Бирюк

Наклонившись, я нежно поцеловала уголок его рта, помня и об этой его слабости. И еще раз, ожидая отклика. Гошка никогда не любил агрессивных, навязанных, слишком глубоких поцелуев. Поначалу я, бывало, ошибалась, увлекаясь, но давно привыкла сдерживаться. Но вместо того чтобы откликнуться, Гошка дернул головой так, словно я его укусила, и вскочил с дивана в нашей гостиной, чуть не опрокинув меня на пол.

– Знаешь, да?! – неожиданно заорал он на меня, нависая и пронзая каким-то беспощадным, насмешливым взглядом. – Что ты знать-то можешь? И понимать! Папина принцесса, о которой он только и печется! Никто его доченьке не ровня, одни прощелыги да альфонсы кругом! Тебе хоть приходилось терпеть такое отношение к себе?

– Гош, я…

– Что, блин, ты? Понимаешь, что я, взрослый самостоятельный мужик, ради тебя все это выношу каждый божий день? Впрягся его бизнесом заниматься, пока старик в больнице, пашу с утра до ночи, но так этого еще и мало! Я должен ежедневно бодренько на отчеты к его величеству бегать. Выслушивать, какой я баран тупой, что он запрещает мне сотрудничать с кем-то, а между прочим, это те люди, что уже почти весь наш край под себя подмяли. Живет мозгами в своем гребаном Совке и не соображает, что времена поменялись. С бандюками ему дела вести взападло, а то, что если и дальше кобениться станем, то и завалить могут, его не колышет ни разу. Он же и так одной ногой в могиле, вот и смелый. Все на связи свои старые мне тычет, на таких же старперов.

– Гоша, остановись.

– Ну уж нет, ты же, дорогая, хотела, чтобы я расслабился, поговорил с тобой. Так слушай теперь. Мало мне всего этого рабочего дерьма, так еще и за тебя и твой внешний вид должен выслушивать. Какого хрена тебе вздумалось морить себя голодом? Чтобы папаша твой мне мозг чайной ложкой еще и за это ковырял?

– Гош…

– Да что Гоша?

– Ты не смотришь на меня, не хочешь – вот что! Мне тебя не хватает! Как мужа моего, как мужчины! И думаешь, я слепая и не вижу, на каких женщин ты засматр…

– Дура! Ты хоть ничего из этой ереси отцу своему не наболтала? А? Отвечай!

– Нет. Но…

– Но что? Я теперь еще и кобель, что от тебя налево ходит, для него, так? Да старый же меня…

– Ничего такого, Гош! Отец, наоборот, убеждал меня дурью не страдать и закрыть на такое глаза.

– Ну прекрасно! Закрыть глаза! Алька, да ты меня, считай, подставила.

– Прекрати! Ничего подобного. Я живой человек и имею право высказывать свое мнение. Не хочу я жить, как они с мамой, слышишь? Я люблю тебя. Хочу тебя. Но если ты – нет и больше ничего не чувствуешь ко мне… Давай просто разойдемся уже.

– Разойдемся, да? – ухмыльнулся Гошка жестко. – Почему? Потому что я тебя не ублажал давно?

– При чем тут убл…

– При всем, милая. Это же, видно, ваша семейная черта – иметь по-всякому. Папаша твой мозг мне сношает, а тебе секс вот подавай, и пофиг, хочу ли я. А если что не по-вашему – вперед, Гоша, давай разводиться, мы тебя мигом сменим на другого.

– Что? – Я буквально задохнулась от боли.

– Не так, что ли? Может, уже и женишок новый на примете есть, а, Алька? Сама нашла, или старый присмотрел?

– Хватит! Я ничего этого не заслужила! Если ты устал, то идем спать, пока не наговорили ничего такого, о чем пожалеем потом оба.

– О, нет, как же! Какой спать, когда нашей принцесске хочется секса. – Гоша, кривясь и скалясь, принялся срывать с себя одежду. – Сию же минуту холоп обслужит и ублажит. Как изволите?

Я смотрела и не могла узнать любимого человека. Где тот улыбчивый, сдержанный Гоша, что ни единого грубого слова никогда не употребил при мне. Его и правда все так достало? В том числе и я?

– Прости, – пробормотала я, чувствуя себя дрянью конченой. Что я за жена, если в упор не видела, до чего он уже дошел, погрузившись только исключительно в страдашки о недостаточности интереса и желания с его стороны. Эгоистка. Все мне. Для меня. – Гошенька, прости меня.

Я протянула руки, желая обнять его, но муж опять шарахнулся, будто мои прикосновения могли его обжечь, и быстро ушел в спальню, хлопнув дверью.

***

Конечно, мне стоило все равно пойти и лечь с мужем. Но я отчего-то не смогла себя заставить. Не могу я вот так все время. Чувствовать себя навязывающейся, капризной прилипалой. Или нищенкой, что стоит с протянутой рукой, выпрашивая у него хоть каплю ласки. А еще боялась нарваться на еще большее количество злых, обидных слов, забыть и простить которые потом будет трудно. Ведь я верю, что «потом» у нас обязательно будет. Времена настанут полегче, тучи разойдутся для нас. Оба перетерпим, успокоимся, и все вернется. Ведь если у людей есть настоящие чувства, то они не могут взять и уйти безвозвратно. В никуда. Так ведь?

С утра тошнило, опять ломило все суставы, голова просто раскалывалась. Я вытряхнула в ладонь голубую пилюлю и с полминуты колебалась, глядя на нее. Может, и правда ну ее к черту эту недостижимую изящность. Ведь полюбил меня Гошка не за худобу, да и сейчас что-то появляющаяся вроде стройность не сильно-то мне помогает вернуть его внимание. Потому что не в том причина. Теперь я это знаю. Нужно время и терпение. Просто… для того, чтобы терпеть и ждать, тоже нужны силы. А я ощущаю сейчас себя разбитым корытом. Ну как я такая смогу поддерживать мужа? Только опять эгоистично ныть, как мне плохо. Будто ему и без меня хлопот не хватает. Так что это в последний раз. Завтра я прекращу. Буду очень стараться.

Гошка к утру не отошел, хотя я не замечала за ним прежде долгой обидчивости. Все так же держал дистанцию между нами и избегал любого прикосновения. Больно.

Не желая больше подставлять мужа перед отцом, села с ним за стол и съела нормальный завтрак, приготовленный нашей Ниной. Но еда падала в желудок, будто была камнями, и я не смогла и доесть тарелку овсянки, как пришлось сорваться в туалет. Когда же вышла, Гоша уже уехал. Даже не поинтересовавшись, что со мной.

Горько.

Но все пройдет. Верю.

В тренажерный зал я собиралась, рассеянно по походу пытаясь поддержать телефонный разговор с Мариэллой, моей двоюродной сестрой. Имечком таким чудным ее маманя наградила, жена папиного брата, очень манерная дама, с которой никто в нашей семье не ладил. Так уж, как говорится, исторически сложилось. Потому как, когда мой отец со всей присущей ему топорной прямотой и простотой говорил «Да какая в жопу Мариэлла, Манька она!», ту аж бомбило. Да и с самой сестрой мы не ладили в детстве. Она вечно, пользуясь тем, что была на пару лет младше, вымогала мои любимые игрушки, устраивая безобразнейшие истерики, а после возвращала, обязательно изуродованными до неузнаваемости. Но после того, как папа окончательно сдал около года назад, она сама стала звонить мне, приезжать, поддерживая. И опять же так исторически сложилось, что именно ей я, разок напившись, пожаловалась пару месяцев назад на тотальную холодность мужа и поделилась желанием обязательно быстро и существенно похудеть. Она же мне и нашла Милану с ее чудо-таблетками.

– Все, не буду я больше играться с этим, – категорично сообщила ей я, хоть и у самой загорелись щеки. Смело так заявлять, учитывая, что препарат прямо сейчас в моей крови. – Мы вчера поговорили с Гошкой. Хотя точнее сказать, что он на меня тупо орал, но я поняла, что дело тут не в том, толстая я или худая. Дура я эгоистичная, не видела, что он устал от всего как собака.

– Господи, Алька, ты это серьезно? – возмутилась Мариэлла. – Ты позволила мужику на себя орать, да еще и свою вину во всем нашла? И теперь еще и запустить себя собралась? Очнись! Гоша твой сегодня есть, а завтра свалил, а ты себя опять в жирное чучело превратишь ради него?

Жирное чучело? Ну спасибо тебе, родня.

– Я решение приняла, – огрызнулась я, – пора нам настоящей полной семьей становиться. Сегодня же запишусь на прием к гинекологу своему. Хочу родить Гошке ребенка. Чтобы он больше не выдумывал себе, что какой-то легко заменяемый проходняк.

– Ну знаешь… короче, я такое с тобой пока обсуждать не готова. – И она положила трубку.

Припарковавшись перед зданием новейшего и пока единственного в нашем городе фитнес-центра, выбралась из салона и полезла на заднее сиденье за спортивной сумкой. Позади кто-то лихо притормозил, судя по визгу покрышек. Только выпрямилась, оборачиваясь в поисках лихача, как передо мной вырос какой-то детина в кожаной черной куртке и такой же черной обтягивающей шапке, надвинутой до самых глаз. Жутких. И тут же в подбородок врезался его кулак, голову отбросило, ударяя меня еще и затылком об авто. В мозгу все взорвалось болью, но сразу сознание я не потеряла. Упала на четвереньки и поползла, хрипя в попытке позвать на помощь.

– Крепкая сучка, вся в папашу, – зло пробормотали надо мной, и болью обожгло уже живот, лишая дыхания.

Нападавший пнул меня, роняя на бок, и, несмотря на замельтешившие цветные пятна, я смогла различить, что он не один. Сразу два массивных силуэта нависли надо мной, закрывая мрачной массой весь мир.

– Мой отец… он вас… – все еще не в силах нормально вздохнуть, прохрипела я.

– Ага, был твой отец, да весь вышел, – презрительно хохотнул один из нападавших, и его новый удар в лицо отключил мое сознание.

Глава 4

Я покосился на торчащие из глубокого снега прозрачные горлышки бутылок. Воткнул лезвие топора в пень. Конченый я слабак, но бл*дский голос Аньки задрал уже меня, а бухло было единственным, что ее затыкало. Хотя бы потому, что вырубало и давало спать. Без *баных снов, что она идет такая вся несчастная в чистом поле, сгибаясь под ледяным ветром, утопая по колено в снегу, и все твердит и твердит свое гадское «ты не мужик, чмо, не мужик». Брехня, нет этого! Она уже сто пудов пристроила свою красивую жопку на чью-то еще шею. Такие, как она, не пропадают. Но и настоящие мужики так, как я, не поступают. Не выкидывают, как мусор, плевать, что дальше, тех, с кем спали. Ну а как по-другому? Запереть ее где-то? Насколько? Где? На х*я?

Выхватив из снега бутылку, я свернул с хрустом крышку и заглотил с горла. И чуть не подавился, расслышав что-то очень уж похожее на отчаянный женский крик.

– Ну, бля, поздравляю, Колян, твой психоза*б крепчает. Уже глюки слуховые пошли.

Поднес опять к губам горлышко, но тут панический далекий визг раздался снова, а спустя секунду и хлопнуло. Выстрел. С таким я не ошибусь.

Кинув бутылку, машинально подцепил топор и рванул на звук. Кажись, со стороны реки было. Шагов через десять мелькнула мыслишка, куда и зачем пру. Но как появилась, так и испарилась. Если у меня и правда не глюк на нервной, бля, (нервной, как у бабы истеричной) почве, то кричал кто-то, отчаянно нуждающийся в помощи. Женщина. А я, может, и чмо уже перед Господом Богом, но не вообще конченое.

С быстрого шага перешел на бег, напряженно прислушиваясь и злясь на похрустывающий под ногами снег. Он мешал слышать лучше. Но как выскочил на берег реки, стало еще хуже. Тут снег повыдувало или он стаял в оттепель недавнюю, но зато сама речка вскрылась ото льда чего-то в такую рань, и шум воды глушил все. Зараза! Аж в башке гудело от усилий. Однако крик больше не повторялся, и я понятия не имел, куда двигаться. Чисто по наитию потрусил вверх по течению. Через метров пятьсот открытый берег в мелких камнях сменился неудобицей со здоровенными валунами. В такой чертовне вообще ни хера не разглядеть. И я чуть не пропустил. И не нарвался. Первым увидел в просвете между камнями здоровенного бугая, что склонился над кем-то. Я на всякий отшатнулся за валун, оценивая обстановку.