Вальс одиноких

* * *

Вход на выставку был свободный. Посетителей собралось немного. Дети Иветты тотчас оторвались от мамы и разбежались по залу: их больше привлекал интерьер, чем картины. Огромные белые скульптуры римских богов были нестрогими смотрителями и на шалости малышни внимания не обращали. Роман степенно шел с женщинами, умело поддерживая разговор о живописи. Мало того, он оказался главным говорилыциком. Одна картина, абсолютно бессюжетная – нагромождение пятен и линий, – особенно понравилась Роману. По-видимому, бунтарский экстаз, выраженный в большинстве абстрактных картин, был близок духу подростка. Тот метнулся к табличке и со значением сказал:

– Уважаемые мамы, запомните имя художника – Глеб Четвергов.

Жанна рассмеялась, захлопала в ладоши:

– Браво, браво! Наш Глебчик завоевал сердце моего сына.

Иветта же не могла скрыть удивления. Глеб всего-навсего слушатель подготовительных курсов, но его картина висит в ряду выпускников академии! Хорошо или плохо полотно, сказать было трудно. Картина называлась «Человек», но даже при большой фантазии выделить среди какофонии красок человеческую фигуру было невозможно. Красные, желтые, ядовито-зеленые пятна нарушали общепринятые законы цветовых сочетаний. Иветта чувствовала одно: эта картина будит в ней агрессию, даже ярость. Возможно, Глеб пытался показать человека внутреннего. Тогда почему такого ожесточенного?

– Как вам моя работа? – услышали женщины за спиной знакомый голос.

Обе одновременно обернулись. Позади стояли автор картины и его новый друг Владимир Амосов. Приветствия, возгласы удивления, ожидание радости взаимного общения наполнили зал. Больше всех радовался Ромка, ведь его познакомили с таким классным художником! Он в цветистых выражениях высказался о полотне. Похвала Владимира была более сдержанной – он отметил новаторский дух картины, не счел композицию недостаточно выстроенной. В заключение добавил, что Глеб, несомненно, талантлив и его ждет большое будущее. Глеб старался выглядеть равнодушным, но радость так и выпирала из него. Он встряхнул длинной гривой, как бы умаляя излишние восторг критика – или свой собственный.

Иветта дипломатично сказала, что картина не оставляет зрителя равнодушным, однако яркие краски слишком возбуждают. Роман восторженно под твердил:

– Классно! Я чувствую то же самое. Мне хочется разбомбить все эти бабочки-цветочки, висящие рядом. И оставить только картину Глеба!

Жанна покачала головой:

– Рома, Рома… Я же тебе объясняла, что не надо поддаваться порыву при взгляде на абстрактные работы. В этой картине агрессия красок лишь на поверхности. Более глубокий взгляд показывает борьбу добра и зла в душе человека. – Повернулась к автору. – Глеб, я правильно поняла твою концепцию?

Глеб чуть усмехнулся, выслушав пояснение Жанны и отзывы остальных. Когда он писал картину, то пытался выразить только внутреннюю боль, боль одиночества, непонимания со стороны остального мира. И что в итоге? Боль осталась при нем, а люди как не понимали, так и не понимают его. Возможно, Владимир преувеличивает его талант? И все-таки дискуссия вокруг картины была приятна Глебу.

– Я вам всем очень благодарен, – искренне отозвался он. – Зритель всегда прав. А художнику негоже разъяснять замысел другими средствами, кроме изобразительных. А сейчас, друзья, если вы уже закончили осмотр, я предлагаю вам присоединиться к нашей с Владимиром экскурсии. Я обещал показать ему мастерские академии. Приглашаю и вас.

Иветта окликнула ребят. Анечка подбежала сразу, но Сережка носился по залу кругами, не слушая мать. Тогда Глеб, смеясь, поймал мальчишку и посадил себе на плечи. Вся группа направилась на осмотр художественной кухни. Они зашли в гончарную и скульптурную мастерские, посмотрели, как работают студенты, походившие на древних мастеровых. В заляпанных глиной халатах, они мяли, лепили и стачивали неподатливый материал. Незаконченные скульптуры напоминали не столько произведения искусства, сколько поделки, слепленные детьми из песочка: такие угловато-бесформенные и непрочные. Затем компания направилась в живописную мастерскую – Глеб обещал показать несколько своих учебных работ.

В коридорах было малолюдно – по воскресеньям занимались только самые отъявленные энтузиасты. И опять общий разговор закрутился вокруг Романа. Тот охотно отвечал на привычные вопросы взрослых – кем хочет стать, чем увлекается.

– Да, я твердо решил: буду дипломатом в капстране!

– А чем тебя не устраивают дружественные страны?

– Ежу понятно. Негритосы только сосут наши ресурсы. Китайцы хитрят, в свою игру играют. Только свободные люди западного мира истинно дружелюбны.

Головы присутствующих повернулись в сторону Жанны Эдуардовны. Двенадцатилетний мальчик не мог сам до такого додуматься. Жанна порозовела, но постаралась обратить разговор в шутку:

– Сынуля, ты меня своими откровениями под монастырь подведешь.

– А что такого, здесь же не пионерский сбор. Ты сама говорила, негритосы…

– Негритосы, негритосы, – хором подхватили малыши.

Вмешался Владимир:

– Роман, если ты решил стать дипломатом, учила держать соображения при себе. И помни: дипломаты ни о ком не должны отзываться плохо!

– Дядя Володя, я же думал, тут все свои.

В этот момент мимо прошел темнокожий студент с рулоном ватмана. Кажется, он не слышал выкриков детей или сделал вид, будто не слышит.

Владимир выразительно кивнул в сторону афро-американца.

Насупившийся Роман задрал рукав свитера, взглянул на часы с огромным модным циферблатом и, стараясь казаться независимым, бросил:

– Все, леди энд джентльмены, гудбай. Мне пора отчаливать! Ма, выдай пятерик. Я собираюсь в парк, на аттракционы.

Жанна кротко раскрыла кошелек и вынула купюру. Иветта про себя удивилась дерзости Жанниного сына: просит деньги, и немалые. Даже не просит, а требует!

– Избалуешь ты своего мальчишку, – заметила Иветта, когда Роман удалился. И тут же стала собирать своих: – Сережа, Аня, нам пора домой. Вы, наверно, уже проголодались?

Как домой? – обескураженно спросил Глеб. – Сегодня, Иветта Николаевна, такой удобный случай, чтобы поработать над вашим портретом. Помните, вы мне обещали позировать? А ребят мы чем-нибудь займем. Могу дать бумагу и карандаш, пусть порисуют на мольбертах. Хотите попробовать, как настоящие художники, с натуры? Я перед вами чайник поставлю. Кто лучше его нарисует?

Дети радостно согласились. Им не хотелось домой.

– Но как же, ребята голодные… – сопротивлялась Иветта.

– Тогда вначале идем в пирожковую! Здесь неподалеку очень уютное заведение, – предложил Глеб.

Предложение приняли. По дороге Иветта углядела телефон-автомат и решила позвонить Валентину, чтобы тот обедал один, их не ждал. Но ответом ей были протяжные гудки. Может, поехал-таки за шурупами? Нет так нет, мысли о муже отбежали прочь. Потом компания весело уплетала пирожки с капустой и мясом, запивая их горячим бульоном. Больше всех радовались дети: гораздо интереснее привычного домашнего обеда!

После обеда Владимир и Жанна откланялись. Владимир, чуть приобняв Жанну за плечи, сообщил, что они еще погуляют. В этот момент Иветта окончательно поняла, насколько чужой всегда была Амосову: никогда он не клал рук на ее плечи. Сейчас ее не волновало, есть ли что-то серьезное между подругой и бывшим одноклассником. Мысли ее, как всегда, вернулись к собственной ненужности. Ни мужу, ни однокласснику она неинтересна. Одна, всегда одна.

Между тем впереди бежали дети, рядом шагал вразвалочку Глеб. Глеб жаловался на утомительные занятия на подготовительных курсах. Отрабатывать элементы классического рисунка ему не нравилось, но для вступительных экзаменов это было необходимо. Иветта призналась, что ей, как зрителю, тоже интереснее картины, отражающие внутренний мир человека, но она не всегда понимает их, особенно абстрактные. Наконец вернулись в мастерскую. Здесь работало несколько студентов, и они вмиг расхватали нежданных моделей – Сережу и Анечку. Глеб получил возможность целиком сосредоточиться на портрете Иветты.

Он прикрепил большой лист бумаги на мольберт и усадил Иветту возле окна, так, чтобы свет по-особому освещал ее лицо.

– Надеюсь, вы не изобразите меня в виде параллелепипеда? – улыбнулась Иветта.

– Не беспокойтесь, Иветта Николаевна. Я же де лаю зачетную работу! Придется обойтись традиционными средствами.

Спустя четверть часа Иветта почувствовала, как сложно сохранять неподвижность. Затекли ноги и спина, заныла шея. Иветта поняла, как труден хлеб натурщиц. И это при том, что она, Иветта, сидела в достаточно комфортной позе и одетая, не то что девушка в углу рисовального зала. За окном минус двадцать, в зале еле топят! Обнаженная модель стояла на деревянном кубе, закинув руку за голову, в очень неудобной позе. Тут же другая мысль возникла в голове Иветты:

– Глеб, а как вы относитесь к натурщицам?

– Не понял?!

Иветта догадалась, что вопрос прозвучал по-обывательски неприлично. Она придала ему возвышенный толк:

– Как влияет близкое знакомство с моделью на психологическое раскрытие образа на рисунке?

– Замечательно влияет! – улыбнулся Глеб. Но затем пояснил серьезно: – При построении классического портрета главная задача – сохранить пропорции модели, остальное не важно. Вот почему я не люблю реализм. Это схема. Психологическое звучание портрету можно придать, только нарушив все каноны. Я имею в виду авангардный стиль.

Глеб изящно ушел от разговора о натурщицах, и Иветта не стала настаивать на его продолжении. Но теперь Глебу самому хотелось высказаться. Слова аккомпанировали движению его карандаша.

– В живописи работает цвет. Им можно показать характер. Но если я делаю портрет в карандаше, как сейчас, то просто раздеваю модель, мысленно конечно, пытаюсь увидеть ее строение.