Искусы Эроса. Бэт и Лис. Повести

и лучше недоговоренность,

чем эта щель и этот луч.

Напоминаю, что влюбленность

не явь, что метины не те,

что, может быть, потусторонность

приотворилась в темноте.

Прочту и скажу: моя милая Линка, быть влюблённым это всё равно, что лететь в самолете… нет, в лайнере, набирающем высоту: движение, небо, облака и впереди – нечто загадочное и непременно прекрасное, когда всё озаряется магическим светом и каждое явление наполняется смыслом, от которого дух захватывает! Но такое состояние – лишь цветение жизни, когда этот изумительный цветок непременно должен быть опылен, чтобы не стать пустоцветом, а потом… Потом таинственная и лучезарная «недоговорённость» исчезает, проявляется «явь», а «метины» влюблённости тают, увядают. Но Господи! Как же не хочется верить, что это прекрасное цветение только для продолжения рода!

Втроём – на ближайшие возвышенности!

А трава на взгорьях еще не зазеленела, лишь в лощинах… но уже выпорхнули желтые веселые первоцветы. И Линке с Лидой хорошо, – вижу! Ну да, ведь они – одного возраста, им надо радоваться, вот и пусть ищут эту радость, пусть.

– Девочки, оставайтесь-ка здесь, на этой лужайке с первоцветиками, а я…

– А ты опять – в библиотеку?

– Опять, Линка. Кое-что интересное там нашла.

– Иди, иди, да не зачитывайся. Скоро ужин, а после него – мероприятие в актовом зале затевают. Веселиться будем! До упаду.

– Это хорошо, до упаду… А пока – пока!

В дневник

«Знак беды» Василя Быкова[13 - Васи?ль Бы?ков (1924—2003) – советский и белорусский писатель, общественный деятель.]. Степанида, Петрок… Они – жилы, на которых держится наша жизнь.

Ах, какой же трагедийной будет наша литература! Только б нашлись таланты, умеющие написать обо всем, что пережили такие, как герои Быкова».

И всё же, ну что даст мне в будущем вот это, только что написанное? Но пишу, пишу… Нет, что-то еще консервировать сейчас не буду, а вот к старенькому…

«Мы сидим со Стасом на обновлённой после зимы голубой лавочке в уютном тихом «Круглом» скверике в тени цветущих лип, и он читает недавно написанное:

И зелены да будут зеленя,
И смех да будет солнцем осиянен,
И пусть пребудет вечной доброта,
И россыпь рос, роящаяся зыбко,
И очерк малахитовый листа,
И колоса янтарная улыбка.
И полдень стройный, как полет стрелы,
И облаков вселенское величье,
И бескорыстность страждущей пчелы,
И безыскусность этой песни птичьей…

Да, конечно, его мироощущение было глубоко поэтическим, поэтому и меня воспринимал как образ, временное вдохновение, а я, если и не понимала этого, то чувствовала… Чувствовала и боялась, но всё же…

Ну вот, а ты бубнила: зачем, мол, эти записки?

Привет, Ядвочка! Что-то давно не заглядывала… Да, бубнила, но вот…

А теперь даже у моря сидишь со своей консервацией, вместо того, чтобы…

Но зато как же ярко вспыхнуло то, что могло навсегда кануть в Лету! Нет, схватывать и удерживать мгновения жизни это… Это здорово.

Линка только что пришла с «мероприятия»

– Кажется, эта наша поездка просто нелепость.

Да-а, что-то случилось. Не только волосы её взлохмачены, но и сама. Спросить в чем дело? Нет, пусть сама скажет… если захочет.

– Может, и нелепость, – улыбаюсь.

– Вот моя соседка-домоседка Меньковская сказала как-то, что без «своих» и дня прожить не может, а я…

– А ты уезжаешь от своих искать чего-то, где-то…

– Ага. Чего-то, где-то. Правда, спросила как-то Антона: «Старик, это плохо, что иногда бросаю вас?» А он лишь усмехнулся: «Да нет…»

– Вот видишь, а ты…

– А что я? Если б отвечал так же и на мой вопрос: ты обидишься если не приду к тебе и завтра, и послезавтра?

– Да забудь ты об Антоне хоть на несколько дней! Что, и на «мероприятии» ничего не отвлекло от него? – попыталась слегка подтолкнуть к тому, чтобы поделилась впечатлениями. И удалось. Она с бросила своё нарядное платье, стёрла с губ помаду, бухнулась на кровать:

– Отвлекло. Пристал один. Высокий, вроде бы даже и красивый. – Помолчала, словно заново оценивая его красоту. – Приглашал в ресторан, обещал манну небесную.

– И польстилась… на манну?

– Да нужна она мне! – фыркнула в потолок.

– Что так? – уже и рассмеялась. – Ведь не только манна, но и красивый, высокий, так что подумай, может и…

– Что «и»? – хлопнула ладонями по пледу: – Что может быть между мной и им, если у меня не только Антон, но и дети. – И, отвернувшись к стене пробурчала: – Разве смогу бросить их?

Нет, мои смешки пришлись ни к месту и ни ко времени, надо замолчать.

В дневник

«Что за блаженство сидеть на балконе, подставив себя солнцу и слушать шум моря! Как же дурманяще пахнет потревоженной зеленью, дымком костра, землей… Закрыть глаза и только слушать? Ага. Птицы чирикают, щебечут, поют… а вот кудахчет курица, лает собака. И сколько же тихой, но озорной радости в каждом живом звуке!.. А можно и вот так, всматриваясь: как горы то манят голубоватой поволокой! Наверное, и те, где Волошин, такие же. Да-да, он где-то недалеко, рядом, вот только выберу денек и поеду к нему, в Коктебель».

Вчера-то опять весь день море щетинилось, бесновалось, а утром – полный штиль, у берега болтаются медузы, и вода голубая-голубая!

– Как в бассейнах Индии, – Линка стоит у ластящихся волн, перебирая на ладошке отполированные камешки. – Голубая вода, как в тех самых бассейнах, которые еще помню… и которые подарил мне Антон, заняв денег у сестры. – Поднимает еще один голыш и, забраковав, кидает в воду: – И была Индия для меня самым дорогим подарком.