Искусы Эроса. Бэт и Лис. Повести

Да и вообще, всё, всё чужое! Но не стану об этом – ей. Лучше – вот что:

– А давай-ка поищем во всём этом нечто утешительное, нельзя же быть такими…

– Занудами, хочешь сказать? Ой, нельзя, конечно, но…

– Но вот прямо сейчас и скажем себе: а мне хорошо, хорошо!

– А мне хорошо!.. Хорошо знать, что не висит надо мною обида мужа, что не надо исполнять никаких жениных долгов…

– И так здорово ощущать себя никому не нужной, да? И это ощущение словно рамой окаймляет, охраняет твоё «я», да? – Кажется, попала «в точку», даже рассмеялась Линка, но я почему-то одёрнула её: – И всё же советую тебе написать Антону письмо, чтобы как-то размягчить свою обиду, да и его…

– Напишу, напишу как-нибудь. Но скажи, почему в нём так сильно стремление к сексу, а во мне… а я… – А в тебе этого и раньше не было, да? – А я всё искала в тех, в кого влюблялась нечто… – И она изящно пошевелила пальчиками у щеки, словно нащупывая это «нечто». – Нечто такое, что могло бы увести в неведомые радостные дали.

– И ведь нашла же… Столько лет прожили с Антоном в ладу и только теперь…

– Да, только теперь, когда уже и сам в даль не всматривается, и меня никуда за собой не зовёт.

Ох, чем бы остановить волну нахлынувшей на Линку грусти?

– Линка, пойдем-ка узнаем: есть ли в этом раю под названием «Крымском приморье» библиотека? Так, на всякий случай узнаем, если заскучаем, то…

– Нет, ты иди, а я… – и на лице её вспыхнула та самая улыбка, которая мне так нравилась! – А я посплю, охраняемая рамой своего «я», как ты сказала.

Линка с Лидой ушли пройтись, а я – к дневнику. Эта моя привычка делать записи… Проживать бы мгновения настоящего просто, не задумываясь, не стараясь ухватить улетающие эмоции за хвост, закрепить в дневнике… как дети или животные: насытились, ничто не угрожает, светит солнышко и-и… Мгновение, остановись! А мы, человеки, вечно выскальзываем из настоящего, мучая себя или прошлым, или будущим. Но ладно, видать, и мне никуда не деться от этого, а посему и здесь настоящему не дам ускользнуть, а законсервирую в своих записях, чтобы со временем стало оно сохранённым прошлым.

«Снова сидела в библиотеке. Статья Татьяны Ивановой «Специальность 2101» о преподавании литературы в школе. С болью написанная статья. Да и «Пожар» Распутина[11 - Валентин Распутин (1937—2015) – русский писатель, публицист, общественный деятель, представитель «деревенской прозы».] перебудоражил душу и ощущение, что распадаюсь, и нет сил собраться.

В номер… А в номере – опять этот нескончаемый взрывной треск бильярдных шаров!»

Первое утро в «Крымском приморье»

– Линка, смотри! Сегодня-то солнце! Скорей к морю.

Ах, как же благостно пропитаться его запахами, наполниться неуёмной силой! Ну да, я – капля этой синей воды, струйка ласкающего ветра, я…

– Аннуш, а на пляже-то ни-ко-го! – вдруг слышу. – Ой, а ей еще кто-то нужен. – Может, пойдем в номер, к телевизору?

Нет, надо подтолкнуть её к прелести видимого мною:

– Но смотри, смотри Линка: прямо у твоих ног стелятся и стелятся волны, выбрасывая на песок ватаги пузырьков, а те в панике спешат назад…

– Это им страшно оставаться здесь потому, что их сейчас затянет мокрый песок.

– Вот-вот, молодец! А теперь почувствуй себя сверкающим бликом вон того солнечного зайчика на гребне волны!

– Представила… подставила… заставила…

– Линка, ты что?

– Да нет, зайчиком быть здорово. Прыгает себе, пляшет, смеётся и нет у него забот, жениных долгов…

Да-а, мою озабоченную подругу вот такими сверкающими мгновениями жизни не излечить, надо еще как-то… что-то.

В дневник

«Тихая, ласкающая синева моря… Будто оно, выплеснув накануне пенными волнами всю свою ярость, наконец-то исторгло из своих глубин и радостную успокоенность, доброту». Кажется, ничего, красиво нацарапала, только вот насчет «исторгло»… Может…

– Что, и здесь будешь писать? – вдруг слышу голосок только-что проснувшейся Линки.

– Да нет, уже написала. Это я, пока ты спала, бродила вдоль берега и только сейчас…

– А сейчас будешь читать свои дневники?

– Ага.

– И опять про того самого, о котором – в поезде?

– Про него.

– Тогда и мне немножко, а я буду слушать и просыпаться.

– Ладно. Просыпайся и слушай:

«Середина мая. Моя любимая пора… Вчера со Стасом шли по тихим, почти сельским улочкам, и он пригласил меня заглянуть в его сад, – „Ведь яблони цветут, сирень!“, – и я пошла. Но только взглянула на этот праздник цветов и заспешила домой. Чего испугалась?.. Не знаю. А он провожал, и я была счастлива только тем, что шёл рядом, а когда с веткой сирени из его сада пришла домой, долго не могла уснуть».

– А чего испугалась то?

– А испугалась… Нет, тогда даже и не пыталась понять «чего», а просто убегала, уезжала от него к маме и всё… а потом даже минуты считала, когда вернусь на работу и снова увижу.

– Но близко не подпускала.

– Долго не подпускала. Только потом…

– А я Антона – сразу, – перебивает огорчённо и отбрасывая одеяло, встаёт: – Влюбилась в свои семнадцать и словно сдалась, а теперь от моей влюблённости почти ничего не осталось.

Как и от моей… Но не скажу Линке об этом потому, что она может спросить о Стасе еще что-то, а мне пока не хочется раскрывать ей драму нашей жизни. Но когда-нибудь прочту вот это из моего любимого Владимира Набокова[12 - Владимир Набоков (1899—1977) – выдающийся русский писатель, поэт, переводчик, литературовед. После переворота 1917 года эмигрировал за рубеж.]:

Мы забываем, что влюбленность

не просто поворот лица,

а под купавами бездонность,

ночная паника пловца.

Покуда снится, снись, влюбленность,

но пробуждением не мучь,