Ну и пусть водит дружбу с такими же знатными повесами, – отвечала Эльза. – Орлы в голубятнях только разбой чинят. От таких кавалеров добра не жди.