Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

Омар Хайям. Гений, поэт, ученый
Гарольд Лэмб

Оригинальное беллетризованное жизнеописание Омара Хайяма – персидского поэта, ученого, государственного деятеля и поэта, обессмертившего свое имя и время, в котором жил, в своих непревзойденных стихах.

Будучи астрологом при дворе хорасанского правителя Мелик-хана, Омар Хайям успевал заниматься астрономией, алгеброй, геометрией и конечно же сочинением своих удивительных четверостиший (рубаи), в которых философская глубина прекрасно уживалась то с тонкой иронией, то с едким сарказмом, то с нежной лиричностью. Каким же был этот человек, чьими стихами уже на протяжении столетий зачитываются люди на всех континентах? В каком мире он жил? Какие люди его окружали? Отвечая на эти вопросы в своей яркой, оригинальной книге, Гарольд Лэмб мастерски воссоздает экзотическую атмосферу средневекового Востока, где прекрасное и страшное слито воедино, где богатейшие культурные и гуманистические традиции, господствующие в среде интеллектуальной элиты, уживаются с религиозным фанатизмом и привычной жестокостью, бытующими во всех прочих слоях общества.

Гарольд Лэмб

Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

От автора

Подлинные факты

Большинство действующих лиц моей книги показаны такими, какими они представляются по свидетельствам очевидцев того времени. Хасана ибн Сабаха легко описывать; его специфический гений дан в письменных свидетельствах того времени, в рассуждениях о нем его современников. Его собственный комментарий о событиях тех лет был утрачен, когда монголы сожгли Аламут спустя сто лет после его смерти (уничтожив замечательную библиотеку ассасинов[1 - Детали ниспровержения ассасинов ордами хана Улагу и общая история того времени описаны в моей книге «Крестовые походы – костер ислама». (Примеч. авт.)]), но многие авторы цитируют книги Хасана ибн Сабаха, и я взял на себя труд собрать эти ссылки, разбросанные по персидским и арабским хроникам.

Низам представлен таким, каким его описывают в исторических источниках, так же, как и Малик-шах.

Жизнь Газали изучена достаточно, чтобы описать его характер. Джафарак, Маймун, Исфизари, Му'иззи – исторические личности, изображенные мною так, как их описывают очевидцы. Но обо всех этих людях, за исключением, пожалуй, одного Му'иззи, известно немного.

Тутуш – персонаж вымышленный, но, как и Рун уд-Дин и Исхак, он – персонификация определенного характера того времени. Женщины – литературные персонажи, заимствованные из поэзии и древнейших преданий.

Так что моя книга – узор, составленный из старых мозаичных камней. Это – не портрет, поскольку никто не позировал мне при написании моего полотна.

Эта книга – повествование в восточном стиле. Это макамат – собрание эпизодов, рассказанных в едином повествовании. Немногое записывалось в то время в Азии, но многое передавалось из уст в уста. И когда мы изучаем времена Омара Хайяма, мы вынуждены больше полагаться на подробные описания свидетелей, чем на исторические летописи. Историография как наука была почти неизвестна в средневековой Персии до нашествия монголов с их китайскими летописцами. И конечно же нам и не снилось отыскать нечто подобное европейским романам.

Эта книга как сама жизнь, потому что автор не знает, как еще назвать ее. Эта работа – в чистом виде плод моего воображения, но опирающегося на действительность, выполненная в восточном стиле. Автор полагал, что, как Чингисхан может быть представлен читателю более зримо в обстановке двенадцатого столетия в пустыне Гоби, чем подвергшийся современному анализу в исторической диссертации, так и кое-что в образе Омара могло бы быть открыто только благодаря описанию событий и обстановки, рассказанных в стиле, характерном для того времени и места действия. И в защиту этого моего видения проблемы я лучше всего приведу слова Каннингема Грэхама из предисловия к последнему изданию «Странников» (Wayfaring men):

«Так что я приношу извинения за отсутствие должного анализа, тщательности в раскрытии ложных фактов, но более всего за то, что я правдиво говорю об этом широкой публике; за то, каким образом я скрутил в один клубок обрывки осенней паутины и пушок семян чертополоха, стрекозиные крылья восточных сказаний и факты из старинных воспоминаний».

Наши знания об Омаре

История почти ничего не сохранила для нас из того, что можно было считать достоверными сведениями об Омаре. Мы считаем его дворцовым астрологом во время правления Малик-шаха. Мы убеждены, что он написал большинство четверостиший, обычно приписываемых ему; мы знаем его работы по алгебре, его комментарии к творениям Евклида, его исследования в области наиболее сложных разделов математики и астрономии и созданный им новый календарь. Существовал и его Дом Звезд («Обитель звезд») в Хорасане. Малик-шах, и это установленный факт, уважал его, в то время как Газали ссорился с ним. Его могила находится в городе Нишапур; он был рожден где-то в 1073 году, а умер за «несколько лет» до 1135 года[2 - В русской литературе встречаются несколько иные даты: родился около 1048 года и умер после 1122 года (См.: БЭС. М., 1988; Краткая литературная энциклопедия. М., 1968), 1131 года (Математический энциклопедический словарь. М., 1995). (Примеч. перев.)].

И это все факты.

У нас есть предания, начиная с Низама из Самарканда[3 - Низами Арузи Самарканди. «Чахар Магал» («Собрание редкостей, или Четыре беседы»).(Примеч. авт.)] и кончая неопределенными, более поздними комментариями шестнадцатого столетия. Они сообщают нам, что он был:

– несчастным философом;

– защитником научной греческой школы и до некоторой степени последователем учения Авиценны (Ибн Сина);

– крайне свободолюбивым мыслителем для своего времени;

– лентяем и одновременно трудягой, в зависимости от ситуации;

– бесцеремонным в общении, обладающим едким острым умом, стремительным характером и феноменальной памятью: однажды он записал по памяти огромный фолиант слово в слово, прочитав его всего лишь семь раз;

– величайшим мыслителем своего времени.

Другие традиционные источники утверждают, что он избегал споров, если это было возможно, но давал волю языку без ограничения, если уж вступал в дискуссию, чтобы другие ученые уважали его; при его появлении на людях толпа отступала со словами «Идет учитель», но религиозные деятели испытывали к нему ненависть, а возможно, и боялись его. Предположительно, за ним шпионили запрещенные секты. И время от времени его жизни угрожали.

Считается, что он никогда не был женат, и похоже, нет никаких упоминаний о детях.

Эти традиционные источники создают непоследовательное, но ясное впечатление о характере этого человека. Мы можем добавить к этому отрицательные заключения, что он не вмешивался в политику своего времени; а время от времени сопровождая Малик-шаха в его походах, он, кажется, не был придворным льстецом, наподобие Му'иззи. По правде говоря, он, как представляется, являлся полной противоположностью Му'иззи.

Итак, у нас есть некоторые характерные черты человека, идущего своим собственным путем в полном одиночестве, открытого для общения с другими учеными, но независимого от них в своих мыслях. Более того, его суждения, легко определяемые нами через «Алгебру», позволяют сделать вывод о том, что он имел глубокие познания в таких областях, как уравнения третьего порядка, решенные геометрическими методами, и он использовал гиперболы, о существовании которых он не мог узнать у древнегреческих ученых и которые не были повторно открыты в Европе до появления Декарта. Он также изучал еще более трудные вопросы, некоторые из них просто невозможные, по его определению. Во вступлении к своей «Алгебре» Омар пишет:

«Однако я не имел возможности сконцентрировать свои мысли на ней, будучи остановленным некоторыми неприятными обстоятельствами. Мы страдали от недостатка людей науки, число их ограничивалось только группой немногих, тогда как нерешенных проблем оказалось великое множество. Большинство наших современников – псевдоученые, которые смешивают правду с неправдой, которые не поднимаются над обманом и которые используют то немногое, что они знают о науках, лишь для целей материального обогащения. Когда они видят выдающееся намерение человека искать правду или того из нас, кто предпочитает быть честным и отдает всего себя устранению неправды и лжи, избегая лицемерия и предательства, они ненавидят и высмеивают его»[4 - Из «Алгебры» Омара Хайяма.].

Шахразури, который написал «Возрождение душ» приблизительно на столетие позже того времени, когда жил Омар, оставил нам интересное мнение по поводу его характера:

«Его известность в астрономии и философии стала бы притчей во языцех, если бы он только был способен управлять собой».

Нет никакого сомнения, что мы имеем дело со всепроницающим умом, обладающим необычайными способностями. То, что он подозревал, что Земля вращается на своей оси, – просто предположение. Некоторые из мусульманских ученых его времени верили в это. Но, если бы они провозгласили подобное мнение, они встретили бы ярое сопротивление со стороны ортодоксальных исламистов.

Четверостишия о Колесе Небес

По крайней мере однажды Омар высказывается в четверостишии, что он уверен во вращении Земли вокруг своей оси.

Рубай, начинающееся словами «Ин чарк-и-фалак…», я перевел следующим образом:

Это Колесо Небес, которым мы поражены,
Есть не что иное, как китайский фонарь,
который все мы знаем,
Солнце – свеча, Вселенная – тень,
А мы возникшие из тени формы.

Персидский язык труден для перевода. Первые две строфы заканчиваются глаголами, имеющими противоположные значения, первое – «нам не постичь совсем», второе – «нам хорошо знакомо». Омар, очевидно, подразумевал, что нас ставит в тупик, озадачивает Колесо Небес, как, очевидно, он именует звездный круг знаков зодиака, тогда как китайский, или обычный, фонарь мы воспринимаем с достаточной готовностью.

Третья строфа понятна. Все переводчики соглашаются, что солнце – свет, или свеча, или лампа, в то время как земля или мир – тень. Но интересно, не означает ли персидское слово «алам» здесь Вселенную вместо Земли? Это – старое слово, означающее мир, но целый мир. Если Омар подразумевал Вселенную, он не мог использовать никакое другое слово.

И конечно же никакой астроном не стал бы думать о Солнце как о свече в пределах нашей Земли. Пожалуй, даже просто образованному человеку не пришло бы это в голову. С другой стороны, восприятие Солнца как свечи безграничной Вселенной совершенно понятно всем.

Последняя строфа наиболее интересна, именно она дает повод переводчикам по-разному переводить ее значение. Никола пишет, что, подобно теневым фигурам от китайского фонаря, мы остаемся в оцепенении, в то время как Уинфильд представляет их как «дрожащие формы», а Гарнер и Томсон оба придают заключительному глаголу более активное значение «в то время как смертные всего лишь бестелесные создания, фантомы, тень от которых мы видим запечатленной на века» и «мы подобны фигурам, которые вращаются в этом мертвом мире».

Пожалуй, только Никола и Уинфильда я не стал бы критиковать за отход от персидского языка. Очевидно, что трудности перевода четверостишия испытал каждый, включая Фицджеральда. Но если допустить, что Омар думал о Земле как о вращающемся шаре, двигающемся в космическом пространстве и освещаемом Солнцем, в то время как мы цепляемся за поверхность Земли в своем невежестве, все, без сомнения, становится на свои места. Вспомните, что он использует китайский фонарь[5 - Любопытно, что слово, использованное для обозначения фонаря, famous, как видно, взято из греческого, а не из персидского языка. (Примеч. авт.)] для образного сравнения. А китайские фонари – не волшебные фонари, и при этом они не вращаются по кругу. И на них действительно изображены неодушевленные фигуры.

Фицджеральд, в свойственной ему манере, предлагает мысль Омара как красивое изложение без дословного перевода.

Мы не что иное, как перемещающиеся цепью
Волшебные Тени – призраки,
которые рождаются и умирают,
Совершающие свой круг
по Освещенному солнцем Фонарю,
Который держит в руке в полночь Владелец театра.

Омар и исламские ортодоксы